Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

— Целителя бы ещё, — озвучиваю мысль. — Чтоб… ну… если вдруг…

— Смысла нет, — от целителя Алексей Михайлович отказался. — Я их энергию и прежде не воспринимал. Так… Карп, если всё-таки не поможет…

— Алёшка!

А эти двое знакомы друг с другом куда ближе, чем мне думалось. Ишь, на имена перешли, а это вполне себе знак.

— Не ворчи. За мальчишкой приглянь. И помоги, чем сможешь. Тут, чую, дело общее, и… в общем, начинайте…

— Исповедаться не хочешь? — Михаил Иванович присел на табуреточку.

— Так уже… вон, даже соборовали на днях. А если чего с той поры и успел нагрешить, так на том свете сразу и покаюсь.

Вот тебе и настрой.

А как же позитив? Вера в мои целительские способности? Ну или в чудо, потому что со способностями у меня так себе.

Тьма вытекает и расползается по простыне. Алексей Михайлович вздрагивает.

— Что-то видите? — мне чисто так, интересно.

— Нет. Скорее… ощущение. Как будто кто-то на кровать присел. Бывает такое, когда не видишь, а вот полное осознание…

— Она не тронет.

— Она? — Карп Евстратович щурится. Нет, можно Тьму вытянуть в явь, но на кой мне это.

Тьма же растекается поверх одеяла. И выпускает нити, которые касаются сумрачного пушка на щеках Алексея Михайловича.

— Ты сможешь убрать это? — я задаю вопрос мысленно.

— Убрать. Съесть?

Она не то, чтобы голодна. Скорее уж готова подкрепиться.

— Можно и съесть. Но не человека. Человек должен жить.

Тьма задумывается. В отличие от Призрака, она знакома с людьми, пусть в основном знакомство это не приносила людям ничего хорошего. Но она понимает, как люди устроены изнутри.

Или хочет думать, что понимает.

— Стараться, — выдаёт она. — Слабый тело. Дух сильный. Я мало-мало.

— Начинай, — разрешаю я. — Алексей Михайлович… в общем, план такой. Сейчас Тьма вытянет из вас эту дрянь. Она постарается потихоньку… в общем, не уверен, ощутите ли вы что-то, но скорее всего будет неприятно.

Пушок уходит в тело тончайшими ниточками, и глазами Тьмы я вижу, что этих самых ниточек даже не тысячи — сотни тысяч. Они все используют Алексея Михайловича, как… как питательный субстрат?

— Организм ваш слаб. Тьма, не моя, которая, а та, что в бомбе была, его заразила, поэтому не факт, что даже когда её уберу, вы поправитесь. Может…

— Уйду в процессе? — он кашлянул и поднял руку. — Пускай.

— Но… когда… в общем, есть ещё одно средство. Правда, тут вообще за результат не поручусь…

— И что за оно?

Я достаю шкатулку, которую по моей записке принесли из дому с ответною от сестрицы, в которой она обещала лично меня воспитать, как только доберется. Нет, записка вежливая до крайности, но за словами чуялось такое вот… предупреждающее. А сама шкатулка обыкновенная вполне. Лично её на ярмарке выбрал. Грубоватая, расписанная аляповатыми цветами и лаком покрытая. Правда, лак уже потрескался, но это ведь мелочи. Подобные дарят девицам. И хранят в них немудрёные девичьи сокровища — стеклянные бусы, перстенёчки или серьги с серебрением.

— Вот… в общем… Михаил Иванович, это скорее по вашей части. Помните, рассказывал…

Алексей Михайлович всё-таки сел и даже вперед подался. Интересно человеку. Нет, порой люди меня конкретно так удивляют. Он одной ногой на том свете, а всё ещё интересно. Хотя… может, поэтому второй ногой он ещё на этом. А Тьма пользуется моментом, она проскальзывает под просторную рубаху, расползаясь поверх кожи второю. И в Алексее Михайловиче появляется что-то этакое, от мавра, точнее от актёра, который пытается изображать шекспировского мавра, намазав рожу гуталином.

Шкатулочку я передал Михаилу Ивановичу.

А тот открыл.

Покачал головой.

— Удивляюсь я тебе, Савелий. Такие вещи хранят… иначе хранят.

Ага, в сейфах да родовых сокровищницах. Только наша пока вне доступа, так что пускай извиняют. Перышко светилось. Тускло так, с синеватыми переливами. А вот капля крови, которую ангел намотал, за прошедшее время окончательно застыла и теперь казалась этаким драгоценным камнем.

— Что это? — Карп Евстратович тоже придвигается поближе и шею тянет. И ему любопытно до крайности.

— Ангельское перо, — говорю, руки за спину убирая. — Ну и кровь.

— Что⁈

— Подтверждаю, — Михаил Иванович кивнул. — Это и вправду… высшая благодать… только, Алексей Михайлович, этакое лекарство и здорового убить способно. Коль душа не примет.

— Ангельская… что? — Карп Евстратович всё ещё полон недоверия.

— Кровь, — говорю. — Ну… такая… которая в жилах течёт. Только у людей нормальная, жидкая, а у этих вон затвердевает на воздухе. Врать не буду, что сильно свежая. И условия хранения, может, далеки от идеальных, но вроде не протухла…

— Их кровь не может протухнуть! — Михаил Иванович только головой покачал. Мол, как можно не знать. А я что? Я ж в профессиональные ангеловеды не стремлюсь.

— А где он её взял? — вот теперь Карп Евстратович глядел на меня иначе. — Ты… убил ангела?

— Ага. Два раза. Вы б их видели! Там реально роты не хватит, чтоб… а где взял — дали. Я и взял. Так… случилось встретиться… на одном хуторе… он вообще не по моему приглашению прибыл. Ну и… поговорили маленько. Он и поделился вот.

Алексей Михайлович закашлялся, чем избавил меня от необходимости пересказывать историю моего с ангелом знакомства.

Тьма уже пробралась в тело и… хорошо, наверное, что её не видят. Со стороны она устроилась на голове жандарма. Алексей Михайлович согнулся пополам, и я теперь видел, как Тьма выгибается, выпускает острые иглы, которые пробивают кожу вдоль хребта. Вот точно если не Чужие, то очень похоже. Но главное, что эти иглы, там, внутри, входили в какие-то… комки? Шары? Сгустки плесени? И растворяя, Тьма втягивала их, а от них уже обрывались, облетали остальные ниточки, чтобы съёжится и развеяться.

Алексей Михайлович мелко затрясся, а потом начал сползать на бок.

— Господи, — Карп Евстратович первым подскочил к кровати и, подхватив то ли начальника, то ли друга, попытался уложить его на спину.

— На бок! — велел я. — На правый, чтоб сердце не давило. Она тянет тьму…

Тянет-потянет, вытянуть не может. Или может всё-таки?

Комков вокруг шеи было больше всего, легли то ли ошейником, то ли хомутом, некоторые начали сливаться друг с другом. Зато голова чистая. Пока. Нити тянулись вверх, но что-то вот им мешало.

Этот самый барьер, который в мозгах стоит? Помнится, мне доктор про него втолковывал, но я так и не понял.[2] Помню, что не все лекарства через него проходили и это иногда плохо, иногда хорошо. С этой заразой, получается, скорее хорошо. Если б очаги появились в мозгах, можно было бы и не дёргаться.

— Слабый, — до меня долетает недовольное эхо. — Съесть много. Мало остаться. Надо иначе. Свет. Спалит. Если я — умереть.

— Он очень ослаб. Она опасается, что продолжив, его убьёт. И говорит, что дальше надо светом… — перевожу и гляжу на Михаила Ивановича.

— Свет тоже может его убить.

— Как и бездействие. Но со светом хоть какой-то шанс.

Потому что обрывки нитей шевелятся, а главное, что от шевеления их кожа Алексея Михайловича покрывается мелкими трещинами, которые сочатся кровью.

И не только кожа. Внутри один за другим появляются микроразрывы.

— Давайте, — я толкаю Михаила Ивановича. — Вы же знаете, как сделать, чтобы полегче прошло… ну… она говорит, что дух сильный.

— Тогда шанс и вправду есть. Плоть — лишь плоть.

А дух — это дух. В общем, такие себе истины.

— Разделить бы… — Михаил Иванович поднимает перо с прилипшим к нему драгоценным камнем. — Откройте ему рот.

К счастью, Карп Евстратович подчиняется без вопросов.

— И щит поставьте. Ну, на всякий случай. А то у них обычно как полыхнёт. Потом задолбаемся объяснять эту иллюминацию, — говорю и Тьму впускаю в себя. Внутри ворчит Призрак, обиженный, что ему не доверили работу.

Доверим. Вот как по его профилю нарисуется, когда надо кого-то пришибить, так вот и сразу.