Ученица Волхва (СИ) - Тарасов Иван

— Снова ты, волшбица, — голос Чернобога пророс из-под земли, как корень старого дуба.

Он стоял на кургане, обвитый дымом. Его рога, испещренные трещинами, теперь напоминали корону из обгоревших ветвей. Глаза, угли в пепле, следили за Ариной без злобы — словно мастер оценивал работу.

— Почему не оставишь меня? — Арина сжала оберег Макоши, но сила богини спала, будто усыпленная.

— Потому что ты слушаешь, — Чернобог спустился, и сорняки под его шагами превращались в пепел. — Другие… — он махнул рукой, и в воздухе возникли тени бояр, шепчущихся в углах, — слышат только себя.

Он провел ладонью над полем. Пламя вырвалось из-под земли, сжигая плевел, но не тронув мак, что алел, как капли крови.

— Видишь? Огонь не убивает. Он… выбирает.

— Как ты выбрал Ивана? — Арина попятилась, но спина уперлась в невидимую стену.

Чернобог рассмеялся, и треск костра слился с его голосом:

— Он выбрал себя сам. Как и ты. Я лишь подсказываю путь.

Тень его рогов удлинилась, обняв горизонт. Где-то вдали завыли волки — или люди.

— Русь — поле после зимы. Кажется, сорняки душат всходы. Ты думаешь, солнца хватит? — Он наклонился, и в его зрачках отразились армии с крестами на знаменах. — Латиняне придут не с плугом, а с мечом. Их бог жаждет крови, а не хлеба.

Арина вспомнила рассказ матушки Марфы о Сатане. Чернобог уловил мысль:

— Не сравнивай меня с ним. Я — буря, вырубающая слабые деревья. Сатана — чума, гниль изнутри.

Он сжал кулак, и пламя взметнулось к небу, выстроившись в лики Перуна, Дажбога… и Богородицы.

— Ваши светлые братья и сестры — пахари. Но кто защитит ниву, пока зреет урожай?

— Ты хочешь стать щитом? — усмехнулась Арина.

— Нет. Мечом.

Ветер разнес пепел, и Арина увидела Москву: Иван в доспехах, ведущий рать, но за ним, как тень, шел Чернобог, и каждый шаг князя оставлял на земле росчерк пламени.

— Он будет великим. Но лишь если переживет свою юность.

Сон начал таять. Чернобог, превращаясь в дым, прошипел последнее:

— Договор, волшбица. Встреча с государем. Приведи тех, кому доверяешь… если смеешь. И последнее. Пусть Государь распорядится доставить пред его лицо Исидора сына Василия урожденного в Торжке, а сейчас послушника в Белозерском монастыре. Пусть хулу на него близко к сердцу не держит. Только такой человек и гож для меня. На черное тьма не портит.

Арина очнулась с криком. В келье горела лампада, а у окна стоял Финист, точа кинжал.

— Опять он? — спросил гонец, не оборачиваясь.

— Он хочет говорить с Иваном. Через нас.

Финист резко обернулся. В его глазах мелькнуло синее пламя — дар Светлояра.

— Чернобог и договор — как волк и капкан. Ты веришь ему?

— Нет, — Арина встала, поправляя платок с знаком Макоши. — Но он прав насчет врагов. Если латиняне сожгут Русь…

Дверь распахнулась. На пороге стоял Иван, бледный, с пергаментом в руках:

— Курьер из Нижнего Новгорода. Проклятый казанский хан Сафа-Гирей смог вернутся в Казань. Он наш враг и слуга крымскому хану. Надо помочь друзьям Москвы.

— Государь. Мне явился во сне древний бог русичей Чернобог. Он желает говорить с тобой. Можно совместить с визитом монахинь, которых ты ждешь. Повели доставить Исидора Васильева сына рожденного в Торжке из Белозерского монастыря. — вымолвила Арина в ответ.

За окном завыл ветер. Где-то вдалеке, на границе сна и яви, смеялся старый бог.

Конец июля 1546 года. Белозерский монастырь.

Скрип гусиного пера нарушал тишину кельи. Исидор Васильевич Любомудров отложил перо, втирая в виски каплю лавандового масла. Запах напоминал о лаборатории в Москве — о медных ретортах, о дыме, что клубился, как мысли в его голове. Сейчас вместо реторт — чернильница из обожжённой глины, вместо книжных полок — каменные стены, пронизанные сыростью. Но даже здесь, в монастырском заточении, ум его не знал покоя.

Он перевел взгляд на стопку исписанных листов. «О превращении металлов… О влиянии звёзд на судьбы… О травах, что лечат и убивают…» Строки, написанные тайно, под свечой, украденной из часовни. Исидор усмехнулся: монахи считали его покаявшимся, но он лишь притворялся, чтобы сохранить последнюю свободу — свободу мысли.

«Василий… брат…» — шепнул он, глядя на крошечное окно, зарешеченное железом. Вспомнился тот день, когда дядя ворвался в его лабораторию с солдатами. Разбитые колбы, растоптанные рукописи. «Ересь! Колдовство!» А потом — суд, где архимандрит, тыча пальцем в схему движения планет, кричал: «Это дьявольские круги!»

Но разве дьявол — это знание? Исидор сжал кулак, ощущая под рубахой шрам от ожога — след неудачного опыта с ртутью. Нет. Дьявол — это страх. Страх тех, кто не может понять.

В углу кельи лежал сундук с тремя замками. Внутри — пергамент, найденный им в подвале монастыря. Обряд призывания Чернобога. Текст, написанный на смеси древнеславянского и латыни, словно сам бог тьмы смеялся над церковными запретами. Исидор перечитал его десятки раз:

«…кровь на чёрный камень… свеча из воска мёртвых пчёл… жертва, дарующая силу…»

Сначала он сжёг бы эти строки, но теперь… Тело Елены Глинской, синее от яда. Шёпот монахов о том, что ливонцы у границ. «Русь — как больной, что истекает кровью, а лекари спорят, каким отваром его спасать», — думал Исидор. Может, Чернобог — не враг, а скальпель, отсекающий гниль?

За дверью послышался топот. Исидор прикрыл рукопись монастырским уставом. Ключ скрипнул в замке, и в келью вошел настоятель, отец Гермоген, с двумя воинами в кольчугах.

— Гонец из Москвы, — бросил Гермоген, брезгливо оглядывая стол с травами. — Князь требует твоих книг.

Исидор встал, пряча дрожь в пальцах. Иван Васильевич… Юный государь, чьи глаза на смотринах видели не только невест, но и тени заговоров.

— Все здесь, — он указал на сундук. «De Alchimia», «О звёздах и судьбах», рецепты с чистотелом и полынью…

Воин открыл крышку, швырнув внутрь связку ключей. Исидор заметил на его перевязи герб Захарьиных — волк с мечом в зубах. Значит, Михаил Юрьевич уже шепчет князю о «пользе древних знаний»…

Когда сундук вынесли, Исидор подошёл к окну. Во дворе грузили в переметные сумы на заводных лошадях, обёртывая книги в холстину. Рядом — всадники с подменными лошадьми, их плащи пыльны от дальних дорог. Один из них, молодой, с лицом, загорелым под шлемом, поднял голову. Их взгляды встретились.

«Финист…» — мелькнуло в памяти. Слухи о гонце, что оборачивается соколом, ходили даже здесь.

— Собирайся, — сказал воин, хватая Исидора за плечо. — Князь желает беседы.

Перед выходом Исидор сунул руку под соломенную подстилку. Там лежал чёрный камень с выцарапанными рунами — фрагмент алтаря из найденного обряда. «Возможно, пригодится…»

На пороге он обернулся, глядя на келью. Стены, испещрённые формулами, пучки сушёной мяты, тень от свечи, что годами лизала камень… Все это оставалось здесь, как старая кожа, сброшенная змеёй.

— Едем, — толкнул его воин.

Исидор сел на коня, сжимая в кармане камень. Где-то впереди, за лесами, ждала Москва — с её интригами, надеждами и тьмой, что манила, как бездонный тигель.

«Чернобог… или Свет?» — подумал он, всматриваясь в дорогу. Ответа не было. Только ветер нёс запах полыни — горький, как правда.

Москва, август 1546 года.

Солнце клонилось к закату, когда к Спасским ворота подъехал отряд, от вида которого замерли даже привыкшие ко всему московские сторожа. Впереди — три монахини в белых плащах с вышитыми золотом змеями-берегинями. За ними — десять витязей в доспехах, отлитых словно из лунного света. Их щиты украшали молнии Перуна, а секиры дышали древней магией, от которой дрожали лошади у торговых рядов.

— Батюшки… Да это ж сами богатыри из сказок! — прошептал калачник, крестясь.

Монахиня в центре, игуменья Марфа, подняла руку, и отряд остановился у Лобного места. Толпа расступилась, как вода перед ладьей.