Аленка ошарашенно смотрит на меня и голосом старца произносит:
— Ты о невинности? Да никто на нее и не будет покушаться!
— Тогда зачем замуж? — не понимаю я.
— Это считается благодеянием, — сердито объясняет девчонка-фамильяр. — Почти все Обещанные — представители лучших семей Королевства и Империи в целом. Отдав дочь на благо Империи, они вправе рассчитывать на устройство их судеб. И семьи более чем устраивают предложения руки и сердца от лучших дворян Империи. Это очень почетно — быть Обещанной! Это гарантия лучшего воспитания, образования. Образец манер и вкуса!
— Госпожа Лунет! — окликает меня вернувшаяся Нинон. — Позвольте приготовить вас к свиданию!
— Да-да, — киваю я.
— Этот негодник у вас? — увидев на моей кровати Франца в облике Жюлиана, удивляется Нинон. — Как ему это удается? Господин Бошар проверял его. Он не зачарованный кот, а значит, он не может так быстро перемещаться! Может, проверить у жрецов?
Жюлиан с презрением смотрит на болтливую служанку, нервно бьет хвостом по покрывалу, встает на четыре лапы, наматывает насколько кругов на одном месте, потом падает на бок, тянется и зевает, почти захрапев.
— Словно понимает мои слова! — смеется Нинон, потом спохватывается, вспомнив обо мне. — Предлагаю вам, госпожа, надеть желто-золотое платье. Под цвет ваших карих глаз.
Мы встречаемся глазами в зеркале и улыбаемся друг другу понимающе. Ее голубые и мои фальшиво карие.
— Ваша красная вуалетка слишком приметна для окружающих. Хранитель предлагает заменить ее на черную или серебряную. Прислали из королевского дворца, — Нинон протягивает мне белую бархатную коробочку.
Через час, одетая в чудесное золотое платье с блестящими кружевными вставками телесного цвета, с завитыми в крупные локоны волосами и в черной вуалетке, я иду в кабинет Хранителя, сопровождаемая очень верной, но очень болтливой Нинон.
— Господин Решающий — самый красивый мужчина Империи! — шепчет Нинон, семеня рядом. — Вы будете парой тысячелетия! Вы даже с предыдущей Sorcière можете сравниться своей красотой! А она… она…
— Ты ее видела?! — резко останавливаюсь я, и Нинон натыкается на меня.
— Простите! Простите! — Нинон ныряет в глубокий поклон.
— Фигня! Ерунда то есть! — успокаиваю я ее. — Так ты ее видела? Как это возможно? Ты из этих… пятисотлетних долгожителей?
— Что вы! — смеется Нинон, поднимаясь. — Мне двадцать два. И в моей семье доживают максимум до двухсот лет. Я просто видела ее портрет. Четыре года назад, когда сопровождала госпожу Ирен во дворец на первый ее бал.
— Портрет последней Sorcière есть во дворце? — уточняю я. — Просто так висит на стене?
— Да. В портретной галерее рядом с большим дворцовым залом. Но я говорю не про королевский дворец, а про императорский, — охотно болтает Нинон, но замолкает, дойдя со мной до дверей кабинета Бошара, пробормотав. — Я буду молить жрецов, чтобы у вас всё было хорошо!
— Спасибо, — киваю я служанке и захожу в кабинет.
Бодрый, излучающий довольство и прекрасное настроение, Хранитель Бошар сидит в глубоком кресле. В таком же кресле напротив мрачный, желчно усмехающийся Решающий. При моем появлении оба встают.
— Вы прекрасны, впрочем, как и всегда, моя дорогая Лунет! — Хранитель целует мою руку.
— Вы сменили вуалетку? — интересуется Фиакр. — Красный замечательно подходит к золотому.
— К золотому всё подходит, — широко улыбаюсь я, почти оскалившись. — Как и к черному.
Фиакр, одетый во всё черное, слегка удивленно смотрит на меня.
— В ваших словах есть какой-то дополнительный смысл? — спрашивает он.
— Нет. Только основной, — отвечаю я, на всякий случай слегка поклонившись. — Вы же всё понимаете лучше, чем мы сами, Ваше Превосходительство!
«Прогиб засчитан!» — сказала бы моя лучшая подруга Полинка.
— В присутствии Первого Хранителя Империи я даю слово Последнего Решающего, что во время нашего свидания буду относиться к вам с наивысшим почтением, коего вы и заслуживаете, — с пафосом произносит Фиакр.
— Прикольно… — бормочу я еле слышно.
— Больно? — переспрашивает обеспокоенный Бошар. — Вам больно, дорогая? Что случилось?
— Больно… осознавать, что мой дорогой опекун не дожил до этого дня, — придумываю я на ходу, не сообразив, какую рифму можно подобрать к слову «прикольно».
— Да-да! — огорченно восклицает Бошар. — Такая трагедия! Лазутчики Тьмы беспощадны!
— Имперская канцелярия ведет тщательное расследование, — просто и спокойно говорит Фиакр, совершенно не напоминая самого себя пару минут назад. — Если это не лазутчики Тьмы, а преступники Империи, они будут наказаны.
Я с невольным уважение смотрю на Фиакра, который не может видеть мой взгляд. И верю. Сразу. Ох… это становится опасным…
— Приятного вечера! — ласково обращается ко мне Хранитель, потом переводит взгляд на Решающего. — И вам, Ваше Превосходительство, хорошего вечера! Надеюсь, все сомнения и противоречия, которые вас сейчас… беспокоят, перестанут это делать. И помните, ваша обязанность — выступить с официальным заявлением о том, что вы даете моей воспитаннице право на свободный выбор мужа. Если она вам не подойдет в качестве жены Решающего.
Всё это Бошар говорил, несомненно, для меня. То, что он в мое отсутствие не раз сказал это же самое Фиакру, было понятно по плотно сжатым челюстям Решающего и его обманчиво спокойному взгляду.
— Я еще ни разу не забыл ни об одной из своих обязанностей, — небрежно отвечает Фиакр. — Не думаю, что ваша воспитанница станет первым исключением из моих правил.
— Почему же не думаете, Ваше Превосходительство? — удивленно переспрашивает довольный Хранитель, которому перебранка с Решающим нравится всё больше и больше. — Ваше положение в Империи должно подсказывать вам необходимость постоянной умственной активности.
— Вы назвали меня дураком, господин Хранитель? — ласково спрашивает Фиакр.
— Разве? — в притворном ужасе потешается над гостем Бошар. — Как вы могли так подумать?! Ах, простите, я опять про «подумать»!
— Достаточно! — резко заканчивает разговор Решающий и галантно предлагает мне руку. — Прошу вас, госпожа Лунет!
«Ваш мир, правда, магический?» — хочется спросить мне, но я, конечно, не спрашиваю. К карете, похожей на тюремный тарантас из черно-белых фильмов, Фиакр ведет меня молча. Свой вопрос я проглатываю, когда оказываюсь внутри кареты. Это комфортабельная комната, предназначенная для комфортного пребывания в ней самых чувствительных и взыскательных особ. Нежно-голубая обивка стен и потолка, мягкие широкие сиденья, покрытые серебряными шкурами неизвестного мне животного, потрясающий ковер с высоким ворсом терракотового цвета, в котором мои ноги в золотых туфельках тонут по щиколотку.
— Вам удобно? — участливо спрашивает Решающий. — Дорога далекая. Переживаю, что вам, может быть, не нравится моя карета?
— Переживаете? — иронизирую я. — Разве Решающему можно за что-то переживать, кроме судьбы Империи? Я вас представляю истинным… («чекистом» — такое слово приходит на ум) верноподданным с холодной головой, горячими сердцем и чистыми руками.
— Если бы не ваша красота и это великолепное платье, так хитро подчеркивающее вашу не менее великолепную фигуру, то я бы узнал в вас господина Бернарда! — искренне, по-мальчишески смеется Фиакр.
— Верховного Жреца? — удивляюсь я. — И почему же?
— Он, как мой близкий друг и наставник, постоянно напутствует меня холодным-горячим-чистым, — в полумраке кареты сверкают его белые зубы, открытые в широкой улыбке. — Правда, горячими должны быть мои устремления и убеждения, холодными — отношения с миром, чистыми — матримониальные мысли.
— Получается? — усмехаюсь я.
— Есть в вас что-то, тревожащее меня, — вместо ответа на мой вопрос говорит Фиакр, наклонившись в мою сторону с противоположной скамьи. Близко-близко. — То мне кажется, что я вас знаю. То мнится, что только вы мне подходите.
