Огонечек для ледяного герцога (СИ) - Славина Элен

Я подхожу к детям, беру их на руки.

Мои пальцы дрожат — но это дрожь не ярости, а освобождения. Я не стала монстром. Я защитила свой очаг. И теперь он чист.

Глава 42

Дом там, где наша семья

Я стояла, прижимая к себе Флору и Кая, и чувствовала, как дрожь в их маленьких телах постепенно стихает, переходя в моих руках в ровное, спокойное тепло.

Моя собственная ярость отступала, оставляя после себя странную, хрустальную ясность — будто воздух после грозы, пронзительно чистый и звенящий.

Бабушка нарушила тишину с той самой практичной мудростью, что хранила наш род веками.

Она медленно, с достоинством подошла к осколкам чайного сервиза, что лежали на полу. Подняла один, разглядела его на свет, и с лёгким, почти ритуальным движением бросила в огонь очага. Языки пламени жадно лизнули фарфор.

— Никогда не любила этот набор, — произнесла она ровным голосом, в котором не было ни злорадства, ни сожаления. — Подарок от одной болтливой кумушки. Слишком вычурный. Теперь есть повод сделать новый. Простой. Глиняный. Настоящий.

Эти простые, бытовые слова разрядили остатки напряжения лучше любых высокопарных утешений.

Они вернули нас в нормальность, в привычный миропорядок, где главное — не драма, не бунт, а новый глиняный кувшин.

Матушка вытерла ладонью слёзы, кивнула, и её плечи, ссутуленные под грузом пережитого ужаса, наконец расправились.

— Я поставлю воду, — сказала она твёрдо, и в её голосе снова зазвучали знакомые, хозяйские нотки. — Настоящий чай нужно пить из настоящих кружек. Которые не бьются от дурного взгляда.

В этот момент снаружи донёсся чёткий, размеренный гул голосов и скрип полозьев. Сердце на мгновение сжалось от страха, но я тут же узнала выправку — это были люди Талориана. Наши Защитники.

В дверь, отряхнув снег с сапог, вошёл Гидеон. Его взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по моему лицу, по притихшим детям в моих руках, по осколкам на полу, и он почти незаметно кивнул мне. Видимо, признал меня как равную себе.

— Герцог прислал подкрепление. Деревня оцеплена. Ни одна муха не пролетит мимо нас, — его голос был привычно суров, но затем он понизил его, сделав интимным и предназначенным только для моих ушей: — Он передал, что гордится тобой, Раэлла. И ждёт.

От этих слов по моему телу разлилось теплое, почти болезненное облегчение. Он был жив. Он не просто оправлялся от раны — он думал обо мне. Чувствовал меня на расстоянии.

Весь остаток дня дом кипел деятельностью, похожей на исцеляющий ритуал. Стражники не просто помогали — они вплетались в жизнь дома: мужские руки ловко чинили разбитую калитку. Приносили охапки дров с хрустящим морозным запахом. Вносили мешки с мукой и крупами.

Бабушка, как добрая волшебница, колдовала на кухне, и скоро воздух наполнился запахами жареного лука, тушёного мяса и свежего хлеба — ароматами, которые по-настоящему означали дом, безопасность, жизнь.

Мать, укачивая Кая и укалдывая Флору, напевала им старую, как эти стены, колыбельную. Её голос, ещё недавно дрожавший от страха, теперь звучал ровно и умиротворённо.

А я вышла на порог.

Ночь была ясной, звёздной и до костей промозглой. Воздух обжигал лёгкие, пах чистым снегом, хвоей и дымом нашего очага. Я смотрела на тёмный, безмолвный лес, на ту сторону, где подо льдом бурлила река. Там больше не было угрозы. Там была только природа, холодная и равнодушная.

Ко мне тихо, неслышной походкой, подошла бабушка и накинула на мои плечи тяжёлый шерстяной платок, пахнущий лавандой и временем.

— Ты поступила как настоящая хранительница очага, внучка, — сказала она мягко. — Не убийством, а изгнанием. Ты сохранила чистоту этого места. Не осквернила землю кровью. И свою душу не запятнала.

— Я хотела её убить, — выдохнула я, не в силах солгать ей или самой себе. Признание вырвалось тихим стоном. — Больше всего на свете в тот миг я хотела её смерти.

— И это делает твой поступок ещё сильнее, — её старческая, тёплая рука легла мне на плечо. — Сила не в том, чтобы поддаться первому порыву ярости, а в том, чтобы обуздать её. Найти в себе волю остановиться ради чего-то большего. Ради них. — Она кивнула на освещённое тёплым светом окно спальни. — И ради него.

На следующее утро я проснулась от знакомого, почти забытого ощущения — абсолютного, глубокого покоя.

В доме стояла чуткая, звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в очаге. Я надела теплое домашнее платье и вышла из комнаты. И замерла на пороге гостиной.

У камина, в том самом кресле, что накануне было осквернено присутствием Сибиллы, сидел ОН.

Талориан.

Любимый ледяной герцог.

Бледный, как снег за окном, с синевой под глазами, оттенявшей пронзительную голубизну его радужек, с тугой, аккуратной повязкой на плече. Но — живой. Настоящий. Его взгляд встретился с моим через всю комнату, и в нём не было ни вопроса, ни упрёка, ни даже удивления. Было лишь молчаливое, всеобъемлющее понимание и признание. Он знал. И принимал всё, что произошло.

Талориан не встал — рана, видимо, не позволяла, — но медленно, с некоторым усилием протянул мне руку.

Я пересекла комнату, и мои пальцы сжали его. Они были тёплыми, сильными, и их хватка была твёрдой и уверенной.

— Мне доложили, — сказал он тихо, и его голос был хрипловатым от усталости, но твёрдым. Его большой палец медленно, почти задумчиво провёл по моим костяшкам, снимая остатки невидимого напряжения. — Ты была великолепна. Как настоящая львица, защищающая своё логово.

— Она могла утонуть, — прошептала я, всё ещё цепляясь за последние сомнения.

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки, а в глазах блеснул холодный, острый огонёк.

— Река в том месте мелкая. По колено. А течение выносит прямиком к лагерю моих людей, — он слегка пожал мою руку. — Её уже подобрали. Вытащили, отогрели и посадили под замок. Теперь её судьбу будет решать совет лордов. Справедливо. По закону. Не по прихоти.

Волна облегчения, острая и всепоглощающая, накатила на меня, смывая последние следы тревоги. Я не стала убийцей. И он, мой ледяной, непреклонный герцог, позаботился о том, чтобы всё было сделано правильно. Чести ради. Ради меня. Ради нашей любви.

— Спасибо, — мягко произнесла и я поцеловала его руку. Прижалась к груди любимого мужчины. А потом посмотрела ему в глаза. — А что с деревней? С людьми? — спросила я, наконец осмелившись задуматься о других.

— Бунт утих, как только ушла та, кто раздувал его, — его взгляд стал твёрдым. — Сибилла манипулировала ими, сея страх передо мной, перед тобой, перед будущим. Когда источник страха исчез… исчезла и причина для безумия. Они будут жить под моей защитой. — Он посмотрел на меня прямо. — И под твоей. Это твоя земля. Твой народ.

Он потянул меня к себе, и я опустилась на ковёр рядом с его креслом, положив голову ему на здоровое плечо. Он обнял меня, и его пальцы сплелись с моими волосами. Мы сидели так молча, слушая, как в доме просыпается жизнь: ровный гул голоса матери на кухне, счастливый, беззаботный смех Флоры, довольный лепет Кая.

Война закончилась.

Не громом сражения и лязгом мечей, а вот этим — тихим, солнечным утром в доме, полном любви, жизни и мира. И я знала, чувствовала каждой клеточкой — какой бы путь ни ждал нас впереди, мы пройдём его вместе.

Глава 43

Кажется, мне пора укусить тебя

За этим утром последовали дни, похожие на медленное, целебное затягивание ран. Дом Санклоу постепенно сбрасывал с себя оковы страха. Сперва робко, оглядываясь, а потом всё увереннее соседи начали заходить за советом к бабушке, приносить продукты в знак примирения.

Сначала это были просто поклоны у калитки, потом — молчаливое оставление лукошка с яйцами или горшка с мёдом на крыльце.

Однажды утром мы нашли там аккуратно сложенные дрова — молчаливое признание вины и просьба о прощении.

Талориан, несмотря на рану, взял бразды правления в свои железные руки. Он не карал зачинщиков — вместо этого он объявил об отмене королевского указа о сносе деревни.