Хозяин Заброшенных земель (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Охотник… ­– ворчливо протянул я, — Меня-то прощелкал, — и опередив возражения добавил, — А она моя ученица. Предупреди лучше своих. А то мало ли…

Охотник кивнул и молча побрел к избушке, но через пару шагов обернулся:

— Ярл, — лицо его стало бордовым и еще более пятнистым, холодный взгляд убийцы приобрел детское выражение, а на обветренных, потрескавшихся от холода губах промелькнула виновато-застенчивая улыбка, — Девчонки как там?

Суровый воин, только что готовый к смертельной схватке, вдруг превратился в ласкового плюшевого медвежонка. И это преображение буквально выбило меня из колеи. Я даже сразу не понял, о ком он говорит, настолько неуместно и странно прозвучал вопрос здесь и сейчас.

— Нормально, — улыбнулся я Брониславу, — Скучают.

Жесткое лицо осветила добрая улыбка, охотник бодро взлетел по узким ступенькам, скрывшись за грубо сколоченной дверью.

Глава 13

Мы с Сольвейг вошли в избушку, и в нос ударила удушливая вонь. Смесь крови, гноя, пота, дыма и старого дерева. Внутри было темно и холодно, лишь слабый свет пробивался сквозь щели в ставнях. На полу лежат раненные, едва живые, с бледными лицами и ввалившимися глазами. В углу, на единственном грубо сколоченном топчане, застеленном шкурами, высохшей мумией вытянулся старый разбойник. Его лицо бледным пятном выделялось в густом полумраке, а глаза, обычно такие острые, пронзающие собеседника насквозь, теперь казались безжизненными и тусклыми. Грудь неумело замотана окровавленной серой тканью. Рядом на табурете расположился Бронислав. Он встал, увидев меня, но я махнул рукой, чтобы оставался на месте.

— Рагнар, — прохрипел Ворон, пытаясь подняться.

— Лежи, — остановил я его, присаживаясь рядом, — Как это случилось?

Ворон тяжело вздохнул и начал рассказывать. Его голос был слабым, но слова звучали четко:

­­– Разведчики доложили, что в Вятку пришел крупный отряд эллинов, но мы решили, что их перебросят дальше, на фронт. Такое часто бывало. Тем более, ночью их погрузили в состав. Видимо, специально, чтобы нам замазать глаза, — он остановился, тяжело дыша, Бронислав тут же поднес к губам старика мятую кружку. Тот жадно зашевелил острым как наконечник копья кадыком. Большая часть воды пролилась на грудь. Фроди повел головой, показывая, что напился, — Иди, на пост, — приказал он охотнику и тот послушно вышел из теплой избы, — Они подошли тихо, как тени, — отдышавшись продолжил Ворон, — Сначала вырезали часовых. Тихо. Никто не поднял тревоги. Не простые воины. Элита. Охотников в лесу, как свиней, — его щека нервно дернулась, а из груди вырвался булькающий хрип, — Потом зажгли лагерь и начали резать. Мы даже не успели схватиться за оружие. Те, кто выжил, попали в плен. Меня ранили, когда я пытался вывести людей из окружения. Бронислав с парнями смогли меня вытащить. Олег со своими остался прикрывать. Не знаю, что с ними. Мы ушли. Бронислав привел сюда, — Фроди медленно прикрыл глаза.

Я слушал, не перебивая. Когда он закончил, я подошел к кровати и сел на освободившуюся табуретку. Сольвейг так и осталась стоять у дверей спокойно глядя на раненых людей.

— Почему ты не пришел ко мне раньше? — спросил я, чувствуя злость и горечь, — Я ведь звал тебя.

— Гордость, — прошептал Ворон, — Думал, справимся сами. Но видишь, как вышло. А ты пришлый. Чужак.

— Ты говоришь, что эллины напали ночью. Значит, у них был кто-то, кто знал твои привычки. Кто-то, кто знал, где ты разобьешь лагерь. Кто-то, кто знал, что ты не ожидаешь нападения. Кто это, Фроди? Кто предал тебя?

— Никто не мог. Мы недавно сменили дислокацию, — он отвернулся, пряча глаза.

— И, тем не менее… — сейчас не время для жалости, да и не нужна она ему.

— Только Кнуд. Но он не мог, — горячо захрипел Фроди, — Он мне как брат. Да и в Або он.

— Как он узнал, где лагерь?

— Он должен был прислать оружие. Мы ждали караван.

— Эфирофон[i]? — я с иронией посмотрел на старика, даже на грани жизни и смерти не желающего принять для себя очевидное.

— Да, — еле выдохнул он, понимая, что точно так же и Кнуд мог передать любую информацию имперцам.

— А ведь я тебя предупреждал. Бронислав передавал мои слова?

Старик пожевал сухими, трясущимися губами и на грани слышимости выдавил:

— Да…

Мне было тяжело и неприятно смотреть на этого сильного человека, преданного друзьями, потерявшего все и, тем не менее, до последнего цепляющегося за призраки прошлого, за давно растоптанную и проданную дружбу, забытые и выброшенные соратниками за ненадобностью идеалы.

— Фроди, пока ты играл в благородного ушкуйника, с упорством былинного героя следуя традициям Гильдии, Мурман и Лапа крутили свои дела, продавшись эллинам и делая деньги на крови тех, кто ходит в аномалию. Вашей крови. И Кнуд об этом хорошо знал, не мог не знать. А может даже и участвовал, я не копал, мне ни к чему. Но почему об этом не знал ты⁈ Почему твой брат, — я презрительно скривил губы, — Тебе ничего не говорил?

Фроди молчал. Его лицо, и без того бледное, стало почти прозрачным. Глаза, потухшие и безжизненные, уставились в потолок, словно он пытался найти там ответы на вопросы, которые я задавал. Но потолок был пуст, как и его надежды. Он знал, что я прав. Он знал, что его предали. Но признать это вслух было слишком тяжело. Слишком больно.

­– Ты думаешь, я не знал? — наконец прошептал он, и его голос был похож на скрип старого дерева, — Я знал. Но я не хотел верить. Кнуд… Мы через столько прошли вместе… Ты знаешь, я ведь когда-то спас ему жизнь. Это было во время набега на эллинскую заставу у Черного озера, — тусклые глаза старика задорно блеснули и тут же погасли, — Кнуд, тогда только пришел в ватагу, совсем птенец желторотый. Но горячий. Он тогда слишком увлекся. Имперские псы зажали его в кольцо, и он готовился к последнему бою. Мы с парнями в последний момент прорвались сквозь их порядки. Я лично вынес его из окружения… Тащил на горбу до самой ночи. Тогда мы и побратались. По старинным обычаям — кровью перед Богами. Я не могу поверить, что он… — Фроди замолчал, сжав сухие кулаки так, что побелели костяшки.

­– Твои люди, те, кто еще жив, в плену, — холодно сказал я, — И если мы не успеем их отбить, они попадут в рабство или их казнят. Ты готов с этим смириться? Или так и будешь жалеть себя, и цепляться за ошметки прошлого?

Он повернул голову ко мне, и в его глазах мелькнула искра. Не гнева, не ненависти — отчаяния. Он знал, что у него нет выбора. Он знал, что я его последняя надежда.

— Что ты хочешь от меня, Рагнар? — его голос дрогнул.

Я наклонился ближе, чтобы он почувствовал мое дыхание на своем лице. Мои слова были тихими, но каждое из них било, как молот. Это было жестко, даже жестоко. Но мне нужен Ворон, его люди. Война рано или поздно закончится и все начнет возвращаться на круги своя. И меня точно так же, как до этого других аристократов, пытавшихся подмять под себя Пограничье, ни капли не сомневаясь, забыв про проли, турнут отсюда. Поэтому надо додавливать Фроди, пока есть такая возможность и давить надо жестко, другой язык эти люди просто не поймут.

— Ты мне присягнешь, Ворон, как своему ярлу. И не просто присягнешь. Ты отдашь мне все. Твоя воля — моя воля. Твои люди — мои люди. Ты — мой вассал. И я не потерплю на своей земле вольницу. Понял?

— Сука! — прожигая меня горящим ненавистью взглядом, выдохнул лежащий на полу раненый.

— Еще слово и я просто уйду.

— Нет! — Фроди повернулся к своему воину, — Рябой…

Мужчина, закусив губу, отвернулся к своему пребывающему в забытьи товарищу.

Ворон прикрыл глаза, его скулы заострились, тяжелое дыхание сипло вырывалось из обметанных жаром губ, а пальцы судорожно мяли старую вонючую шкуру. Я молчал. Это решение он должен принять сам. Наконец, старый ушкуйник решился:

— Хорошо, — в его взгляде на мгновение мелькнула тень сопротивления. Но тут же угасла, — Хорошо, мы присягнем тебе, ярл…