Опасные видения - Коллективные сборники

И в этот раз мне повезло. На мое объявление слетаются всегда, но не всегда те, кто мне нужен; тогда приходится их отпускать и ждать дальше. Правильный возраст – сочные и нежненькие, но и не слишком молодые. Будут слишком молодыми – и уже нет мясца на костях.

Я методичен; я веду записи. Это была номер 78. За четыре года с тех пор, как меня озарило вывесить объявление в общественном коммунитейпе: «Ищу: партнер для танцев, мужчина или женщина, возраст: 16–23». Потому что если они правда танцоры, то чем старше, тем жестче мышцы.

При двадцатичасовой неделе каждый второй компьютермен и служебный стажер привержен какому-нибудь культу Досуга, и я догадался, что многие хотят быть профессиональными танцорами. Я же не говорил, что я выступаю на тридимене, сенсалайве или в клубарах, но где еще мне быть?

– Сколько вам лет? Где учились? Как долго? Что умеете? Я включу музыку, а вы покажете.

Долго показывать им не приходится – достаточно, чтобы я смерил их взглядом. У меня даже настоящий офис, причем не иначе как на 270-м этаже Высотки. Очень респектабельно. Мое имя – или то имя, которым я пользуюсь, – на двери. «Шоу-бизнес».

Подходящим я говорю:

– Оке. Теперь едем в мой тренировочный зал, посмотрим, как у нас получится вместе.

Мы вместе коптим – но на самом деле ко мне в логово. Иногда они начинают нервничать, но я их успокаиваю. Если не получается, сажусь в ближайшем порту и просто говорю: «На выход, брат или сестра, кто ты там есть. Я не могу работать с тем, кто мне не доверяет».

Уже дважды ко мне в офис заваливались копы по жалобе какого-то дурня, но я с этим разобрался. Я бы не писал в объявлении про танцы, если бы не имел репутации. Вы наверняка меня знали – я целых двадцать лет был профи.

О тех, кто пропадает, никто не волнуется. Обычно они никого не предупреждают, куда идут. Если бы предупреждали и ко мне возникли бы вопросы, я бы просто ответил, что они не приходили, и попробуй тут докажи.

И вот мой номер 78. Девушка, девятнадцать, милая и пухленькая, но еще не мускулистая.

Если получается добраться домой, дальше уже просто.

– Переодевайся, сестра, и идем в зал. Раздевалка – там.

В раздевалку, когда я нажимаю кнопку, подается газ. Надо подождать минут шесть. А потом – в мою специально оборудованную кухню. Одежду – в мусоросжигатель. Металл и стекло – в измельчитель и растворитель. Контактные линзы, украшения, деньги – избавляюсь от всего: я не вор. А потом, хорошенько смазав и приправив, – в духовку.

Подержать там где-то полчасика, как мне нравится. После ужина, пока я буду прибираться, измельчитель позаботится о костях и зубах. (А однажды, верите – нет, и о камнях из почек.) Я вызываю пару напитков для аппетита, достаю вилку с ножом – настоящий антиквариат, стоили целое состояние: со времен, когда люди еще ели настоящее мясо.

Насыщенное, с дымком, коричневое снаружи, так и сочится. Желудок рокочет от удовольствия. Я с удовольствием впиваюсь.

А-ах! Что еще за… что с ней не так? Наверняка из какой-нибудь безумных подростковых банд, обожающих отравы! Меня насквозь прострелила ужасная боль. Я сложился пополам. Не помню, чтобы кричал, но позже мне говорили, что меня услышали с шоссе, и наконец кто-то вломился и обнаружил меня.

Меня доставили в больницу, пришлось заменять полжелудка.

И конечно, обнаружили и ее.

– Чрезвычайно интересно, – произнес приглашенный криминолог из Африканского союза. Вместе с директором тюрьмы, в кабинете директора, он смотрел на широком экране, как технари вынимают мозговые зонды и в окружении робоохраны уводят четырех мужчин и женщину – или последняя тоже женщина? не разберешь, – в кабинки для отдыха, пошатывающихся и оцепенелых. – Хотите сказать, это происходит каждый день?

– Каждый день их срока. У большинства из них пожизненное заключение.

– И так со всеми заключенными? Или только с уголовниками?

Директор рассмеялся.

– Даже не со всеми уголовниками, – ответил он. – Только с теми, кто совершил так называемое убийство, изнасилование или членовредительство первого класса. Не рекомендуется давать профессиональному грабителю ежедневно переживать его последнее ограбление: он только запомнит свои ошибки и лучше подготовится к следующему, когда выйдет!

– И это служит сдерживающим фактором?

– Не служило бы, мы бы не пользовались. У нас в Межамериканском союзе, как вы знаете, существует запрет на «жестокие и необычные наказания». Но в этом ничего необычного уже нет, и Верховный и Апелляционный суды Земных регионов постановили, что это не жестокость. Это терапия.

– Я имею в виду, останавливает ли это потенциальных преступников на свободе.

– Могу только сказать, что в каждой средней школе Союза есть курс по элементарной пенологии, с десятками просмотров данной процедуры. Мы широко известны. У меня часто брали интервью. И из двух тысяч заключенных этого заведения – а оно среднего размера – данной процедуре подвергаются только эти пятеро. С тех пор как мы начали, уровень убийств в Союзе упал с самого высокого до самого низкого на Земле.

– Ах да, это мне, конечно же, известно. Поэтому меня и направили на ознакомление, чтобы определить, стоит ли перенять эту процедуру и нам. Насколько я понимаю, я лишь один из вереницы гостей.

– Все верно, – ответил директор. – Сейчас об этом подумывает Восточно-Азиатский Союз, да и несколько других Союзов надеются это узаконить.

– Но если взглянуть на фактор сдерживания с другой стороны: как это влияет на них самих? К чему это приводит? Мне известно, что в данный момент они не могут совершать преступления, но каков психологический эффект?

– Принцип описал Лахим Мэлли, наш известный пенолог…

– Разумеется. Один из величайших.

– Вот и мы так считаем. Эту идею ему подарила очень простая и банальная народная история. В прежние времена, когда магазины находились в частной собственности и люди работали в них за зарплату, существовал такой обычай: там, где продавались кондитерские изделия и прочие деликатесы, которые особенно нравятся детям, – а также, если не ошибаюсь, в пивоварнях и винодельнях, – новым работникам разрешалось пить и есть сколько хочется. Оказалось, уже скоро им надоедало, а потом даже набивало оскомину именно то, что они так жаждали, – и, понятно, в перспективе это экономило немало денег.

И Мэлли осенило: если гнусный преступник будет постоянно переживать эпизод, который привел к тюремному заключению, – если, так сказать, каждый день его закармливать, – то этот непрерывный повтор окажет схожий эффект. А поскольку мы научились безболезненно активировать с помощью электродов любую область мозга, эксперимент был осуществим. И впервые его осуществили в нашей тюрьме.

– И это действительно работает?

– Сначала самые отъявленные – как, например, массовый каннибал, которого вы видели, или педофил, – даже наслаждаются своими преступлениями. Люди с более высокой моралью боятся с самого начала. Но даже самые худшие – у этих двоих срок только начался – постепенно испытывают скуку, потом насыщение, а в конце концов, со временем, полностью отчуждаются от прежних порывов. А кое-кто ужасно раскаивается: у меня и прожженные преступники падали на колени и умоляли разрешить им все забыть. Но я, разумеется, не могу.

– А после окончания срока? Ведь, полагаю, у вас, как и в нашем Союзе, пожизненное на самом деле длится не больше пятнадцати лет.

– У нас – около двенадцати, при нашей-то средней продолжительности жизни. Но кое-кого – например, тот последний случай – нельзя выпускать на свободу никогда. Они смиряются в конце концов. Ведь, не считая ежедневной процедуры, здесь не так уж плохо. Им комфортно, есть все возможности для досуга и образования, когда допустимо – мы организовываем супружеские визиты, и многие даже ведут успешную карьеру, будто они на свободе.

– А как же те, кого освобождают? Кто-нибудь возвращался к преступной деятельности? У вас есть рецидивисты?