Королевская кровь-13. Часть 2 (СИ) - Котова Ирина Владимировна

— Что? — фыркнул барон, перехватив ее заинтересованный взгляд. — Любуешься прекрасным мной?

— Это тоже, — усмехнулась Виктория. — А еще жду, пока ты выскажешь свое заманчивое предложение.

Барон широко улыбнулся.

— Все-то ты знаешь, родная. Ну хорошо. Давай снова сходим домой? Я пошуршу по своим записям, мне нужны мои инструменты, пару своих наработок найду, освежу кое-что в памяти. Сварю тебе какао, хочешь? Заодно посмотрим, что там в городе делается.

Вики засмеялась.

— Тебя тоже попросили заглянуть в Рибенштадт для получения развединформации?

— Тоже, — не стал отрицать барон. — Но я пока не собирался. Мне сказали, что это терпит. Однако почему бы не совместить полезное и полезное?

В блакорийском доме фон Съедентентов было темно и тихо. И зябко, несмотря на май — толстые стены долго хранили сырость и холод. И пусть дом был накрыт щитом, Мартин не стал растапливать камин — чтобы не привлекать лишнего внимания. Он отобрал свои записи, подготовил чемоданчик с инструментами и окуляры, позволяющие даже обладателям слабого дара видеть токи стихий в нанесенных знаках. И действительно сварил какао, запах которого словно рассеял темноту в доме.

И затем они с Вики, накинув полог невидимости, пошли в город.

В ноздри тут же ударила вонь старых пожарищ и муравьиной кислоты, влажности, помоев и плесени. Старинная брусчатка покрылась мхами — раньше здесь сновали местные жители, ездили автомобили, ходили толпы туристов. Сейчас шмыгали только крысы.

— Ты слышишь? — удивленно прошептала Виктория: Мартин видел, как ее силуэт сделал жест усиления зрения и слуха, и сам повторил его. В уши ударили крики, звуки выстрелов, рев инсектоидов, грохот. Супруги переглянулись и, не сговариваясь, поднялись в небо на воздушных досках.

И там, с высоты, они увидели кварталы выгоревших домов, провалившиеся крыши и зияние на месте старого дворца Гёттенхольдов. Увидели на площадях и в парках богатых домов пустые загоны для инсектоидов и мечущихся в воздухе стрекоз со всадниками.

На их глазах из одного из домов выстрелили из гранатомета, и атаковавшая этот дом стрекоза рухнула на землю. Неподалеку сшибались с треском, ломая жвала и лапы, охонги с всадниками. Стреляли и на земле — иномиряне в иномирян, — кое-где шли рукопашные схватки, повсюду валялись трупы, в том числе в одеждах жрецов. Видно было, что бои идут не первый день.

— Да что тут за херня происходит? — изумленно выругался Мартин.

— Выясним, — коротко ответила Вики, активируя на себе доспех.

Они облетели весь город и убедились: Рибенштадт разделился на две части, в одной из которых приказы отдавали жрецы, в другой — военные. Столкновения шли в центре, и каждая из сторон пыталась с особым остервенением уничтожить другую.

Через полчаса Мартин выхватил взглядом ползущего к дому раненого иномирянина, по богатству доспеха — кого-то из командиров. За ним оставалась полоса крови, ноги были явно прострелены.

Спустившихся невидимых магов он принял за галлюцинацию, видимо. Вики остановила ему кровь, вкачала виты. И вместе с ним ушла в расположение войск Инляндии.

Мартин еще часа полтора наблюдал за боями, а затем, вернувшись в свой дом и захватив подготовленные инструменты и материалы, тоже переправился к Вики. Там он доложил о ситуации и узнал, что принесенный тха-нор, подлеченный супругой, оказался подчиненным тиодхара Виса-асха.

И рассказал он удивительную историю, которая очень порадовала и инляндское командование, и блакорийское, которому тоже были переданы все подробности. Очень обнадеживающие подробности.

Тиодхар Виса-асх почти физически ощущал, как сжимается на его горле удушающая рука. И не в том, что армия Лортаха была разбита и считаные декады отделяли его армию от уничтожения, было дело.

Почти декада прошла с явления ему чужого бога, который хотел, чтобы Виса-асх и его люди признали его своим богом. Вернулись измотанные лазутчики, ночами гнавшие раньяров на юг Руд-лога и восток Йел-лоу-виня, вернулись не все — часть стрекоз не выдержала гонки. Но главное они разузнали: вместо одних Врат была перепаханная, растрескавшаяся земля, вокруг которой с трудом угадывался стертый с лица земли лагерь и останки дохлых тха-охонгов и раньяров, вместо других — золотой купол, рядом с которым стоял курган из павших инсектоидов.

Виса-асх не был самым умелым из генералов императора, но самым изворотливым, способным приспосабливаться и продуманным — безусловно. Он не жалел ни местных, ни своих воинов, когда нужно было добиться победы, но умел останавливаться и разумно оценивать свое положение. Сложись его жизнь иначе, он стал бы прекрасным интриганом при дворе императора, но все мужчины в его роду служили Войне, и он не стал исключением.

Сейчас положение и самого Виса-асха, и армии Лортаха в Блакории и Инляндии было катастрофическим. Наемники и норы на линии фронта, отступая с боями, бились ради спасения своих жизней в надежде сломить врага, заставить его остановиться. Но даже там, где это временно получалось сделать, зрело отчаяние: земли, занятые лорташцами, день за днем сокращались, а бойцов перемалывало.

Инстинкт выживания все еще заставлял драться, но через сколько дней фронт рухнет, страх победит, и армия хлынет в столицу искать ответа у того, кто ей командует?

Такие случаи в истории Лортаха происходили неоднократно — когда злость и отчаяние проигравших заставляли их мстить тем, кто послал их на бойню. А Виса-асх не хотел себе такой судьбы. Армию нужно было готовить постепенно.

Он послал десяток раньяров в обе стороны не только для того, чтобы быть уверенным, что кто-то да долетит и вернется, но и затем, что рассказ одного нейра об истинном положении дел не произведет такого впечатления, как рассказ десятка.

Сейчас по армии без его участия расходились слухи, что все врата закрыты, а, значит, возвращения на Лортах можно не ждать. И пусть Виса-асх со слов местного бога знал, что есть еще возможность вернуться на Лортах, он пока молчал. Опасался за свою голову — а потому люди должны были созреть. Они должны были устать от неизвестности и страха и быть готовыми пойти за тем, кто покажет им выход. И кто позволит выжить.

Нет, душила его не только необходимость решить, что делать дальше, и страх за свою голову. Он опасался еще и потому, что в армии оставалось много жрецов — в том числе и Сатхи-ша, старший жрец, наблюдатель из самого храма четырех богов. Наемники боялись жрецов как огня, их влияние было сильно, значительная часть нейров и норов слушалась их беспрекословно, и нужно было действовать осторожно и тонко, чтобы перебить этот страх. И так, чтобы жрецы не захотели убить самого Виса-асха слишком рано.

То, что его захотят убить, было предопределено. Уж слишком Сатхи-ша жаждал власти. А армии требовалась жертва, тот, на кого переложат вину за поражения.

Сейчас жрецы говорили о том, что их боги сильны и жестоки, и просто не могли быть побеждены, что им наверняка пришлось отступить обратно на Лортах, чтобы набраться сил, и обязательно откроются новые врата, а задача армии — продержаться до тех пор. И их слушали. Не все, но слушали. Они врали, но давали хоть какую-то надежду.

И врали они из тех же соображений, из каких пока молчал Виса-асх. Поверь армия, что боги действительно мертвы — и ярость обрушится уже на жрецов, которые будут беззащитны без поддержки своих повелителей.

Тех нейров, кто слышал слова служителей туринских богов о том, что боги проиграли, и смели сказать об этом, попросту убивали. Но слухи шли — на пользу Виса-асху, — и армия постепенно раскалывалась пополам. На тех, кто верил своим глазам и тех, кто верил жрецам.

Подкрепляло надежду верящих жрецам и то, что враги начали разбрасывать на подступах к лорташским отрядам листовки, где было написано «ближайшие к вам врата закрыты». «Значит, какие-то да остались открыты?» — шептались нейры.

Виса-асх выжидал. Он знал, зачем враги выбрали такие слова — отсутствие определенности изматывало хуже безнадежности. Он ждал, но не бездействовал, и постепенно, одного за другим, оповещал о разговоре с богом этого мира тех тха-норов, которые казались ему наиболее разумными и наименее подверженными истерии. Тех, кто бежал с ним с Севера Рудлога, тех, кто устал и хотел лишь покоя. Тех, кому, как ему, возвращение на Лортах могло стоить и положения, и жизни.