Ненормальный практик 5 (СИ) - "Извращённый отшельник"

Женщина всё так же стоит у прилавка. Снова перебирает товар — другие платки, но те же механические движения. Продавщица уже косится на неё с подозрением, типа что за покупательница, которая так долго выбирает и ничего не берёт?

Подкрадываюсь сзади. Духовной энергией гашу звуки и даже вибрацию воздуха, что для эфирщиков лишнее. Такой поступью можно по сухим листьям пройти — ни один не хрустнет. Всё внимание незнакомки приковано на входе в блинную. Классическая ошибка хвостов — никогда не смотрят что вокруг.

Последние три шага. Она в этот момент, как назло, начинает поворачиваться. Поздно, милочка. Резко левой хватаю её за локоть, выкручиваю руку за спину. Не ломаю, пока что, но держу надёжно — попробует вырваться, плечу конец. Правая прижимает нож лезвием к горлу. Не касаясь кожи — миллиметра три зазора. Но она чувствует холод стали, слышит моё дыхание у уха.

— Ни звука, — шепчу. — Будешь дёргаться — прирежу. За мной.

И тащу её в ближайшую палатку. Большая, с кожаными изделиями — сёдла, уздечки, ремни. Пахнет дубленой кожей, воском. Не знаю, почему судьба подкидывает такие эротичные декорации, но я тут не за бдсм-практикой, хотя дамочка наверняка получит боль. Продавец — тощий мужичок с козлиной бородкой открывает рот, готовый заорать:

— Эй! Что вы…

Швыряю ему сверток купюр. Целую сотню на минуточку! У того глаза как блюдца. Это больше, чем он за неделю выручает.

— Покури. Минут пять. А лучше десять. И как понимаешь, ты ничего не видел и не слышал. — для верности активирую подводное зрение. Глаза вспыхивают синим светом. Припугнуть хватит.

Тот хватает деньги и испаряется так быстро, что даже шапку не надел. Зато палатку закрыл снаружи, повесив табличку «Перерыв».

Умный мужик. Жить долго будет.

Разворачиваю пленницу к себе. Теперь могу рассмотреть получше. Лет сорок, может, чуть меньше. Трудно сказать — лицо из тех, что не стареют явно. Черты простые, что идеально для шпионки. В толпе не заметишь, через час не вспомнишь. Глаза, конечно, симпатичные. Голубые, внимательные. Сейчас оценивают меня слишком явно. Да и вообще, будто увидела старого знакомого. Стоит, не паникует. Дышит спокойно, размеренно. Но чувствую — мышцы напряжены как струны. Готова к броску при первой возможности. Ждёт, когда я расслаблюсь. Вот только я не расслаблюсь, пока не узнаю ВСЁ.

— Кто ты и зачем следишь за моей бабушкой? — говорю ей, приставляя лезвие ближе, касаясь кожи. Создаю психологическое давление.

— Я не враг, — её голос ровный, без дрожи. Даже с ножом у горла говорит спокойно. — Я защищаю Веру Николаевну.

Защищает? Это что за бред?

— От кого? — не могу сдержать саркастического смешка. — От злобных торговок пряниками? Или скоморохи угрожают расправой? Может, голуби-убийцы?

— От тех, кто может причинить ей вред.

Уклончиво. И предсказуемо. Так отвечают, когда не хотят выдавать информацию.

— И с чего вдруг незнакомая женщина так озабочена безопасностью простой старушки? — прижимаю лезвие. — Неужто новый вид благотворительности? Охрана пенсионерок по пятницам?

Молчит. Вот же упрямая сучка.

— Послушай, у меня мало времени и ещё меньше терпения, — шлепаю её клинком ножа по щеке. — Ты либо отвечаешь, либо я начну ломать пальцы. По одному. Медленно. Сначала мизинец, потом безымянный…

— Вы не сделаете этого.

С чего у неё такая уверенность в голосе? Даже бесит.

— Давай проверим.

Перехватываю её левую руку, нахожу мизинец. Начинаю загибать назад. Медленно увеличивая давление. Она шипит — тихо, сквозь зубы. Но молчит.

Упрямая дура. Придётся ломать по-настоящему.

— После пальцев, — приговариваю с предупреждением. — Перейду к запястьям. Очень больно, когда кости трещат. Звук такой специфический — хрусь-хрусь. Как морковку ломаешь, только громче. Так что готовься.

Загибаю сильнее. Ещё миллиметр, и её сустав выскочит. Она уже не шипит — стонет. Но всё равно молчит. Раз такое дело — первый палец пошёл.

Хрусь.

— Амх… — стиснула та зубы.

Берусь за второй палец. Потом оглядываю её. Вряд ли она заговорит, сломай я ей и второй палец, а потому меняю подход, коий куда проще воздействует на женщин. Нагло хватаю её между ног. Та замирает как оловянная кукла. Глаза навыкат.

— ЧТО. ВЫ. ДЕЛАЕТЕ.

— Что делаю? — говорю с ухмылкой и трогаю её пальцами. — Не хочешь говорить, так заставлю другим способом.

Она сглатывает. Смотрит, не моргая:

— Вы… вы не посмеете.

— О, ещё как посмею. Решила навредить моей бабуле, я с тобой тако-о-ое сделаю… — засовываю руку ей под пальто. Естественно, не собираюсь ничего такого делать. Но она-то не знает. Щелчком пальца отрываю пуговицу её брюк и говорю: — У тебя ещё есть шанс во всём признаться, и я остановлюсь. Если ответ меня удовлетворит. Если нет, удовлетворит твоё тело. Решайся. Три секунды. Две. Одна.

Та смотрит на меня и молчит.

— Ты сама сделала выбор. — хватаю её за пояс и притягиваю к себе.

И тут позади открывается дверь и раздается голос:

— Сашенька! Внучок, отпусти её немедленно!

ААААЧТОЗА⁈

В проеме лавки материализуется бабуля. Бросаю на неё взгляд. Это точно она? Моя бабуська? Спина прямая как у гвардейца на параде. Подбородок поднят. А взгляд… как у генералов перед атакой. Стальной, непреклонный, привыкший, что ему подчиняются. И голос. В коем нет ни тени старческой дрожи. Это явно тон человека-командующего. Того, кто не терпит никаких возражений.

— Бабуля? — приподнимаю бровь. — Ты знаешь эту женщину?

— Это Марьяна. Она мой человек.

Её человек? О чём она? Перевожу взгляд на пленницу, прикусившую губу от боли. От боли же? Её человек… Ой. ОЙ. Оёй. Что-то неловко.

Убираю нож, отпускаю захват и делаю шаг назад.

Та тоже отходит в сторону, поправляет пальто. Вставляет на место сустав. Активирует регенерацию, доступную мастерам второй ступени. Палец медленно, но верно регенерирует. Сама поворачивается к бабушке, склоняет голову в почтительном поклоне:

— Простите, госпожа. Не уследила. Он подкрался совершенно незаметно. Это моя вина.

Госпожа?

Что за чертовщина тут происходит?

— Ничего, дорогая, — бабушка проходит в лавку, и теперь прихрамывает сильнее обычного. Волнуется? Или притворялась ранее, что нога болит меньше. — Сашенька всегда был импульсивным. Весь в отца. Тот тоже сначала делал, потом думал.

Так, всё это начинает порядком раздражать.

— Бабуль, — пытаюсь собрать разлетающиеся мысли. — Объясни, кто эта женщина и почему охраняет тебя? И с какой стати называет госпожой?

Вера Николаевна вздыхает. Долго, тяжело, очень тяжело. Будто выдыхает и не воздух вовсе, а годы молчания. Она на глазах постарела ещё года на два-три. Не внешне, нет. Душевно. Не знаю, что за груз она несёт все эти годы, но тот явно больше ей не по плечу.

— Пойдём в блинную, внучок, — говорит она тихо. — Сядем, поговорим спокойно. Я… я давно должна была рассказать. Но боялась. Всё откладывала. Думала, вот подрастёт, вот окрепнет, вот будет готов… А теперь… — и смотрит на меня долгим, печальным взглядом. — Теперь, видимо, откладывать больше некуда. Ты вырос. Пора тебе узнать всю правду. И кто ты на самом деле.

Кто я на самом деле?

Вот так поворот…

Часть 2

Проходим в блинную молча. Иду первым, стараясь выглядеть спокойным. Ага, обычный мещанин топает отведать блинов. Бабушка за мной. Марьяна замыкает. Конвой.

ОХРАНА! ОНА РЕАЛЬНО ОХРАНА ОКАЗЫВАЕТСЯ! ЧТО ЗА НАХ⁈

Представляю, в каком она сейчас афиге. Это ещё бабуля не заметила, какими пытками я занимался. Скажи ей, наверняка сказала бы:«мой Сашенька — хороший мальчик! И так не сделал бы!»

Прости, бабусь. Я тот ещё засранец. Но ведь думал, что тебя собираются обидеть. Ну и, решил разобраться своими методами. Конечно, варианты были и получше, но когда тебе восемнадцать и ты треть месяца в завязке, а изнутри пульсирует ядрённый духовный ядерный реактор, в купе с эфирными узлами, и это я молчу про яйца, удержать свою животную натуру очень непросто. Голод во всех планах затмевает разум. Нужно спустить пар в ближайшие дни, иначе это грозит срывом.