Ворожея: Лёд и Пламень (СИ) - Шмидт Тося

На поляну перед ними выскочил огромный вурдалак. Светозар Вилу за спину задвинул, меч перехватил и встал напротив нечисти, широко расставив ноги. С губ нежити слюна капала, тягучими каплями падая на тёмную землю, острые зубы и когти блестели в свете лунном, а глаза будто огнём горели.

— Спрячься, — бросил князь ведьме. Та тут же юркнула, будто мышь, за дерево — не время спорить.

Изготовился Светозар к бою, обеими руками обхватил рукоять меча и замер. Вурдалак скалился, рычал, но первым нападать не спешил. Посланник жницы был готов принести эти две души ей в угоду, как она-то и приказала.

Не первый раз князь встречал эти порождения Нави, понимал, что его меч, что из калёного железа скованный, страшнее всего для чёрных духов. Но были вурдалаки хитры, изворотливы да скоры на расправу. Потому решил он подловить его на обман да хитрость. Одному с таким совладать сложно в частном бою. Меч свой опустил, отступил на шаг, наблюдая за противником из-под упавшей на лицо пряди светлых волос. Нежить, зарычав, башку лобатую наклонила и тут же кинулась в бой; еле увернулся от удара лапой с длинными кривыми когтями, пропустил над собой, да подрубил ногу твари. Взвыл подранок, отступил в сторону. Стоит, шатается, но не уходит, силы в нём много, такого, ногу порубив, не одолеть.

Светозар же меч свой перехватил, шагнул в сторону, махнул мечом в обманном ударе; снова нечисть кинулась, да бок подставила. Полоснул князь, потекла чёрная гнилая кровь. И тут обезумел вурдалак, бросился, низко опустив голову да лапы раскинув, прямо на Светозара, едва не схватил того когтями, но подвела нога раненая, подломилась, подставился прямо под меч; извернулся и пронзил князь тварь прямо в чёрное сердце. Завыл что есть мочи проклятый, завертелся волчком да упал замертво.

Из-за дерева вышла Вильфрида.

— Испугалась небось? — обтирая меч о шкуру убитого, спросил Светозар.

Покачала в ответ головой, дескать, чего мне с таким защитником бояться. А князя досада взяла, только он её смог обнять, как проклятый вурдалак объявился, так он её никогда не поцелует. Но момент был упущен, нужно было идти вперёд, а настроение дурачиться да играться пропало, ежели он тут не один такой, нужно настороже ему быть, вдруг ещё кто выскочит. Ведьма тоже далече не отходила, всё рядом держалась. Так и шли молча, кусты оглядывая.

Гостомысл тем временем крался по кустам, будто тать какой, прижимая к груди свёрток с клинком, он нервно озирался. Казалось ему, будто каждое дерево так и норовит его ухватить своими чёрными ветками, в каждом камне угрозу видел. Среди шорохов слышался ему тихий шёпот, что грозил ему смертью неминучей, виделись тени, которые за ним по пятам шли. А ещё казалось ему, будто следит за ним кто-то, взгляд так и буравит спину, от чего к ней прилипла пропитанная терпким холодным потом рубаха. Грубая её ткань неприятно касалась тела, натирала складки и впивалась тысячей иголок в плоть. Разум, напряжённый до предела, казалось, скоро его покинет, стоит лишь треснуть чуть громче ветке, и душа упорхнёт из тела. Но нет, шёл дальше. Хоть и вздрагивал от каждого шороха, но богам душу пока не отдал.

В голове его роились мысли, гудели сотнями разъярённых пчёл. Всё проклятый Светозар виноват, женился б на его Нежданке, и не пришлось бы сейчас ему по лесам бегать, ноги, лаптями истертые, топтать. И жонка его дурная, нет чтобы отговорить, в ноги кинуться, перед конём лечь да не пустить. Мара проклятая тоже хороша, закинула голого в мир свой лютый, где каждый куст на упыря похож и света белого не видать. Ну ничего, вскоре он доберётся до моста, победит змия, как, правда, пока не знал, у него же при себе даже ножа захудалого нет, и тогда меч волшебный его будет. А уж с ним он станет непобедимым, одолеет и Светозара, голову его на кол насадит и всем показывать станет. Ведьму его зарубит, но перед тем заставит перед ним на коленях стоять, умолять, чтобы он её отпустил, а уж с этим он-то справится. Тело тут же откликнулось на горячие мысли о пригожей девке, заныло внизу истомой сладкой. Наместник даже застонал, будто уже чуял, как девка на уд его попала.

Тряхнул головой, наваждение прогоняя, о том после думать станет, сейчас дойти надобно, а не о чреслах думать. Успокоив жар в крови, снова вперёд пошёл. Всё о мече думал, с ним он будет равен богам, считай, сможет всю Русь под своё копьё поставить, даже Киев ему служить станет, да что Киев, сам царь Византийский на поклон явится. Мысли в его голове были тщеславные, горделивые. В какой-то момент он даже размечтался, как станет сама Мара его наложницей. Мысли о том, как удовлетворит он свою страсть на ложе с богиней, заставили его, как юнца, в штаны излиться, горячая, текущая по ноге жидкость вызвала стон сладострастия. Народит ему Мара сыновей крепких, семени в нём вон сколько.

Мара, наблюдавшая за ним в чаше, брезгливо скривилась: все порты попачкал и ещё и доволен тем, а уж мысли о ней как о девке сенной и вовсе её озлобили. Ишь чего удумал, чтоб она перед ним на карачках стояла, покорно принимая его, как кобыла какая, да не бывать тому, — она со злобы ударила кулаком по столу. Решила проучить зарвавшегося человечка.

В стороне треск раздался, будто ломится кто к нему через кусты. Сердце наместника в пятки ушло, когда на прогалок перед ним вывалился упырь, здоровый, серая кожа в свете луны ещё бледнее кажется, глаза тёмными провалами на него смотрят. Заурчал, кинулся прямо на Гостомысла.

Побежал тот, куда глаза глядят. Хорошо, что глядели они у него прямо. А не то слухи о том, что люди по лесу кругами ходят и поэтому выбраться не могут, стали бы правдой, — он и сам недавно, считай, заплутал и снова бы попался.

Внезапно в кустах глаза загорелись, да близко так, что почуялось Гостомыслу зловонное дыхание из пасти. Попятился он назад, страх ноги сковал его, повалился наземь, в траве запутавшись, отползает назад, а упырь всё ближе подбирается. Повезло ему, что в этот момент на него упырь бросился да мимо пролетел.

Лишь лоб когтями оцарапал, полилась кровь алая, глаза заливать стала. Вскочил наместник, вперёд снова бросился, вскоре за корягу зацепился да кубарем вперёд полетел. А тварь будто того и ждала, могучим прыжком к нему сиганула. Да не рассчитал немного упырь, насадился на острую ветку, торчащую, пробила она плоть гнилую прямо в сердце да так и повис над Гостомыслом. Тот от страха совсем обезумел, бросился бежать вперёд, дороги не разбирая, ветки по лицу хлещут, рубаху в клочья дерут, а он всё бежит.

Мара раздосадованно поджала губы, но новую тварь посылать вослед не стала. Ещё успеет она с ним поквитаться. Посмотрела на спящих мужчин около стола и вновь в чашу уставилась.

А наместник меж тем из сил выбился, упал на землю, лежит. Дышит тяжело, с присвистом, и как только в этой кутерьме свёрток не потерял, вон торчит за пазухой. Лёг на спину, раскинул руки и уставился в темноте в небо взглядом невидящим, понял предупреждение, не стоит боле о богине такое мыслить.

Мара, которой помыслы его видны были как на ладони, даже усмехнулась, скумекал, что она ему не девка сенная. Но проучить следовало, тут она в своём праве.

Отдышавшись, Гостомысл дальше побрёл, уже с осторожкой, а то, не дай чуры, опять кто из кустов выскочит. Вскоре вышел он на берег знакомый. Остановился, на воду смотрит, и чудится ему вновь, будто есть там кто. Еле глаза отвести смог и тут же на мост глянул, в голове ещё слова матушки всплыли:

«Стоит мост Калинов на границе Яви и Нави, охраняют тот мост три девицы-дочери Калины: Заря Утренняя, Заря Вечерняя и Полуночница. Сам мост сделан из дуба, а перила его — из чистого серебра. Покрыт мост коврами самоткаными, узорами расшитыми. По мосту этому идут души умерших, чтобы попасть в царство Навье. Но не все души могут пройти по мосту, лишь те, кто прожил жизнь верно. А под ним течёт река Смородина, воды ее кипят и бурлят. В реке этой живут чуды разные и нечисть всякая, которые не дают душам перейти взад».