Моя мать прокляла мое имя - Сальгадо Рейес Анамели

Талия тяжело воспринимала все безжизненное. При виде погибших животных на обочине она плакала. Мертвая тишина в толпе так ее нервировала, что она начинала икать. Она считала, что нет ничего хуже, чем скучная вечеринка, и больше всего на свете боялась обнаружить севшие батарейки, когда отключали электричество. Конечно, она окажется в шоке или упадет в обморок, если найдет тело Ольвидо. А кто потом найдет ее?

– Еще я хочу одолжить немного стирального порошка, – сообщила Талия, выходя из туалета. – Ну, не одолжить… – Она остановилась посреди коридора, сделала шаг назад и вытянула шею, чтобы заглянуть в спальню. – Я так и знала, что ты здесь! А почему ты еще…

Ольвидо скорчила гримасу и выбежала из дома. Боже, воскликнула она, но не в порыве отчаяния, а напрямую обращаясь к Небесам. Боже… Вопросов и замечаний было множество, и большинство начинались со слова «почему».

Почему ты решил забрать меня в такой прекрасный день? Неужели не мог предложить что-нибудь более подходящее? Грозу? Легкий моросящий дождь? Хотя бы одну несчастную тучку?

Талия медленно открыла дверь, вышла на крыльцо и икнула.

Какое облегчение – умереть во сне. Хотя с этой ужасной головной болью ты, конечно, перегнул палку.

– Эй! Талия! – позвала с противоположной стороны улицы Самара, соседка Ольвидо.

Почему я здесь? Разве это нормально? Где мой ангел, где свет, где туннель?

– Все в порядке?

Талия икнула в ответ.

Где Тельма? И Сесилия? Где моя мать?

– Ольвидо, – прохрипела Талия. – Э-э-э. Она…

Я не вытащила полотенца из стиральной машины. Они будут вонять. А в сушилке осталось нижнее белье, такое старое. Кто его найдет?

Ангустиас.

Ольвидо понятия не имеет, почему в тот момент она оказалась перед Фелиситас. Возможно, так захотел Бог. Он знал о способностях девочки. Возможно, это произошло потому, что когда Ольвидо представила свою дочь, то увидела прижавшуюся к ней заплаканную внучку.

Ольвидо не беспокоилась. Она решила, что стоит ей подумать о доме, она тут же отсюда исчезнет, но через долю секунды поняла, что не знает, где находится ее родной дом. Там, где она жила, ее никто не ждал. Свет выключен. Двери закрыты, занавески задернуты. Все, что осталось, – это мертвая тишина, если не считать икающей Талии.

Квартира Ангустиас точно не была ее домом, хотя здесь и жила ее семья. Ольвидо понятия не имела, где стоит посуда, как работает душ, где спрятан запасной ключ. У входной двери ее не ждали домашние тапочки, не было там и любимого пледа, под которым так приятно вздремнуть в гостиной.

Дом должен находиться дальше – как по времени, так и по расстоянию. Мексика. Именно там она сделала первый вдох, первые шаги, произнесла первое слово. Именно там научилась писать свое имя и не воспринимать всерьез его значение, там в последний раз видела свою мать, там осознала, что у нее хватит смелости отправиться в самое долгое и трудное путешествие. В Мексике ей не приходилось переживать ночные ссоры, чувствовать себя бесконечно одинокой по утрам и смотреть, как Ангустиас уезжает.

Теперь Ольвидо может без труда наблюдать, как дочь возвращается. К сожалению, в поле зрения попадает и хмурое лицо Фелиситас.

Вернее сказать, к счастью. Гнев побуждает к действию, а что бы ни чувствовала ее внучка, это не тот гнев, когда отказываешься от матери, уж Ольвидо-то знает. У Фелиситас нет никаких причин испытывать к ней подобное. Ангустиас не могла рассказать дочери о прошлом, Ольвидо просила ее об этом. Если бы рассказала, разве смогла бы Фелиситас смотреть Ольвидо в глаза? Она машинально теребит лист оказавшегося рядом плюща.

Ненавидит.

Не ненавидит.

Глава 4

Ангустиас не была в Техасе чуть больше девяти лет. Неприятно это признавать, но она скучала. Она не могла предположить, что станет одной из тех, кто скучает по штату. Штат – это всего лишь линии на карте. Земля, люди, здания везде одинаковые. Она где только не бывала и заметила бы разницу. Однако при виде плаката «Добро пожаловать в Техас» сердце ее буквально замирает.

Ангустиас молчит, не в состоянии понять, хорошо это или плохо. С того момента, когда она узнала, что беременна, она стала чаще испытывать беспокойство. Ребенок толкается, потому что ему весело или наоборот? Что означает кровь в моче? Это нормально или ребенок умер? Почему у нее так часто идет кровь из носа? Она умирает? Она не может умереть, ведь ребенок тогда тоже умрет.

Ангустиас решает, что сердце замерло по хорошему поводу, и не может сдержать радостного визга, когда они останавливаются поужинать. Глупо отрицать, она действительно скучала по этим местам.

– Вроде съедобный, – недоверчиво говорит Фелиситас, кладя бургер на оберточную бумагу, которая служит ей тарелкой.

– Фелиситас Грасиэла Оливарес, я отрекусь от тебя и оставлю прямо в этом «Ватабургере» [13], если ты еще раз такое скажешь. Мы теперь в Техасе, и будь добра уважать его национальное достояние. – Ангустиас подтягивает к себе желтую обертку с недоеденной Фелиситас картошкой фри. Взамен двигает через стол свой молочный коктейль.

– Это не национальное достояние, поскольку не принадлежит всему народу. И ты не можешь оставить меня здесь, потому что кто-нибудь позвонит в службу опеки и ты окажешься в тюрьме, а у меня нет денег, чтобы внести за тебя залог.

– Ого, какие умные слова – «служба опеки», «залог»! – Ангустиас иронизирует, но в душе гордится словарным запасом дочери. Гордость, однако, тут же сменяется тревогой. Это чуждое ей, неприятное чувство не отпускает ее весь вечер.

Ангустиас нехотя жует очередной ломтик картошки фри и ощущает отвратительный привкус холодного масла. Любимая картошка тут, конечно, ни при чем, просто у нее пропал аппетит. Она уже наелась. Умяла весь свой заказ и почти весь заказ дочери, но ее руки продолжают запихивать в рот остатки еды. Руки знают, что делают. Стоит им остановиться, и ей уже не избежать вопросов Фелиситас, ни самых безобидных, ни тех, что касаются Ольвидо. Фелиситас вовсе не хочет расстраивать Ангустиас. Просто ее невинное любопытство очевидно – ярко-оранжевое облако тому подтверждение. Тот самый цвет, который появлялся, когда она впервые спросила, почему небо голубое или почему в слове «сердце» не произносится буква «д».

Если у Ангустиас все-таки есть своя аура и она могла бы сейчас ее увидеть, цвет был бы темно-коричневым, на тон светлее ее волос. В этом она уверена. Вероятно, когда они зашли в кафе, все началось с цвета кофе с четырьмя столовыми ложками сливок, но каждый вопрос высасывал сливки ложка за ложкой. А спросить Фелиситас к тому моменту успела следующее:

1. Какой была Ольвидо? Строгой. Это я знаю, а какой еще? Ворчливой.

2. Чем она занималась в свободное время? Ну, ей нравились китайские шашки, но мне эта игра казалась скучной, так что играли мы нечасто. А еще чем? Гм… Вспомнила! Она любила ухаживать за своими растениями.

3. Почему она переехала из Долины? [14] Она никогда мне не рассказывала. А ты спрашивала? Да, но она всегда меняла тему.

4. Что тебе в ней нравилось? Она была моей мамой, это и так понятно. Но что еще? Ты будешь это доедать?

5. А Грейс находится в Долине?

Ангустиас вздыхает с облегчением. В последнем вопросе нет и намека на Ольвидо.

– Нет, – отвечает она. – Даже не рядом. Это относительно недалеко от границы, но дальше на север, вдоль реки. Видишь?

Ангустиас открывает карту на экране мобильного телефона и увеличивает изображение до тех пор, пока название пункта назначения не занимает половину экрана. Фелиситас водит пальцем по карте. Грейс находится на пересечении двух синих линий. На одной линии написано «река Рио-Гранде», а на другой…