Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина

— Чего пожаловали?

Рычу на них полушепотом.

— Не ворчи и не гневайся, третий. Мы ж тебя сразу предупредили, мать ее заклюет, а остальные бабы помогут, — спокойно замечает Тихий. — Да и потом, нам до последнего не верилось, что ты и вправду с ней повязался узами брака.

— На ней была моя метка! Мой запах!

— Ну знаешь ли, что еще ты мог учудить, дабы насолить матери? После того случая с Мироном ты еще сильнее ею пренебрегаешь. Вот мы и подумали, что ты так ей мстишь. И всем бабам нашим за одну.

— Не нужна мне никакая месть… — вздыхаю устало. — Я свою молодку нашел, и больше ничего и знать не хочу о других.

— Вот оно как… — задумчиво тянет Гром и оглядывается на притихшего среднего. — Выходит, не ошиблась.

— М-да, выходит, что так.

Скребет тот бородку. Я, наблюдая за их переглядыванием, невольно начинаю беситься. Вот всегда так! Еще когда я малым был?

— Кто не ошибся?

Нетерпеливо ерзаю на месте, и Наталка рядом недовольно фырчит, хмуря брови.

— Да не дергайся ты! Разбудишь ведь… — с ухмылкой причитает старший. — Ганна внесла имя твоей жены на родовой камень.

Вот ведь… Услужила старая медведица. Низкий поклон ей, сестре моего деда. Дурацкая ухмылка так и прет на морду. Если уж высекли имя на камне, да кровью начертили. То уже всё… Никто не в силе это изменить. Ганна — хранительница знаний предков и родовой ветви! Против нее даже мать не попрет!

Надо к ней заглянуть, свежего меда весеннего принести, да пару свежепойманных зайцев и косулю. Поблагодарить.

— А мать что?

Не удержав веселье, приподнимаю я вопросительно брови, братья фырчат почти одновременно.

— Рвет и мечет. Разнесла главную залу. Теперь ей не прогнать невестку. Только если твоя человечека сама уйдет.

— Не уйдет. — довольно урчу я и тут же поправляю вождя. — И не человечка она, а Наталка. Понял, господин?

— Понял, я понял. Не рычи. Ишь какой недобрый стал.

— Имя нездешнее. Заморское. Кто она? — интересуется Тихий с легким любопытностью в глазах. Я же отмахиваюсь от вопроса невнятным ответом.

— Да местная она, из княжества. Целительница.

— Во как!

Брови Грома ползут вверх. А Тихий на миг застывает, заинтересованно переводя взгляд на ворох одеял, куда я амару свою спрятал.

— Целитель — это хорошо. — причитает он. А Гром тем временем поджимает губы. На миг задумчиво щурится, а потом изрекает:

— Ладно уж, Третьяк, не серчай на нас. Мы-то думали, она сразу, как ты уйдешь, в лес сиганет. Или под других мужиков пролезет. Баба ведь, а они в трудный час быстро замену ищут. Были неправы, признаем.

Перевожу взгляд на Тихого, тот молча кивает, соглашаясь со словами вождя. И у меня будто камень на душе рассыпается. Держать обиду на братьев — тяжкая ноша. Почти неподъемная. Да и рад я, что Наталку мою признали. Втроем ее защищать небось легче будет.

— Ладно уж… прощаю. — машу величественно на них лапой. — Что там за дело, серьезное?

Они снова переглядываются.

— Что молчите?

Пытливо рассматриваю их.

— Учитывая, что ты только восояденился с женой. Оно тебе не понравиться.

Настроение и веселье вмиг угасает. Тяжкая, мать ее, ноша быть лучшим охотником общины!

****

Как бы там не причатали старые бабки, дела блудские не такие уж и плохие. Столько нежности и ярких ощущений мне не перепадало, кажись, с рождения.

С ложа меня Третьяк не выпускает. Сюда же нам приносят кушанья. В банью сполоснуться уводит на руках. Я теряю от него не только разум, но и время. Только сон, еда и он.

Кажется, я отоспалась за все свои весна! А еще и сильнее к нему привязываюсь, постепенно растерев все смущение и смятение.

Ух, уж этот бесстыдник! Как же он меня мучал, ни мольбы мои, ни стоны не остановили! Да и я хороша! Накричалась настолько, что стыдно теперь носа выказывать из покоев. Как глянуть в очи других беров и их женщин не знаю. Хотя теперь-то я уже не та, что сюда пришла.

Хотя не на кого и не нажаловалась. Нет, не от сердобольности. Просто позабыла обо всем на свете! Да и Третьяк, думы у меня есть, что сам все усек и наказал.

По крайне мере, когда сегодня я спустилась в общий зал, бабы на меня и не смотрели. Как от Власты шугались. Мне, быть может, десятину назад и неловко было бы от таких покорных взглядов. Но не сейчас. Я теперь их гнилые душонки насквозь вижу.

Впрочем, сорить властью не стала. Даже за стол с ними не села. В первые за пару дней вырвавшись из плена ненасытного бера, мне хотелось чуток погреть косточки на солнышке.

— Ну слава богам живая, а то я уже грешным делом подумала, что Третьяк тебя до смерти залюбил!

Агния появляется из-за угла так быстро и неожиданно, что я подпрыгиваю на месте. А стоявший возле крылица Мирон, что услышал ее слова, лишь неодобрительно на нее поворчал.

— Агния, ну что ты городишь? Постыдилась бы?

— А чего стыдиться? — важно поднимает она курносый носик. — Они муж и жена. Не по сеновалу же кувыркаются с кем ни попадя!

Сказала она достаточно громко, чтобы две мимо проходящие медведицы высокомерно подняли подбородки и одарили меня недовольным взглядом.

— Ты еще мала для таких разговоров!

Строго запричитал Мирон, но девчушка лишь фыркнула.

— Мне уже семнадцать зим! Уже замуж пора, какой ребенок, Мир?

Бер озадачено нахмурил брови. И тут же, будто опомнившись, глянул на нее то ли испуганно, то ли строго.

— Ты же не…? Только попробуй мне!

— Да будет тебе, Мирош, серчать! Я мужа жду! Вот с ним на ложе и лягу. И вообще, что ты меня строишь, а?

Беспомощно отпустив руки, бер умоляюще глянул на меня. Братский розговор с младшей не задался. Она очевидно слишком быстро выросла, а он и не заметил.

— Ладно уж, милая, — хватаю ее под локоть и незаметно подмигиваю Мирону. — Пошли посплетничаем!

— Это да. — Довольно кивает Агнеша. — Это мне по вкусу.

И я ее увожу.

К слову, юная медведица всю нашу прогулку до леса трещит без умолку. Показывает, рассказывает. По пути мы встречаем беров. Те любопытно меня разглядывают. Здороваются. Поздравляют с свадьбой. Приветливые такие, светлые взгляды. Кто и шутит. Другие спрашивают, не обижает ли меня Третьяк? Если ж то, то они всем миром за меня ему всыплят.

Хорошие они. А бабы у них ядовитые змеи. Таких кнутом строить надо!

Другие спрашивают, не осталось ли у меня в родных краях незамужних сестер, а может овдовевших?

С печальной улыбкой мотаю головой. Достойные погибли, а те, что остались…таким берам не надо. Таких у них и самих вдоволь.

— Вождь.

Без особого энтузиазма и радости в голосе отпускает голову Агния перед высоким, широкоплечим мужчиной, что идет нам навстречу. Вот он-то похож на Третьяка как две капельки воды, только волосы заплетены во множественно косичек, и постарше будет.

Повторяю ее жест. Отпускаю голову вниз в приветствие. Дожидаясь, пока бер пройдет мимо, но он останавливается напротив нас.

— Неужто братец наконец-то отпустил тебя на белый свет, Наталка?

То ли хмыкает он, то ли шутит. Я слегка краснею, не зная, что ответить.

Но, к счастью, бер недолго заставляет меня рдеть. Достает из кармана дивный кулон на цепочке. Цепочка золотая, а внизу аккуратный овальный камень. Зеленый такой, слегка туманный.

— Мы не смогли тебя по традициям принять. Не держи на это зла. Так уж получилось… Третьяк заранее не предупредил, да и ворог у нас в лесах бродил. Поэтому дарю сейчас. Позволь надеть.

Недоуменно смотрю на него. Не зная, как поступить. Принимать подарки не от своего мужа — позор и вздор! Но бер доброжелательно мне улыбается.

— Тебе еще не ведомы наши традиции, косяк Третьяка. А Агния не такой уж хороший учитель, — молодка морщится от его слов, но молчит. — По нашим обычаям, когда женщина входит в семью мужа, его братья и сестры обретают в ней сестру, а родители — дочь. Посему как члену семейства и ветви даруют подарки. Это мой тебе подарок. Нефритовый кулон с дальних земель лисьего народа. Вниз по Молочной реке к югу, к закатному солнцу.