Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

– Почему бы просто не сварить себе чашечку?

Фелиситас резко обернулась, ища источник голоса. Горячий кофе выплеснулся на черное платье и обжег кожу над пупком.

– Тебе разве не больно?

Приоткрыв рот, Фелиситас помотала головой. Она ожидала увидеть совершенно незнакомого человека, духа, случайно забредшего в дом. Однако сидевшая перед ней женщина была лишь наполовину незнакомкой, с чьим сердцем Фелиситас никогда не доводилось соприкасаться, но чьи глаза нередко проникали в ее сны. Даже в обрамлении морщин эти карие глаза были безошибочно узнаваемы. Сотни часов, проведенных за разглядыванием одной-единственной фотографии, не прошли даром.

Фелиситас прижала руки к животу. Кофейное пятно расползлось под ладонями. Не смей, приказала она, чувствуя подступающую тошноту. Желудок заурчал в знак протеста. Ему требовалось выплеснуть ее беспокойство.

Как? – вопрошал организм Фелиситас. Как ты скажешь об этом маме? До сегодняшнего дня все ее встречи с духами были случайными. Духи не искали ее, не нуждались в ее помощи и не просили сообщить близким о своей смерти, за что Фелиситас чрезвычайно благодарна. Очевидно, что быть вестником плохих новостей – трудная задача, особенно если нельзя объяснить, откуда у тебя информация.

– Эй! – позвала Ольвидо. – Ты не слышишь меня?

Фелиситас сделала глубокий прерывистый вдох, все больше осознавая, что если она расскажет маме об Ольвидо, то ей придется рассказать и о своей способности видеть умерших людей, а это еще один разговор, к которому она не готова. Внезапно Фелиситас поняла, почему герои прочитанных ею книг нередко держали свои дневники в местах, намеренно доступных для любопытных глаз. Некоторые секреты слишком велики, чтобы хранить их в сердце, но слишком сложны, чтобы делиться ими с матерью.

После краткого представления с обеих сторон – имя, родство и ответная реплика «я знаю» – Фелиситас сообщила Ольвидо, что не может долго разговаривать, потому что не хочет опаздывать в школу. Ольвидо заверила, что все понимает, у нее только одна просьба.

– Dime [9], – сказала Фелиситас.

– ¡Dígame! Háblame de usted [10].

Претензия была вполне ожидаема. Когда им случалось, крайне редко, общаться по телефону, бабушка тоже настаивала на обращении на «вы», но этим утром Фелиситас отказалась подчиняться. Бабушкам положено быть ласковыми и добрыми, кормить тебя не переставая и давать мелочь на конфеты, пусть ты ничего уже не купишь на эти несколько монет. Они точно не должны быть злыми, доводить твою маму до слез и заставлять тебя им «выкать». Если Фелиситас собиралась оказать Ольвидо услугу, то и Ольвидо, хотя бы после смерти, стоило учесть представления внучки о нормальности. Бабушка не стала настаивать, и они продолжили разговор.

– Сделай так, чтобы твоя мама похоронила мое тело в Мексике, – озвучила свою просьбу Ольвидо. Она не добавила «пожалуйста». Не улыбнулась. Морщины между ее бровями остались на месте. Не перестала хмуриться и Фелиситас.

– Зачем?

– Как видишь, – Ольвидо вытянула руки и провела ими вверх-вниз перед собой, – я не попала в рай, и, думаю, это потому, что тело мое все еще не там, где ему положено быть. – Ольвидо вздернула подбородок и выпятила грудь. – Я мексиканка по рождению и воспитанию, ею остаюсь и после смерти. В Мексике я должна обрести покой.

Фелиситас отхлебнула сваренный для Ангустиас кофе и поморщилась. Ее любимый напиток был очень горьким, но горечь уже не казалась приятной и возбуждающей.

– А мама когда-нибудь играла тебе «México lindo y querido»? [11] – продолжила Ольвидо, уязвленная отсутствием должного внимания со стороны внучки.

– Угу, – ответила Фелиситас, уставившись на свои ноги.

– Ты знаешь слова? México lindo y querido… – Ольвидо начала петь.

– Знаю, знаю. Я поняла, о чем ты [12], – перебила ее Фелиситас.

– Тебе не кажется, что это разумно?

– Это все? – спросила Фелиситас. – Это все, что ты хочешь, чтобы я сделала? Отвезла тебя в Мексику, будто спящую, как в песне поется?

Ольвидо хмыкнула.

– Да. Именно так. Но тебе необязательно следовать всему, что поется в песне, слово в слово. И невежливо перебивать, когда кто-то…

– Ладно, мне пора собираться в школу. Я поговорю с мамой, и… увидимся на твоих похоронах, если мы поедем.

Ольвидо открыла рот от удивления.

– Если?! Что ж, теперь я точно никуда не денусь. – Она издала смешок, в котором не было ни капли веселья. – Я должна убедиться, что вы туда доберетесь.

– Делай как хочешь, – буркнула Фелиситас и как ни в чем не бывало вернулась к своим утренним делам, упомянув Ольвидо лишь однажды. Ее позабавило, как просветлело лицо бабушки, когда она назвала ее мудрой, а при упоминании морщин мгновенно помрачнело.

Но чувство вины, пронзившее грудь острым ножом, быстро убило ее веселье. Несколько часов Фелиситас то и дело потирала место над сердцем, где чувствовалась боль. Она знала, что заслужила это. Но какой бы ни была ее боль, она меркла по сравнению с той, что вскоре предстояло испытать Ангустиас. Ей вот-вот позвонят, сообщат об Ольвидо, и скорбь накроет ее до конца дня, а может, и на несколько дней. В отличие от Фелиситас, Ангустиас будет плакать.

И Ангустиас плачет. Фелиситас отстегивает ремень безопасности, тянется к матери и обнимает ее. Она гладит маму по спине, как это делает Ангустиас, когда Фелиситас приходит из школы с мокрыми глазами. Ее руки то рисуют круги, то похлопывают, то легонько сжимают плечи.

– Можешь сама выбрать плейлист, – шепчет Фелиситас на ухо матери.

Ангустиас улыбается сквозь слезы.

– Я знаю, что нам нужно, – шепчет она в ответ, уже набирая в телефоне название.

Настроение немного улучшается, и под выбранную музыку девочки Оливарес отправляются на юг. Фелиситас показывает язык плакату «Возвращайтесь скорее!», и вскоре он скрывается из виду. На мгновение ее взгляд останавливается на незваной гостье. Пора перестать ее так называть. Скоро они окажутся в ее городе, будут планировать ее похороны, окруженные миром, в который она никогда не впускала внучку. Вот тогда незваной гостьей станет Фелиситас, и, возможно, Ангустиас тоже будет воспринимать ее подобным образом.

Глава 3

Осознав, что она мертва, Ольвидо первым делом вспомнила о постиранном белье. И тут же смутилась. Можно подумать, в ее жизни не было ничего более запоминающегося, чем домашние хлопоты. Конечно, было! Было…

Было…

– Талия! – воскликнула Ольвидо, увидев, что ее подруга заглядывает в кухонное окно. Рука метнулась вверх, чтобы прикрыть рот, будто Талия могла ее услышать. А вдруг могла?

– Ау? – позвала Талия, глядя в сторону Ольвидо. – Ты там, Ольвидо? Я не вовремя? Могу зайти попозже, если хочешь.

Еще как не вовремя. Двадцать минут назад Ольвидо очнулась ото сна и поняла, что проспала четырнадцать часов. По крайней мере, головная боль прошла, но и слюны во рту не было.

Как и дыхания.

И пульса.

– Вообще-то я хотела воспользоваться твоим туалетом, можно? – крикнула Талия. – Ты была права насчет возраста и мочевого пузыря.

Ольвидо закатила глаза: Талии было всего сорок девять.

– Расскажи мне об этом, когда тебе будет за шестьдесят, – крикнула она в ответ.

– Слушай, я все равно зайду, потому что мне нужен твой туалет, хорошо?

Ольвидо сделала шаг назад. Ее сердце учащенно забилось, хотя это была лишь иллюзия. Абсолютно напрасная.

– Надеюсь, я тебя не разбудила, – сказала Талия, кладя на кухонный стол ключ от дома, который Ольвидо всегда прятала под самым маленьким цветочным горшком на крыльце. – Кстати, твоя лужайка выглядит какой-то засохшей, – добавила она, поморщившись.