Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина

— Слухай, Агнеш. Я тут медведицу в доме часто вижу. Она всё шьет. Такая молчавная. Волосы светлые. Красивая. Но тихая. Старше нас с тобой будет на десятку весен. Всё имя ее не могу поимать с уст остальных.

— Шьет постоянно, говоришь? — хмурит она лоб, а потом, опомнившись, изрекает: — Так это наверняка Озара. Жена Милана, сестрица Добрыни. А что?

Морщусь. Не нравится она мне. Что-то с ее телом не так. Будто убивает ее что-то. То ли ее, то ли не ее.

— Грустная она какая-то, всегда печальная. Да и не говорит совсем.

Агния тяжко вздыхает, растрепав свои косы.

— Она за Милана замуж выскочила, как ты за Третьяка, вопреки всем. Власта особо лютовала. Не по нраву ей это показалось. Она ведь Озару Грому в нареченой сватала. Красивая, кроткая, но и не глупая. Сильная и талантливая. Тот как раз-таки в обиде не оказался, ему не до женитьбы тогда было. Кобель еще тот. Не нагулялся. А Милан ей искренне люб был, и она ему. В общем, брак сначала не благословили. Ни его родня, ни ее. А потом Гром расхрабрился, все улеглось…

— Да только…

— Что?

— Почти десять зим прошло с их брака, Озара все разродиться не может. Сначала первых двоих потеряла. Поветуха сказала — не донесла. Потом так и не осталась тяжелой. Слушок пошел среди баб, что это так ее Леля наказала за то, что Озара мать ослушалась.

Что-то щелкает у меня в мозгу. А ведь от нее молоком несло. Ведать, тяжелая она. И смерть не ее, а младенца забирает. Но почему? Проклятие? Болезнь? Или что-то другое?

Сон у меня сегодня тревожный. Сразу, как ушла Агнеша, уснуть не могу. Тревожат разные думы. Вспоминаю, отчего плод можно скинуть, сама того не ведая. Но ничего путного на ум не приходит.

С самого утра подымаюсь первой. Спешу вниз. Но мимо кухни. Прямо к широкому коридору вниз к чулану. Там хранятся нитки и обноски, которые она штопает.

Хочу поимать ее здесь.

И не прогадала ведь! Медведица появляется в дверном проеме в своем излюбленном скромном платье. С двумя косами и грустью на дне глаз.

— Озара.

Откликаю ее. И та, бросив на меня быстрый взгляд, тихо бросает:

— Иди в зал. Мать Власта с утра не в духе, достанеться тебе.

А я неожиданно цепляюсь взглядом за бусы на ее шее. И отвести не могу. Камушки зеленоватые, но сейчас в полумраке чулана отдают мерцающим синеватым блеском.

Черная магия.

— Озара, а бусы у тебя давно?

Она пораженно смотрит на меня с непониманием. Слегка трогает их пальцами. Играет ими.

— Давно… Подарок на свадьбу.

Значит, с того момента, как она детей своих растеряла.

— Озара, сними-ка их, будь ласка.

Подхожу к ней ближе, но застываю на месте, когда меня награждают недобрым взглядом. Вздрагиваю.

— Послушай меня, пожалуйста, — примирительно поднимаю руки, — они мне не нужны. Оставь их себе, в шкатулке, на столе. Только сними с шеи. Они зачарованы темными чарами.

— Ты блаженная, что ли, человечка?!

Яростно рычит она на меня. В всегда спокойных глазах полыхнул гнев.

А я не могу молчать. Не могу! Я чую, как дитя в ее утробе умирает!

— Да сними ты их, дурная. Это они твоих детей убивают!

Мгновения, и меня лишают воздуха. Медведица хватает меня за горло, припечатав спиной к стене.

— Не смей… Не смей вспоминать моих нерожденных детей… — шепчет она с болью и безумием.

Чернота наваливается на мои глаза.

Я почти теряю сознание, как тиски пальцев исчезают с моей шеи, и я падаю на пол, хватаясь за горло.

— Озара, мать твою медведицу за ногу! Что ты творишь?!

Голос Третьяка как мед для моих ушей. Я улыбаюсь через боль. Но слышу, как он грубо встряхивает медведицу в своих руках. Оттого через боль в горле хриплю:

— Не трогай ее! Третьяк, нет! Она беременная!

Они застывают оба, потрясенно глядя на меня. Судорожно глотающую воздух на полу. Неверующая пелена заполонила глаза красавицы, и капли боли. Третьяк ослабливает хватку и отпускает ее. Медведица же в смятении бросает на меня последний взгляд и выбегает наружу, сбив с ног стоящего в дверном проеме Мирона. Бер, как ни странно, быстро убег за ней.

Мы остались с Третьяком одни.

— Маленькая моя. Черноокая печалька. Прости меня. Ну прости дурака. Как же я так.

Он берет меня на руки, как маленькую. Обнимает. Баюкает. А во мне лопается тонкий сосуд, в котором накопились все слезы, обиды и горести.

Судорожно хватаю его за шею. Прячу лицо на груди и реву. От счастья, что он рядом со мной живой и целехонький.

И от боли. За всё, что довелось пережить.

И он меня жалит. Просит прощения. Целует щеки, заплаканные очи, покрытые шрамами и мозолями руки. Так незаметно для себя. Вообще не помню, когда начинаю его уже я целовать. Робко и неуверенно. Благо, он давно перенес нас в нашу спальню.

Всё как-то быстро происходит. Вот исчезло мое платье. Сорочка. Вот еще немного, и я обнаженная. Я стыдливо укрываюсь от него. Смущаясь то ли своей наготы, то ли его. Хотя штаны еще на нем.

— Ты чего, милая, мы муж и жена? Забыла, что ли? Мы не успели одно важное дельце сделать.

Хищно улыбается.

— Не забыла… Но… не… средь… бела дня, то… боги… кхм… разгневаются.

Прикрываюсь простыней.

— Ну что ты, милая, — он чмокает меня в лоб, но покорно уходит к единственному окну и закрывает его одеялом, припечатав тому края об торчащие гвозди в стене над окном. Легкий полумрак окутывает комнату. Через узкие щели хлынет лишь немного света, едва ли озаряя всё вокруг.

Я слышу быстрее, чем вижу, как Третьяк выныривает из штанов. Накрывает меня своим крепким и горячим телом. Снова целует чело, очи, щеки, уста. Шею.

— Ничего не бойся, — шепчет доверитель, — Я всегда нежно…

— Мне ведомо, в первый раз больно.

Мужаюсь я, хотя голос дрожит. Но он лишь самодовольно хмыкает, лишив меня последней преграды и накрыв меня нагим телом.

— Со мной всегда будет хорошо.

Глава 17

— Пошли оба на хрен! Знать вас не хочу! И видеть тоже!

Рычу я приглушенно на стук в дверь, отчетливо слыша запах братьев. Туда же были посланы еще три беры и две служанки, что стучались к нам с Наталкой. Пришли, видите ли, пригласить на торжество. Уважить героев!

На поминальном одре я видал их похвалу и уважение! Уважали, сволота! Так уважали, что у меня кишки внутри в узлы сворачиваются, когда я на нее смотрю.

Она и так у меня худая, как тростинка, ветер подует — и унесет. Обещал откормить. Защитить. Что бед больше не познает.

А сам… Доверился семье, братьям. Общине. И ничего толкового из этого не вышло.

— Хрен нынче еще не созрел. Выходи, Третьяк, дело серьезное.

Меланхолично ворчит за дверью Тихий. Но я зол не на шутку. Оттого и ворчу в ответ. Не слезая с мягкой перины.

— Идите на прошлогодний!

Но, видать, дело и вправду серьезное. И они, вопреки моим ожиданиям, не уходят, а как раз-таки наоборот.

— Укрой жену свою, мы входим.

Твердо, не слыша моего недовольства, говорит второй брат по старшинству, оставив мне ровно два мгновения, дабы укутать спящую Наталку в одеяло поплотнее, до устроить под своим боком. Только носик да макушка видны.

Тихомир и Гром заходят тихо, не создавая лишнего шума, аккуратно прикрыв дверцу за собой. Пользуясь, гады, что черноокая моя спит и я на них не нарычу. Ну ничего! Я сейчас как встану и с лестницы обоих спущу! Благо, боги силой не обделили!

Уже готовый вынырнуть из ложа, как хрупкая ладонь моей красавицы отпускается на мой твердый живот, слегка царапая ноготками. Будто почуяв мои думы, Наталка плотнее ко мне жмется, уткнувшись носом мне в ребра.

— Не уходи… мм… Третьяк.

Ну ты ж моя сладость… Куда я от тебя уйду? Устраиваю зад обратно на место возле нее и не шевелюсь лишний раз. Тревожить не хочу ее хрупкий сон. Умаялась, поди.

Братья же переглядываются и как ни в чем не бывало устраиваются удобнее! Гром седлает единственный стул, а Тихий подпирает плечом стенку у окна.