Ворожея: Лёд и Пламень (СИ) - Шмидт Тося

И вот перед ним тот мост, и ни перил из серебра, ни дочерей не видать. Мост как мост, старый, крепкий, перила резные. Только души и есть. Даже чуд не видать. И река не кипит, течёт тихонько, будто сонная. Подивился, но то ведь сказы, а перед ним быль самая что ни на есть. Пока башкой вертел, слышит шорох на мосту, повернулся, а там…

Ужо восседает Василиск, змееподобный царь, с головой петушиной, с гребнем пламенеющим, будто жар. Чешуя его блестит, как жаркая медь, а взгляд его смертоносен, никто не смеет устоять, то знал наместник, потому в глаза змею не смотрел.

Змей нетерпеливо переминался, хвост его, как бич, свивался да по мосту лупил. Когти его остры, как бритвы, были, сидел, скалил пасть его, полную ядовитых зубов.

— С-с-с-сачем приш-ш-шел, с-с-смертный? — с шипящим присвистом спросил его василиск.

От страха Гостомысл на колени бухнулся, поведал змею, зачем пришёл, что готов его испытания пройти да главу меча получить. Прикрыл тот глаза, когтистой лапой почесал шею свою.

— Ш-ш-штош, будет тебе, намес-с-стник, ис-с-спытание. Отгадай три с-с-сагадки мои, и твоя глава при тебе ос-с-станетс-ся и меча главу получиш-шь. Готов?

Кивнул наместник, куда теперь деваться-то, нужно угадывать, авось пронесёт.

Василиск глаза открыл и начал говорить.

— С-с-с-слушай первую с-с-сагадку: С-с-стоит дуб, на дубу двенадцать с-с-сучьев, на каждом с-с-сучке по четыре гнезда, в каждом гнес-сде по с-с-семь яиц. Ш-што это?

Гостомысл голову почесал. Начал гадать: гнёзда, значится, птичьи, а у какой птицы по семь яиц, того и не знает он, да ещё чтобы жили семьями, ну то верно вороны. Да и других птиц он особо повадки-то и не знал. Так и ответил змею. Покачал головой василиск.

— Неверно, намес-с-стник, еш-ш-е две и голова с-с-с плеч, — сверкнул глазами и вторую загадку загадал. — На рас-с-с-свете он на четырёх ногах ходит, как с-с-средина нас-с-ступит — на двух, а едва с-с-сакат придёт — на трёх. Кто таков он?

Гостомысл снова задумался, кто ж это такой, чтобы у него к вечеру три ноги становилось из четырёх, а днём две. Наместник стал в голове кумекать: «Может быть, это жаба? У нее четыре лапы утром, две — когда она прыгает, и три — вечером, когда она отдыхает, сидя на задних лапах да умываясь».

Подумал, да так и ответил. Снова зашипел змей, что неверно угадал наместник, осталась у него ещё одна попытка. Последнюю загадку загадал.

— Пос-с-следний ш-ш-шанс-с, с-с-слуш-шай. Я легко, будто перыш-ш-шко, но даш-ше с-с-самый с-с-сильный человек не мош-ш-шет с-с-сдерш-шать меня долго. Кто это, намес-с-стник? Угадаеш-ш-шь ш-ш-шив ос-с-станеш-ш-шс-с-ся, а коли нет…, — не стал он даже договаривать, и так понятно.

Мысли роились в голове Гостомысла: что же это такое, лёгкое, но неудержимое никем? Долго он в этот раз думал, испросил дозволения на два ответа. Кивнул василиск: пусть попробует. Первым ответом наместник выбрал ветер: тот лёгок, но удержать его невозможно. Покачал змей головой: да, он тоже подходит, но не о нём он говорил. Вторым назвал свободу: даже самый свободный человек не совсем свободен.

При последних словах Гостомысла василиск вдруг переменился на глазах, больше стал в несколько раз. Его чешуя потемнела и стала твёрдой, будто камень, глаза налились кровью.

— Готовьс-с-ся к с-с-смерти… Дам тебе пос-с-следний ш-ш-шанс-с, победи меня и отпущу! Бейс-с-ся, намес-с-стник.

В руках Гостомысла вдруг меч сверкнул, сжал он рукоять, готовясь к смертному бою. Змей бросился на него, раскрывая свою пасть, полную острых зубов. Гостомысл извернулся, ушёл от змея.

Подняв меч, наместник обрушил на змея удары его. Однако его клинок скользил по чешуе, не оставляя ни единой царапины. Не теряя надежды, Гостомысл продолжал рубить изо всех сил, выдыхаясь, он вдруг хотел было отступить.

Но разъярённый василиск обвил тело Гостомысла своим хвостом, сжимая его всё сильнее, кости его сломать пытаясь. Гостомысл меч приготовил, всадил что было сил, пробил всё же мечом чешую, едва хвост не отсек, взревел змей, ослабил хватку. Едва живой тот вывернулся, насилу выскользнул из объятий змеиных. Снова на змея кинулся, норовит ему лапу подрубить, да только никак не выходит. Разозлённый змей схватил Гостомысла в свою лапу, зарычал, похолодело в груди наместника, и померк вдруг свет в глазах его.

Отшвырнув изломанное тело в сторону, василиск снова на мосту замер. Лишь тряпицу, оброненную Гостомыслом, под себя спрятал. Едва прикрыл её, как на мосту сама Мара появилась.

— Не отдашь ли мне то, что моё? — она протянула руку с длинными ногтями в сторону змея.

— Твоя падаль вон там леш-ш-шит, — мотнул он головой в сторону тулова наместника, чья душа, уже вылетев из тела, робко топталась перед мостом, помня ещё боль от змея испытанную и не решаясь шагнуть дальше, мимо того пройти.

— Он мне боле не нужен, ему с его душой подлой да чёрной нет места в Нави, да и Ирии, в Пекло слуги Чернобоговы уведут, — отмахнулась она от души, что, заметив её, вокруг крутилась. — За мечом я пришла, что он тут обронил. Это он мне обещал! — Разъярилась Мара, сверкнув ставшими вдруг змеиными, будто у василиска, глазами.

— Не твой тот клинок, Мара, с-с-сама то с-с-снаеш-ш-шь. Княс-с-сей древлянс-с-ских он, — василиск обвился вокруг перил да меч с собой прихватил. — Тебе он ни к чему.

— Мне он им обещан, отдавай! — топнула ногой Мара.

— Ну так с-с-с него и с-с-спраш-ш-шивай, — прошипел василиск, прищурив свои жёлтые, словно у хищной птицы, глаза.

— Нет с души спроса о насущном, сам знаешь, — прошипела Мара, ещё больше разъярившись на отказ.

— С-с-снаю, но мне ш-ш-што с-с-с того? Я уш-ш-ше боле не твой с-с-слуга, нет твоей воли надо мной. А меч мне еш-ш-е пригодитс-с-ся, княс-с-сь с-с-са ним придёт. Мне тут мос-с-ст с-с-теречь с-с-скуш-шно, а так рас-с-свлечение, — прошипел василиск, усмехнувшись.

Разозлилась Мара, отмахнулась от души наместника рукой, чуть серпом своим не задела, та аж в сторону отлетела, махнула серпом вновь да растворилась дымкой. А василиск вновь в тени затаился, глаза прикрыл, и словно и не было его.

Меч

Уже часа три они шли после боя с нечистью и наконец вышли к пещере, что Вила видела, когда с Гостомыслом брели они по миру Подлунному. От неё снова веяло холодом лютым, но в этот раз ведьма решила в неё заглянуть, рядом с князем она смелее была. Чёрный зев пещеры казался пастью чудища, готового сожрать любого, кто рискнёт внутрь сунуться. Изнутри доносился вой, леденящий кровь; слышались рыдания. Шагнув внутрь, девушка зажгла колдовской огонёк, осветила им путь. Осклизлые стены, поросшие мхом, были мокрыми от стекающих ручейков воды. В глубине они увидели вырубленный из чёрного камня алтарь, а на нём стоял идол Мары: высокая, красивая, в длинном платье, со сжатым в руках серпом; она словно живая смотрела на них из дерева. Перед ней стояла резная каменная чаша, наполненная тёмной жидкостью. Из этой чаши доносились стенания: видать, сюда и стекала жертвенная кровь. Ведьма поёжилась от озноба и поспешила наружу: нечего им тут делать. Князь тоже задерживаться не стал, и ему не по себе там было. А вскоре они вышли к деревеньке, где ведьма с наместником ночевали в прошлый раз.

Всё те же старые покосившиеся дома стояли за упавшими на землю тынами, всё также чернели они провалами окон, их покрытые старым дёрном крыши на многих уже провалились внутрь и обнажили перекрытия. Двери, почерневшие от времени, упали и лежали на земле, а сами проёмы дверные покосились. В трубах завывал печальную песню холодный ветер, что забирался даже под тёплую душегрею ведьмы, что та на себя надела перед выходом. Поёжившись, девушка пошла вперёд по заросшей травой тропке. Скорее всего, раньше тут была широкая просёлочная дорога, но вот только тропка и осталась от неё. Да и по ней, видать, никто, считай, не ходил, вся травой поросла. Да и кому тут ходить-то.

Князю тоже не по себе в деревеньке было, за каждой избой нечисть мерещилась, казалось, так и выпрыгнет из-за угла, только отвернись чуть. Он постоянно озирался по сторонам, сжимая в руке меч, готовый отразить нападение. Лишь много часов спустя вышли они наконец к реке. Князь аж замер от красоты перед ним открывшейся.