Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина

— И ваша мама согласилась?

Этот рассказ настолько странный и… тяжелый? Но многое объясняет.

— Слишком легко, — мрачная ухмылка скользнула по устам бера. — Отец был окрылен возможностью избавиться от нее и обрести свободу с полюбившейся женщиной, что не уловил тень беды. И это его и сгубило.

— Как сгубило? — я тревожно повела плечом, подтащила к себе стул за спинку и присела на краешек. — Разве он… Ну не ушел в горы? Отшельником?

— Не успел. — тихо проронил Тихий. — Как только передал клан Грому в правление, нашел свою человечку мертвой. Утопилась. Впервые я видел, как он плакал. Самый сильный и мудрый бер, которого я знал на своем веку, рыдал как дитя у ее тела.

Неужели бедняжку убили? Не хочется вспоминать богов и полагаться на честность Власты. Она давно уничтожила всю свою светлую сторону, чего стоит только Озара и ее нерожденные дети!

— Мать просчиталась лишь в одном, — взгляд бера посуровел. Пусть и не напрямую это говоря, но он и сам знал, чьих рук это дело. — Отец не выдержал разлуки и ушел вслед за своей молодкой.

Сердце сжалось в груди и не отпустило, мне казалось, я задыхаюсь.

— Почему? Почему… вы позволяете… ей? До сих пор…? Я…

— Потому что она наша мать. А родители это святое для беров, как и дети. Никто не имеет право обидеть, ударить или наказать мать. Сам Велес за это накажет. А еще потому что мы были молоды и глупы. Лишь спустя время Гром нашел свидетелей, что косвенно доказывали ее вину. А Третьяк… — он прикусил губу. — Он слишком горяч, боюсь, такая правда ему и не нужна. Один раз он уже сторговался с матерью из-за друга. Та его не пощадила. Потом второй бой был за тебя. И мать снова его разочаровала. Брат давно ее стер из сердца.

— Не понимаю…

Я грубо стерла локтем набежавшие на ресницы слезинки изо обиды, обескураженно глянув на бера.

— Вы… вы… сами…! — задыхаюсь словами, обрисовав что-то непонятное в воздухе. — У вас каждый второй бер неженат! Третьяк… говорил: «Не хватит самок!» Но я видела столких свободных во дворе! Вы!

Тычу в него пальцем.

— Цените детей! Это святое, молвил ты! А позволили матери клана убить стольких нерожденных детей Озары! Цените женщин, опять-таки молвил ты! Но чуть не оставили преданную жену насильно с мужем-изменщиком!

— Ты не дурна, и это похвально. — тяжко выдохнул бер, тяжело поднимаясь на ноги, словно старик. — Мы заложники традиций и заветов предка. Да и потом, Наталк, мужчина только с виду силен и неукротим. Стоит самке лишь захотеть, и она мигом посеет раздор ко всему, к чему прикоснется.

Он в последний раз глянул на спящую Озару, а потом на меня.

Лениво отпустил голову на бок.

— Ты верно вздумала, что тебя еще не отравили или не погубили лишь оттого, что ты такая распрекрасная? — заломил он глумливо бровь. — Не-е-ет, милая! Тебе дали защиту. Третьяк, Ганна, Гром и я. Но это не значит, что тебе уже простили твою человеческую кровь.

— О чем ты толкуешь?

Выдохнула я чуть испуганно, поднимаясь на ноги.

— О том, что тебе стоит быть тише. — шепнул мне совсем близко бер, где-то над моей макушкой. — Я не всевидящий, Гром тоже. Даже Ганна не стала противиться нашей праматери в открытую. Не стоит, просто дождись Третьяка.

Возмущаться не стала. Хоть и хотелось. Но разум победил. Я была женщиной и чаще чуяла сердцем, чем разумом. Но я была женщиной, прошедшей войну и осиротевшей при живой матери. Тихомир дал мне дельный совет. Да, чую, неспроста.

Власта что-то задумала.

И лучше всего мне не нарываться. Пока что…

— И еще…! — опомнился бер у выхода из бани, повернувшись ко мне лицом. — Когда Озара проснется, подготовь ее аккуратно к мысли о предстоящей свадьбе… Разгладь углы… Расставь приоритеты. На худой конец пригрози. Она должна выйти замуж за Мирона, иначе быть беде.

Глава 21

— Всё сидишь…

Шагнув за крылечко, я присела на широкий поваленный ствол дуба прямо у бани. Рядышком с растерянным, как дитя, Мироном. Нынче ночи стали зыбко-холодными. Оттого и поежилась. Бер это, само собой, заметил. Скинул с плеч добротную куртку, подбитую мехом, и накинул на мои плечи.

— На вот, не мерзни. Еще простынешь… Третьяк придет, слюной забрызгает, пока орать будет.

А я и не горделивая, укуталась поплотнее и к его плечу макушкой прижалась. Странное дело, знакомы мы совсем ничего, три неполных старых месяца, а чувствуешься как родной братец. Не иначе. Коего у меня никогда и не было. Хотя брешу… Темный чувствовался также. Он как нерушимая гора, пока был с нами в лазарете в расположении полка. И пугать никого не стоило тяжкой расправой, никто к нам и так не совался.

И вот теперь этот огромный мишка стал мне ближе к сердцу. Такой добрый, прячущий свое огромное сердце под вечным ворчанием и фырканием.

— Мирош?

Тихо позвала я его.

— Мммм?

Промычал он на выдохе. Я вздохнула поглубже, не зная, как начать не самый приятный разговор. Но надо было. Как жена его лучшего друга и побратима, как и его друг. Как целительница Озары и просто как сочувствующая женщина.

— Ты ей уже рассказала?

Неожиданно молвил он бесцветно, или же мне причудилась грусть в его тоне?

— Да.

Кивнула я без радости.

— Ну и как? — пожал он спокойно плечами. — Ревет?

— Да нет… — вздохнула я с печалью. — Слез у нее не осталось. Да и потом…

— Что?

Скосил на меня очи бер. И я неохотно выложила все как есть.

— Плоха она, Мирон. Не ест, водой пою насильно. Лежит да в потолок глядит. Подкосило ее знатно все это…

Мы оба замолчали на время. В траве напевали мелодию сверчки, из леса доносился шелест младой листвы деревьев и тихий напев соловья.

— Любопытство тебя гложет, Наталка…

Наконец-то выдохнул бер. Отнекиваться не стала.

— Не только оно, Мирош. — Да только решила всё прояснить сразу. — Чую я, ответ держу я перед Лелей за Озару. И не ведомо мне пока, твои порывы. Зачем ты влез там на совете? Невестой назвал? О каком-то договоре упоминал? Ты пойми, Мирон, она сейчас хрупкая, как лёд по весне, нечаянно сожмёшь, и осыпится крошкой.

Бер замолчал. Опять тишина, видать, он собирается с мыслями.

— Я… это понимаю. — Сказал он чуть погодя. — Но не могу уступить… Не могу, Наталка.

— Кому? — непонимающе нахмурила я брови. Бер злобно усмехнулся и, не щадя себя, стукнул кулаком по собственной груди.

— Этой твари внутри меня. Он… хочет ее… Давно… Я…

Будто насильно глотая воздух, бер провел ладонью по могучей шее, пытаясь ослабить невидимые путы. Поморщился, как от боли. Устало потер глаза руками.

— Озара старше меня на две зимы. Но еще лялькой походила на богиню. Смотря на нее, мне казалось, сама Лада ее поцеловала в чело. Золотистые локоны, глаза крупные, как у косули. Нравом нежная, как весна. Мне казалось, что никто ее не заслуживает. Ни Милан, ни Гром, ни даже я… Прошли зимы, и она казалась счастливой со своим торгашом. Я вроде как начал отпускать. Но…

Бер поджал губы, вспоминая что-то крайне нелицеприятное.

— …она потеряла своего первенца. Я помню тот вечер как сегодня. Вот она кружится по двору с корзиной с яблоками, второй рукой придерживая аккуратный животик. Вот вскрикивает и роняет ярко-красные яблоки на землю. Один плод катится к моему сапогу. Ее взгляд тогда… такой испуганный, она умоляла меня что-то сделать. Ведь никого иного по близости не было. А я… ничего другого не придумал, кроме как на руках увезти к повитухе. До сих пор в кошмарах слышу ее отчаянные крики спасти ее ребенка. Потом второго, третьего…

— Все это время, — я едва смогла произнести то, что вертелось на уме, — она была тебе мила.

Бер невесело хмыкнул. Глянул в ночное небо и с насмешкой в улыбке ткнул пальцем в небо.

— Все это время она была моей звездой. Коей я мог любоваться, но не прикасаться…

Боги, как же так… Он сказал, с детства. А Агнеша обмолвилась, что Озара была замужем десять зим…