Повернулся ко мне.
И посмотрел так, будто впервые за десять лет увидел меня, а не мебель в гостиной.
Мы с доктором перенесли Мелинду в палату. Она стонала, извивалась, и вдруг её вырвало прямо на простыни.
— Переверни её! — крикнул доктор, и я помогла, поддерживая её плечи.
Она была тяжёлой. Не телом — душой. В ней было столько лжи, что даже плоть, казалось, отяжелела от неё.
Когда мы переложили её на чистую постель, я собрала грязные простыни и вышла во двор.
Холодный ветер хлестнул по лицу, но я не почувствовала облегчения.
Только запах.
Её запах.
Тот самый, сладковатый, с ноткой жасмина и чего-то фальшивого…
Я улавливала его на Абертоне два года назад. Сначала редко. Потом чаще.
Я думала — это духи гостей. Или новая мода при дворе.
А оказалось — это был аромат предательства.
Я опустила простыни в корыто, налила холодной воды, насыпала щёлоку.
Руки сами начали тереть, будто пытаясь выстирать не пятна, а позор.
И вдруг — шаги.
Тихие. Медленные. По хрустящей листве.
Я не обернулась, продолжая усердно тереть бельё.
По звуку шагов я знала, кто стоит за спиной.
— Значит, ты жива, — произнёс Абертон.
Голос — не ледяной. Не презрительный.
А… растерянный. Как у мальчишки, который потерял игрушку и только сейчас понял, что она была не просто деревянной лошадкой, а последним подарком от умершей матери.
Я продолжала стирать. Не глядя.
— Не знаю, о чём вы, господин, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, как у служанки, а не как у женщины, чьё сердце когда-то билось только для него.
Он подошёл ближе.
Слишком близко.
И вдруг схватил меня за запястье.
— Отпусти, — сказала я ледяным тоном, не поворачиваясь. — Сейчас же.
Он не отпустил.
Наоборот — улыбнулся.
Не злобно. Не торжествующе.
А с такой болью, что мне захотелось вырваться и одновременно… остаться.
— Ты так же кричала тогда, — прошептал он. — Когда я обвинил тебя в отравлении. «Я никого не травила!» — вот так, с дрожью в голосе, с огнём в глазах… Ты — Рианнон. Моя жена. Я узнал тебя.
Я рванула руку, но он держал крепко. Корыто покачнулось от того, что я ударилась об него ногой, и ледяная вода расплескалась прямо мне в туфли.
— Убирайся, — выдохнула я, наконец повернувшись. — И не смей прикасаться ко мне.
Он попытался обнять.
Глава 75. Признание
Я оттолкнула его так резко, что он пошатнулся.
— Прости, — прошептал Абертон, и в его голосе не было гордости, только отчаяние. — Прости… Я всё исправлю. Скажи — что я должен сделать? Что угодно! Вернись. Я готов на всё.
«Тоже мне мужик — утюг!» — мелькнуло в голове.
Разгладить всё одним движением? Нет уж. Некоторые складки не разглаживаются. Они рвутся.
— Ничего, — сказала я. — Уже ничего.
— Я согласен на бездетный брак! — вырвалось у него. — Я не хочу ребёнка! Я хочу тебя!
Я рассмеялась. Горько. Злобно.
— Не ври. Ты хочешь живот. Тот самый, что упомянут в королевском письме. Тот, что должен родить «наследника невиданной силы».
Ты думаешь, я не знаю? Я видела, как ты читал то письмо. Как плакал над моей перчаткой.
Но слушай сюда, герцог: я не стану чревом для твоего трона.
Даже если бы могла — не стала бы.
А так… Так я и вовсе бесплодна. Так что ищите другую. Может, Мелинда найдёт тебе кого-нибудь из своих подружек?
— Откуда ты знаешь? - резко дёрнулся бывший муж.
И я не удержалась, чтобы побольнее его уколоть.
— Да об этом уже вся столица твердит, - произнесла я, глядя ему в глаза. - Скоро в газетах напишут!
Он побледнел.
— Я не ради трона! — выдохнул он. — Я… Я люблю тебя!
— Любовь не возвращается по приказу, Абертон, — тихо сказала я. — Особенно когда её выставили на аукцион за десять золотых.
Я столько ждала этого момента. Особенно поначалу. Но сейчас, когда он вот он, я не чувствовала ни радости, ни счастья, ни внутреннего торжества справедливости. Казалось, судьба услышала меня и подарила мне сладкие мгновенья мести, но я чувствовала только раздражение.
Абертон замер.
Потом шагнул вперёд, протянул руку — не чтобы схватить, а чтобы умоляюще коснуться.
Я презрительно подняла бровь, видя, как его рука скользнула по моей руке.
— Ты не можешь вернуть время вспять, — сказала я, глядя прямо в его ледяные глаза, где теперь плескалась боль. — Ты не можешь заставить людей забыть, как я стояла в одном исподнем с верёвкой на шее, пока гости смеялись и торговались за меня. Как твоя драгоценная Мелинда предлагала мне мыть полы! Как ты там сказал? Неужели ставки кончились? Вот видишь, такая, как ты, считай, бесплатно никому не нужна!
В ответ на мои слова он лишь стиснул зубы и сжал кулаки.
Больно? Да?
И вот только теперь я почувствовала сладкий вкус мести, который заполнял мою душу.
— Как ты там еще сказал? Продается жена! Кличка — Рианнон! Бесплодна, лишена магии! Начальная цена — десять золотых! - произнесла я, упиваясь этим моментом.
Боль так и рвалась наружу. И только тогда, глядя на его лицо, я почувствовала — вот он, сладкий вкус мести.
— Прости, - произнёс он.
— Что? - подняла брови я. - Прости? Только и всего? Да?
Я сглотнула и сжала кулаки. На моем лице появилась нервная улыбка.
— Ты унижал меня целый вечер! - хрипло произнесла я, не в силах контролировать себя и свои чувства. - Ты издевался надо мной! Ты видел мои слезы! И тебе было ПЛЕВАТЬ! А теперь что? Прости… Ути бозецьки ты мой! Простишечка! Тьфу!
Я чувствовала, как всё, что до этого было под замком, словно чудовища в клетке души, готово было наброситься на бывшего мужа.
— Даже ты, о всесильный герцог, не сможешь стереть этот позор из их памяти. Или сможешь? - спросила я, чувствуя, как меня трясет. - Ну давай! Стирай! Ты же у нас всесильный герцог! Не так ли? Родственник короля! Так иди, стирай людям память! Не можешь? А как же так?
Я чувствовала, как в горле пересохло, а меня трясет крупной дрожью.
— А я… Я не вернусь туда, где каждый взгляд будет напоминать мне: «Ты — товар. И тебя продали дешевле, чем твои серьги».
Он опустил руку.
Плечи его опали, будто с них свалилась не корона, а весь мир.
