Развод. Дракон, мы (не) твои (СИ) - Эмбер Натали

Я позвала их всех, решила, что так будет правильно. И все они искренне рады за меня. За нас. Они видят в Рейнольде не правителя Западных земель, а человека, который любит меня. И который, наконец, сделал всё правильно.

— Перед лицом Прошлого и Грядущего объявляю вас мужем и женой, — раздается голос жреца, и его слова эхом разносятся под сводами.

Рейнольд не ждёт разрешения. Он наклоняется и целует меня. Нежно, но властно, заявляя о своём праве перед всеми. И в этот раз я не отступаю. Я отвечаю ему, забыв о сотнях глаз, устремлённых на нас.

Потом, не выпуская моей руки, он поворачивается ко всем собравшимся.

— В этот день я хочу сделать заявление, — его голос, мощный и чистый, заполняет собой всё пространство храма, — Чтобы не осталось больше никаких вопросов о будущем наших земель.

Он делает паузу, и в храме замирает даже воздух.

— Конор, мой сын, — Рейнольд говорит эти слова громко и чётко, — Отныне и навсегда является моим законным наследником и единственным преемником. Его кровь — моя кровь. Его право — моё право. Да признаёт его весь мир будущим Владыкой Запада!

Из боковой арки за руку с няней, выходит Конор. Он в таком же, как у отца, маленьком бархатном камзоле, его светлые волосы аккуратно причёсаны. Он смотрит на нас большими, серьёзными глазами, а потом улыбается — своей детской, беззубой улыбкой, и весь храм выдыхает — сначала от умиления, а потом взрывается аплодисментами. Рейнольд поднимает его на руки, и моё сердце готово разорваться от переполняющей его гордости и счастья.

Пир длится до глубокой ночи. Но для нас с Рейнольдом он заканчивается рано. Мы уходим, оставив гостей веселиться, и отправляемся в наши покои. Его рука на моей талии кажется раскалённой.

Дверь закрывается, и мы остаёмся одни. Никаких слов больше не нужно. Всё было сказано. Всё было решено. Остаётся только… чувствовать.

Его поцелуй сейчас совсем не такой, как в храме. Он жадный, требовательный, полный долгожданной страсти и огня, что тлел в нас все эти долгие месяцы разлук, ссор и примирений.

Моё платье падает на пол, не в силах выдержать этого натиска. Его руки на моей коже оставляют следы, его губы обжигают каждую клеточку.

— Мия, — рычит он моё имя где-то у меня в шее, и его голос низкий, хриплый от желания. — Моя Мия…

Я не отвечаю словами. Я отвечаю ему тем же. Прикосновениями, поцелуями, всем своим телом, которое наконец-то помнит, что оно — живое, что оно любимое, что оно — желанное. Мы как два шторма, столкнувшиеся в океане, волна за волной, вспышка за вспышкой. Это не нежность. Это — утверждение. Поглощение. Воссоединение.

И когда, наконец, наступает кульминация, тихая и оглушительная одновременно, мы замираем, сплетённые в одно целое, слушая, как бьются в унисон наши сердца. Он тяжело дышит у меня в волосах, его руки всё ещё крепко держат меня не отпуская.

Мы не спим почти до рассвета. И когда силы окончательно покидают нас, мы засыпаем в объятиях друг друга.

Утро застаёт нас так же — переплетёнными, как два дерева, сросшиеся корнями. Я просыпаюсь первая от лёгкого поцелуя в лоб. Открываю глаза и вижу его. Он уже не спит, лежит на боку и смотрит на меня. В его глазах нет и тени вчерашней страсти. Только глубочайшее, безмятежное спокойствие и… счастье. Простое, человеческое счастье.

— Доброе утро, жена, — глухо говорит он, и его голос ещё хриплый от сна.

— Доброе утро, муж, — отвечаю я, и мои губы расплываются в самой счастливой, самой беззаботной улыбке за всё это время.

Он не говорит больше ничего. Он просто притягивает меня к себе и целует. И этот поцелуй уже совсем другой — нежный, многообещающий. Поцелуй, с которого начинается не просто новый день. С которого начинается наша новая, общая жизнь.

60

Пять лет спустя

Иногда мне кажется, что это сон. Слишком яркий, слишком насыщенный, чтобы быть правдой. Я просыпаюсь каждое утро в огромной, но такой уютной кровати. Чувствую тепло Рейнольда рядом, тяжесть его руки на моей талии. Слышу его ровное дыхание у самого уха.

Конору скоро исполнится восемь. Из хрупкого мальчика он превратился в настоящего сорванца. Румяные щёки, глаза, точь-в-точь как у отца, горят озорным огоньком. Он носится по дворцу вихрем, заставляя почтенных советников шарахаться в стороны.

Скоро начнутся его уроки. Не только чтение, письмо и скучные генеалогические древа, которые он терпеть не может. Но и математика, стратегия, история — всё, что положено знать будущему правителю. А после обеда… после обеда начинается самое интересное. Уроки владения мечом.

Я часто смотрю на них из окна нашей спальни, выходящей во внутренний двор. В руках у Конора настоящий, хоть и лёгкий, тренировочный меч. Он сосредоточенно хмурится, стараясь повторять каждое движение идеально. Мастер Хакон поправляет его локоть, похлопывает по плечу. А потом я вижу, как тень падает на двор.

Когда приходит Рейнольд, лицо Конора озаряется таким обожанием, что сердце замирает. Они берут мечи и начинают спарринг. Конечно, отец ему поддаётся, но с каждым месяцем Конор становится всё ловчее, всё быстрее. Он учится не просто драться. Он учится быть воином.

А иногда они исчезают. Просто пропадают после завтрака. Я знаю куда. Я вижу, как загорается взгляд у Рейнольда, как он перекидывается с сыном каким-то особым, мужским взглядом. И потом с террасы я наблюдаю, как две могучие тени — одна огромная, другая поменьше, поднимаются в небо и растворяются в облаках.

Они летают. По их собственному, только им известному маршруту. Я знаю, что это не просто игра. Рейнольд учит Конора патрулированию. Они вдвоём охраняют наши западные рубежи. Отец и сын. Дракон и его наследник. И глядя на них, я чувствую не страх, а глубочайшую, щемящую гордость. И… лёгкую, сладкую грусть.

Моя рука непроизвольно ложится на округлившийся, тугой живот. Ещё два месяца и во дворце появится новый житель. Целители в один голос твердят, что будет сын. Говорят о сильном сердцебиении, о форме живота, о тысяче примет, которые я уже и слушать не хочу.

Потому что я знаю. Знаю всем своим существом.

Они ошибаются.

У нас будет дочь.

Она ведёт себя иначе. Днём я могу расплакаться от вида увядшего цветка или залиться смехом, слушая, как Конор напевает песенку, которую сочинил для будущего брата. Ночью она пинается так яростно, что Рейнольд просыпается и кладёт ладонь на мой живот.

Роды начинаются на рассвете, как и в прошлый раз. Но на этом сходство заканчивается. Нет страха, нет ощущения одиночества в холодных, чужих стенах. Есть лишь ярая, сосредоточенная решимость и… нетерпение. Я хочу поскорее увидеть её.

Рейнольд не отходит от меня ни на шаг. Он не суетится, не паникует. Он просто рядом. Держит меня за руку, и его ладонь — твёрдая и надёжная опора. Его спокойствие заразительно. Я кричу, сжимаю его пальцы, но внутри странная уверенность, что всё идёт именно так, как должно.

И когда раздаётся первый, пронзительный, гневный крик, в комнате повисает тишина. Акушерка поднимает завёрнутый в полотенце маленький, сморщенный комочек, и её глаза округляются.

— Девочка, — шепчет она, бросая испуганный взгляд на Рейнольда, словно ожидая гнева за свой «неверный» прогноз.

Но он уже не смотрит на неё. Он смотрит на нашу дочь.

Он делает шаг вперёд, бережно, с невероятной, почти неловкой нежностью принимает её из рук повитухи и подносит ко мне. Его большие, сильные руки, привыкшие сжимать рукоять меча и управлять драконьей мощью, теперь держат это хрупкое, бьющееся в немом возмущении существо с таким трепетом, что у меня снова выступают слёзы.

— Аэлина, — шепчу я, и внутри что-то щелкает, будто я не придумала, а посто вспомнила это имя.

— Аэлина, — говорит он тихо, — Наша маленькая принцесса.

Конора впускают через пару часов, когда меня уже привели в порядок. Он входит на цыпочках, с серьёзным, озабоченным лицом, сжимая в руке блестящий камень, что должен был стать подарком «брату».