Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина

Неуверенно ему киваю. И позволяю ему надеть на меня кулон.

— Спасибо.

Неловко благодарю.

— Будьте счастливы.

Кивает мне и уходит. Смотрю в спину удаляющегося бера. И слышу бурчание Агнешы рядом.

— Что-то он подозрительно добрый.

— Это плохо?

Кошусь на нее.

— Пока не знаю. Одно мне ведомо точно: тебя признали невесткой. Если это сделал вождь, то и Власте деваться некуда!

А к вечеру приходят сундуки с подарками и от Тихомира. Шелк и разные нити да ленты. Для платьев и одежки.

Третьяк еще не пришел с дозора. Меня к работе на кухне не кличут. И я чую очень сильно, что это не что иное, как затишье перед бурей.

Даже неохота шелка и подарки рассматривать от побратимов мужа. Они полились нескончаемой чередой в этот вечер.

Очередной стук в дверь, и я тяжко вздыхаю. Наверное, опять с подарками пришли.

Встаю, дабы отворить дверцу. А там бледная, как свежий снег, Озара.

Смотрит на меня испуганно, почти не дышит, глаза широко распахнуты.

— Я… я… сняла бусы… — заикается медведица, отчаянно потирая шею. Готовая вот-вот разреветься. — В тот же вечер… И… Я… Ну… Ощущения странные…

Потирает живот. На ресницах дрожат слезы.

— Мне… Кажется… Что… Я… Чую дитя…

Хватаю ее за руки и тут же с силой тяну в наши с Третьяком покои. Захлопываю дверь за нами и усаживаю ее на край кровати. Даю попить воды, налив из глиняного кувшина на подоконнике.

— Ну ты чего, милая? Чего испугалась? Не хочешь дитя?

Она всхлипывает.

— Хочу… Очень хочу. — Прячет лицо в ладонях. — Днем и ночью молюсь. Думала уже всё…

— Так от чего плачешь?

Она на миг замирает. Тянет ко мне руки, хватает за ладонь, судорожно просит:

— Скажи, молю богами, правду… Те бусы, они… Это они… Моих детей убили.

Отвожу взгляд.

— Прошу тебя!

Она встряхивает мою ладонь. И я решаюсь ей как-то объяснить все.

— Не знаю наверняка, Озара. Но они зачарованы темной магией. Проходя мимо тебя, всякий раз я чуяла от тебя запах смерти. Но умирала не ты, а то, что внутри тебя. Дитя. Сейчас я этот запах не чую.

Она всхлипывает, тянет мою ладонь к себе и прижимает к животу.

— Молю, скажи, он жив? Дитя живое? Мой малыш?

Прикрываю глаза и прислушиваюсь. Слабое свечение. Только сформировались ниточки, не все растянулись. Но кровь уже бурлит по сосудам.

— Жив… Но тебе надобно себя беречь. Никаких слез, Озара.

А у нее по щекам они продолжают литься, она сглатывает, когда я вытираю ей мокрые щеки.

— Ну ты чего? Говорю же, нельзя тебе плакать.

Улыбаюсь ей обнадеживающе.

— Да как тут не плакать, если собственная мать мне эти бусы подарила?

С горечью спрашивает у меня.

****

— Отчего грустная такая?

Своей короткой бородкой Третьяк царапает кожу моего плеча. И тут же целует покраснения. Я сильнее кутаюсь в его объятья. Мне спокойно под его боком. Тепло и уютно.

Я не чую себя низшей, рабой или слугой мужа. Быстрее изящной статуэткой, которую тщательно оберегают и лелеют. Но все же…

— Мне страшно.

— О чем ты?

Хмурость и строгость струятся в его голосе. И на миг мне хочется забыть обо всем. Завраться. Вернуть разговор в другое русло. Но… рано или поздно придется ведь сдереть кожицу и с этой раны.

— Еще пару дней назад меня были готовы здесь порвать на ленточки. Сегодня все здороваются и разговаривают. Когда рядом ты, меня не обижают, но стоит тебе развернуться… Мне страшно, что меня не примут до конца. Страшно, что однажды ты устанешь меня защищать.

— Мне тоже страшно, милая.

Его неожиданная откровенность заставляет меня изумленно распахнуть очи. Разыскиваю в свете лунного сияния его лицо.

— Тебе? Страшно?

Неверующе шепчу. И он на полном серьезе, без тени шутки молвит:

— А как ты думала, милая? До трясучки. Страшно было, когда ты слегла больная там, в лесу. Я как чумной метался с тобой по дороге на руках. — Меня нежно оглаживают большим пальцем по щеке. — Страшно, когда тебя здесь оставил, а сам рыскал по пещерам в поисках твари этой. Боялся безумно, что когда вернусь, твой след уже простынет. Знал ведь, что не примут они тебя. Знал, вся надежда на твой дух и силу была.

Его палец скользит ниже по подбородку.

— Страшно, что настанет день — приидет ворог, которого я не осилю. И не за себя страшно. А за тебя, милая. Кто же тебя потом защитит? А тут… знаю, быть может, кто и рыскает на тебя, ужалил словом. Но я точно знаю, что случись что со мной, мои братья присмотрят. Ты не гляди, что Гром суров, а Тихомир молчалив. Теперь ты часть семьи. И они будут тебя защищать как сестру. А мать… Я не могу воевать с ней. Она дала мне жизнь, выносила и выродила. Только защищаться, милая.

— Что же дальше, мм? Как мы с тобой?

Спрашиваю, наслаждаясь негой удовольствия.

— А дальше мы вместе… Ммм, желательно нагие и…

— Третьяк!

Фырчу на него строго, призываю к порядку. Он смеется и, ловко ухватив за подмышки, кладет на себя. Я привычно прижимаю ухо к мощному сердцу. Наслаждаясь ровным стуком.

— А дальше у нас семья милая. Я охотиться буду, приказы вождя выполнять. Ты по дому, баб строить. С мамкой моей цапаться. А ночью мне будешь на всех жаловаться. Я пожалею, отлюблю. На утро, пока ты будешь спать, всем люлей раздам. И так день за днем. Пока ляльку не настрогаем. Счастливо и вместе. Ну как тебе?

— По-моему, неплохо. — Улыбаюсь в темноте и, с тихим вздохом, опускаю обратно щекой к его груди. — Я не могу быть несчастной, бер. Я девчонкам своим обещала, что за них эту жизнь проживу. Детишек вместо них нарожаю, радоваться буду. Не могу их подвести.

— Мы не можем, черноокая моя.

Чувствую поцелуй в макушку и деловитый вопрос бера.

— Ну так сколько там детишек настрогать надобно?

Смеюсь, пряча румяные щеки.

— Ну а что? — Бессовестно фырчит этот паршивец, тиская меня за бедра. — Я должен рассчитать силы, сообразить стратегию. Люлек настрогать. Деревянных куколок и мечей. Ну так сколько?

Поцелуями усыпает шею, грудь. И я изгибаюсь, как кошка, мурлыча от удовольствия.

— Ну сначала… кхм… доченьку. Весну.

— Кхм… Ве-с-на… — пробует он на вкус имя, и я замираю. А вдруг не по нраву ему? Или принято в здешних краях по-другому дите нарекать, или…

— Мне нравится. Весна, дочь бера Третьяка из рода Бурых. Так, черноокая, давай быстрее за работу!

Глава 18

— Наталка… Ну… Печалька моя… Открой очи свои, дай на них наглядеться перед долгим отъездом…

— Отъездом?

Словно окунувшись в чан с ледяной водой, я распахнула очи и привстала на локтях, с тревогой и слегка туманно спросонья рассматривая мужа.

Да настолько резко приподнялась, что и позабыла удержать рукой одеяло, а оно, зараза! Сползло. Явив жадному взору бера такую ему приглядевшуюся грудь в мелких полумесяцах от его жадных губ.

— Ну-у-у, печалочка моя, зачем так жестоко… Я сейчас никуда и не уйду!

Облизнулся бер, как толстобокий котяра с кухни внизу на крынку со сметаной. Спохватившись, я спешно натянула покрывало на себя. Да повыше!

Муж попытался слегка отодвинуть край ниже, сунув свой любопытный нос в разрез груди, но тут же получил по рукам.

— Что за отъезд, Третьяк?

Вернула я деловой говор между нами, слегка прищурившись. От одной мысли, что он уйдет, хотелось забраться в его походную сумку, честно слово. И покинуть этот злосчастный дом на его спине!

Видать, все мои думы читались в моих перепуганных очах. Бер тяжко вздохнул, переместив широкую ладонь на мою макушку. Пригладил гнездо из спутаных волос.

— Мне горько опять тебя покидать, черноокая. Хоть вой на луну по-волкодатски! Но эта чертова невеста…

Я похолодела. Какая еще невеста?! Стыдно признаться, но я тут же надумала себе, что, заполучив мою невинность, бер отыскал себе другую жену. Открытая я перед ним, все думы нараспашку. Оттого Третьяк и нахмурил густые брови, крепко охватив меня за плечи. Да встряхнул один раз, грозно проговорив: