Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата

Поля показала глазами на оттопыривающийся карман драных портков Птица — неужели и здесь что-то спер, паршивец?

— А ведь я говорила, — причитала хозяйка, — так нет ведь! Приспичило им новую домину строить! Нечто в старой не дожила бы я свой век…

Из-за сарая, как по команде, появилось трое молодых рослых молодцев, неуловимо похожих друг на друга, уставились на пришлых со со злобным подозрением.

— Обижают, что ли, мам? — коротко спросил один из них, и Даня поспешно отступил, оценив его кулаки. А еще перепачканные краской пальцы — нашелся плодовитый художник.

Хозяйка проворно вскочила на ноги и плеснула детину полотенцем.

— Понастроили! — крикнула она. — Поналомали!

— Что мы сделали-то? — растерялся он.

— Верни, что взял, — шепотом велел Даня Птицу.

Тот замотал головой, накрыв свой карман ладонью.

— Не могу, — ответил он тоже шепотом, — мое! Сам нашел!

— Это подкова, — тихонько сказала Поля, — там, на верстаке лежала. Авось, не хватятся.

— Свалился дурень на наши головы, — опечалился Даня, но свару затевать пока не стал — не до того было.

Мать и трое сыновей, меж тем, уже обнимались.

— Что же теперь делать? — хозяйка растерянно огляделась на них.

— Что-что, — развел он руками, — нового горта заводить. Пока он маленький, вы с ним, конечно, набегаетесь — и теплого молока с медом надо, и каши, и пирогов, а уж как конфеты они по первости уважают! И разговаривать в доме все время нужно ласково, не кричать лишнего, не ругаться. Но ничего, лет через десять горт войдет в силу, отплатит вам за старания сторицей.

— Нового горта? — хозяйка снова заплакала. — А как нашего-то проводить, почтить напоследок?

Даня невольно порадовался — какие славные им попались люди, понимающие.

— Сейчас все сделаем, — пообещал он.

И тут один из сыновей вдруг выступил вперед, подошел к верстаку, прищурился, нахмурился.

— И где, — спросил он мрачно, — дедушкина латунная подкова, которую я чистить собирался?

Ох!

Глава 17

Поле уж доводилось видеть мордобитие — на КПП Верхогорья, когда Горыч, не долго думая, зарядил по уху какому-то предприимчивому продавцу серебра, пытавшемуся толкнуть свой товар подороже и побыстрее. Она запомнила недоумение, взметнувшееся в глазах того продавца, и какую-то совсем детскую обиду.

Внутренне сжавшись, она замерла в ожидании неминуемых неприятностей. Сейчас их шебутного Ворона как пить дать отлупят, и пусть он сам виноват — все равно ей не хотелось, чтобы ему стало больно.

И тут Даня засмеялся — легко, звонко, искренне.

— А подкову наш Птиц стибрил, — объявил он с такой бесхитростной радостью, что все три здоровущих, что дубы, парня обалдели и захлопали глазами, не понимая, как реагировать.

Даня бесцеремонно похлопал Ворона по карманам, полностью пренебрегая его возражениями.

— Стибрил, свистнул, слямзил, похитил, — приговаривал он, все еще смеясь. — Да вот же она!

С ловкостью ярмарочного щипача Даня извлек на свет подкову и гордо ее всем продемонстрировал.

— Ворье, стало быть… — угрожающе начал один из парней, но Даня тут же замахал на него руками.

— Ну что ты, мил человек, — воскликнул он, не теряя широкой, от уха до уха, улыбки, — какое же ворье, когда он вашу семейную удачу, считай, втрое увеличил.

— Как это? — удивилась хозяйка.

— Ворованное счастье всегда лучше, — с непробиваемой уверенностью объявил Даня, и только тогда Поля поняла, что он сочиняет прямо на ходу.

Вот повезло ей с компанией — один воришка, другой — жулик!

Отвернувшись, чтобы скрыть усмешку, она увидела восхищение на лице Ворона — кажется, тот на полном серьезе возгордился самим собой и добрым делом, которое только что совершил для незнакомых людей. Нос его задрался к небу, а плечи расправились.

— Да ну? — не слишком-то доверчиво буркнул другой хозяйкин сын.

— Ну да, — закивал Даня и беззаботно хлопнул его по плечу: — о таком в Плоскогорье каждый ребенок знает.

— Это тебе мунны растрепали загорские байки?

— Не мунны, а Поля, — Даня почтительно склонил перед ней голову, — единственный и неповторимый человек, способный преодолеть Гиблый перевал и остаться в живых.

Ага. Прибыли, называется, без лишней торжественности, и даже машину оставили подальше, чтобы не выдать себя.

Ну спасибо, Данила, княжий сын.

— Такая девочка? — хозяйка осторожно, как будто Поля была хрустальной, коснулась ее локтя. — Ну надо же… я вот так хворала осенью, так мне Горыч ваших лекарств отсыпал. Сразу полегчало.

— Вы знаете Горыча?

— Кто же его у нас не знает. Мы же поставляем в Плоскогорье шали из козьей шерсти и душегрейки… Зимы у вас холодные, сказывают, продажи идут хорошо. Только жаль, что ваш князь скуп до безобразия, но хоть что-то.

Отношение к ним сразу изменилось — как оно обычно и случалось. Только что считались странными проходимцами, а стали — уважаемыми гостями. Даня быстро привык пользоваться Полиной известностью, ему определенно нравилось повышенное внимание, а еще сытная еда и возможность потрепаться о том о сем.

Стол накрыли на истоптанной полянке между старым и новым домами, но без горта картошка недоварилась, а караси пережарились.

Хозяйка печалилась — все-то у нее теперь из рук падало, но Дане и Ворону ничто не могло испортить аппетит, они охотно лопали горелое и сырое, слушая вполуха.

Наконец, когда с угощениями было покончено, Даня широко зевнул, осоловело привалился к Полиному плечу и устало предложил:

— Ну что, пора браться за горта?

Хозяйка оценила его состояние и решительно объявила:

— Завтра ужо, а то ты вон какой сомлевший, а ну как горт выйдет хилый да болезный.

Даня не сопротивлялся — спать так спать, на сеновал так на сеновал. Только Ворона он уложил к стенке, чтобы тот ночью опять чего не спер.

А Поле постелили в доме — на пышной кровати с латунными шишечками.

Колобков из муки, золы, заборной стружки и картошки Даня слепил два.

— Куда нам столько? — удивилась хозяйка.

— Один ему, — сосредоточенный, он, не глядя, махнул рукой в сторону Ворона. — Этот чудак решил завести горта без дома.

Хозяйка расхохоталась.

С утра она была оживленной и нетерпеливой, нарочно звенела ведрами и громко кликала коз, чтобы разбудить гостей пораньше.

Завтрак им достался простым — холодное молоко да теплые лепешки, — но Поле понравилось. Она вообще не любила ничего сложного, поэтому и старалась подольше бывать в Верхогорье, подальше от княжеского дома, тамошних кулинарных изысков, интриг Постельного, амбиций княжны Кати, сухости князя и печали княгини.

Темные от золы колобки отправились в печь, а Даня ловкими пальцами принялся плести венок из одуванчиков, которые успел где-то надрать.

Его длинные темные волосы были небрежно заплетены в косичку, старенькая футболка выцвела, на губах блуждала рассеянная, сама — себе, улыбка. Подвижный и доброжелательный, он быстро становился своим везде, где появлялся, а сейчас, отдохнувший и выспавшийся, просто излучал дружелюбие и спокойствие.

Рядом с ним все казалось легким, понятным и интересным, и Поля снова и снова ловила себя на ощущении, что ей не так уж и важно, что она такое, откуда пришла и куда идет. Казалось, обычной жизни, дороги, новых встреч и новых дел вполне достаточно для хорошего, повседневного счастья. Наверное, она могла бы годами возить Даню туда и сюда, наблюдая со стороны, как ловко он управляется с людьми и духами.

— Так просто? — хозяйка заглянула в печь.

— Не просто, — ответил Даня и нежно водрузил на голову Поли одуванчиковый венок, — теперь надо вдохнуть в наших гортов жизнь, призвать искры силы ушедших богов. Эх, сюда бы батюшку Леньку, да, Поль?

Она не ответила, ловя свои отражения в начищенной до блеска посуде.

Яркие одуванчики добавляли сияния пшенице ее волос.