Индульгенция 4. Без права на сомнения (СИ) - Машуков Тимур

Отдохнуть… Мысль столь сладкая и предательская. Сесть бы и прислониться к стене. Закрыть глаза. Хотя бы на минуту. Но я знал — если засну здесь, то больше не проснусь. Либо твари найдут беспомощную добычу, либо само безумие Пустоши, этот вездесущий гул, вползет в спящий разум и сожжет его дотла.

Я кусал губу до крови, болью прогоняя дурман усталости. Девчонки… Отец… Империя… Их образы были тусклыми огоньками свечей в кромешной тьме, но я цеплялся за них, черпал в них силу. Вперед. Только вперед. К центру. К Разлому. К ответам, которые теперь пахли не просто тайной, а апокалипсисом.

Жалел ли я, что сунулся сюда? Да ни хрена! Ведь тут столько интересного. А усталость и все прочие негативные проявления как-нибудь переживу. Мне превозмогать не в первый раз и, думаю, не в последний. К тому же это проклятое любопытство, будь оно неладно, что настырно гнало меня вперед!

Я даже иногда улыбался, уже представляя себе, как вытянутся лица у отца и императора, когда я вернусь и все им расскажу, покажу и дам потрогать. А потребую за это, пожалуй, бассейн с пышногрудыми красотками и кучу бухла. Хотя нет — мои дамы крайне ревнивы и могут прибить ненароком. Но я придумаю что-нибудь — может, отпуск или какое иное мероприятие, не связанное с риском для жизни.

Туннель расширился, выведя в огромную пещеру явно естественного происхождения. Своды ее терялись в темноте, где-то высоко. Посередине — странное образование: нечто вроде озера или ямы, заполненной не водой, а медленно пульсирующей темно-лиловой энергией, от которой шли рябью искажения воздуха. Источник? Но мой взгляд скользнул мимо него, прикованный к дальнему краю этой энергетической бездны.

Там были люди. Четверо. В том же камуфляже Нормандской империи. Старомодном, почти не изменившемся за столько лет. Я вспомнил, что видел как-то их изображения на картинках в книгах по древней истории — ну прямо один в один, лишь с незначительными изменениями.

Они совершенно точно были живыми. Но… Как будто парализованными. Они замерли в разных позах, лежали или сидели, прислонившись к скале, а их тела окутывало мерцающее лиловое сияние — явно магические оковы. Глаза их были широко открыты, полные нечеловеческого ужаса, рты кривились в беззвучных криках. Они видели. Слышали. Понимали. Но не могли пошевелиться.

И причина их ужаса сидела рядом. Три Твари.

Они не походили ни на что, виденное мною здесь ранее. Все размером с медведя, но строением — пародия на пауков и скорпионов одновременно. Хитиновые панцири цвета запекшейся крови, мерцающие темной энергией. Множество глаз, горящих холодным интеллектом и голодом. Длинные, сегментированные хвосты с шипастыми наконечниками.

И главное — аура. Давящая, леденящая волю аура чистого, концентрированного Зла. Они были не просто сильны. Они были элитой этого ада. Стражами Источника.

Одна из тварей неторопливо, с отвратительным чавканьем, пожирала одного из пленников. Человек был жив. Его глаза, полные невыразимых мук, встретились с моими. В них не было надежды. Только немой вопрос — за что? И бесконечная боль.

Тварь отрывала куски живой плоти, не спеша, словно смакуя. Остальные пленники смотрели, их парализованные тела не двигались, но сознание билось в невидимых путах от ужаса.

Что-то во мне сорвалось.

Усталость. Страх. Разумные доводы о том, что против ТРЕХ таких монстров у меня нет шансов, что я на исходе сил, что нужно отступить, найти другой путь… Все это испарилось. Сгорело в одно мгновение в топке белой, всепоглощающей ярости. Ярости за эту несправедливость. За эту немую агонию. За то, что твари смеют так обращаться с людьми. С живыми людьми!

— НЕ ТРОНЬТЕ ИХ! — рев, сорвавшийся с моих губ, был нечеловеческим. Голосом самой ярости. Голосом последнего защитника человечности в этом аду.

Я не думал. Не планировал тактику и стратегию. Я просто бросился вперед. Вся оставшаяся во мне магия, вся воля, вся безумная ненависть к этому месту выплеснулись одним чудовищным заклинанием. Не Ледяное Сердце. Не Теневой Удар. Я вскинул руки, и пространство между мной и пожирающей человека тварью взорвалось.

Это был Гнев Нави — запретное заклинание, которому меня научил отец, предупреждая, что оно выжигает душу. Ужасный черный столп чистой, недифференцированной магической энергии, смешанной с моей яростью, ударил в тварь и в скалу за ней. Казалось, темное солнце родилось в пещере.

Пожирающая тварь взвыла — звук, от которого кровь застыла в жилах. Ее хитиновый панцирь треснул, как яичная скорлупа, почернел и начал испаряться. Она отлетела в сторону, в клубах пара и дыма, оставляя обугленный след на камне. Пленник, которого она ела, был мертв — мгновенно испепелен вспышкой. Жестокая цена. Но он был свободен от мук.

Две другие твари отреагировали мгновенно. Не с испугом, а с холодной, расчетливой яростью. Их хвосты взметнулись, шипастые наконечники выпустили сгустки сгущенной тьмы, летящие в меня со скоростью пули.

Я едва успел рвануть в сторону, за спасительную груду камней. Сгустки ударили в скалу ровно там, где я стоял секунду назад, оставив после себя дымящиеся воронки, где камень не просто плавился — он исчезал, стираемый из реальности.

Адреналин горел в крови, смешиваясь с болью от перенапрягшихся каналов магии. Я был в ловушке. Два элитных стража Пустоши против одного изможденного мага. Но позади меня были живые люди. Их глаза, полные внезапной, безумной надежды, горели в темноте. Я скрипнул зубами и сжал кулаки, чувствуя липкую кровь на ладонях. Отступать было некуда.

— Ладно, твари, — прошипел я, вытирая кровь с губ. — Попробуйте меня сожрать. Не чета вам зверушки пробовали — и подавились! Я тут не сдохну и другим не позволю. А вот вас с удовольствием отправлю в Навь. Уверен Морана порадуется новым игрушкам. А если и нет — да похер. Кто её спрашивает?

Ад. Это было единственное слово, способное описать то, что началось в пещере. Воздух стонал и дрожал от рычания двух чудовищ, от визга их энергетических жал, рвущих ткань реальности там, где я только что стоял. Пыль и осколки камня летели в лицо. Я метался за грудами камней, как затравленный зверь, каждый бросок, каждое заклинание выжигало последние крохи сил. Ледяной Клинок — щелк! — отскакивал от хитиновой брони одной твари, оставляя лишь белесый след. Плеть Мрака — с треском гасилась щитом из сгущенной тьмы, который воздвигала вторая.

Вот снова появилась третья — третья, та, что была опалена моим Гневом Нави! Она пришла в ярость. Не сдохла, падаль, но потрепал я эту сволочь знатно. Ее пасть, все еще дымящаяся, изрыгала не сгустки, а целые потоки искажающей энергии, выжигающие в камне зияющие, дымящиеся рвы.

Один такой поток едва не срезал мне ногу — я упал на спину, ощутив жгучую боль в бедре, и покатился в сторону, едва уворачиваясь от когтя, вонзившегося в камень там, где только что была моя голова.

Это конец. Мысль холодная, рациональная. Я выжат. Эфир — самая малость, где-то на дне, казалось бы, раньше бездонного источника. Тело — одна сплошная боль.

Два стража Источника были невредимы, их черные глаза сияли холодной, хищной уверенностью. Третья стремительно регенерировала, еще немного, и она вернется в свою прежнюю форму. Они знали. Чувствовали мою слабость. И медленно сходились, отрезая пути к отступлению, к пленникам. Те все так же лежали, окутанные лиловыми путами, их глаза — огромные, полные немого ужаса и… странной надежды, обращенной ко мне. Эта надежда жгла меня гораздо сильнее любой раны.

И тогда я услышал. Не ушами. Кожей. Нервами. Гул. Не просто гул Пустоши. Гул приближающейся орды. Из туннелей, ведущих в пещеру, хлынули тени. Десятки. Сотни. Все твари, что встречались мне раньше, и новые, невиданные — слияния льда, тени и камня. Они заполняли пещеру, как серая, шевелящаяся жижа, их глаза — точки алчного пламени в полумраке. Рычание, скрежет, визг слились в один леденящий душу хор смерти. Они пришли на зов стражей. На пиршество. Один против легиона Пустоши.

Отчаяние, черное и липкое, попыталось сдавить горло. Но где-то в самой глубине, под пеплом усталости и боли, тлело. Не ярость. Не сила воли. Нечто иное. Древнее. Природное. То, что я называл Серым Даром — не огонь, не лед, а сама ткань эфира, основа реальности, основа моей магии. То, с чем Пустошь играла, как ребенок с огнем. То, что резонировало во мне с первого шага в эту аномалию.