Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата

Поля перевела взгляд на Даню, и ее соломенное сердце заболело — его лицо было потерянным, растерянным, грустным и ошеломленным одновременно.

— Княгиня так сильно переживала? — спросил он неверяще.

Постельный раздраженно закатил глаза.

— Попробуй-ка отдай-ка своего первенца неведомо кому, — проворчал он. — Это Лесовские все будто из гранита, поколениями сторожили свой трон, черствея и матерея… А Мария Викторовна в молодости была воздушной и нежной, какая из нее княгиня, ей бы жить в хрустальном замке на высокой горе, не ведая печалей и горя.

— Вы любили ее? — изумился Даня.

— Ты глупостей не говори, — рявкнул старик. — Любил, не любил, жалел, не жалел, все пустое. Ты вот слушай да на ус мотай, я ведь много за пятнадцать лет передумал, пока тут один-одинешенек куковал. Нечего тебе на отца гневаться, не было у Андрея Алексеевича другого выбора, хоть откажись он от княжества, все равно законы для всех одинаковы. На Марию Викторовну обижаться и вовсе не за что, она-то, глупышка, мечтала, что в княгинях ей станет легко и весело, да вона как вышло. И у княжны Кати не будет иной участи, как всю жизнь свою власть сторожить да лелеять. И только для тебя, юный княжич Данила, все дороги открыты. Хочешь, пришлый балабол, гоняй вьеров в лесах, хочешь — балуй в вассами в реках…

— Я женат, — рассеянно напомнил Даня, думая о чем-то совсем ином.

— Хочешь женись мунн знает на ком, — легко согласился Постельный. — Столько свободы ни твой отец, ни твоя мать, ни брат с сестрой никогда не видели и не увидят. А ведь живешь ты, считай, за двоих, за себя и за Тему Стужева.

— Да вот еще, — взбрыкнул Даня, явно возмущенный тем, что на него попытались повесить какого-то там Тему.

— Вот и подумай, — тяжести в голосе старика прибавилось. Князь тоже говорил с такими же интонациями, когда хотел придать своим словам важность, Поля это давно заметила. — Подумай, как не прощелкать попусту выпавшую тебе удачу. Что делать, где бродить, а куда и вовсе не соваться…

— Куда не соваться? — насторожился Даня, который едва не раззевался от старческих нотаций, но все-таки уловил главное.

— Лунноярск суетливый город, — отстраненно произнес Постельный, будто бы сам с собой. Однако уши у Дани чуть не торчком стояли. — Сложный, многоярусный, что твой пирог… У многих старейшин здесь свои интересы, а еще и наместник в последние годы чудил, князем себя как-то объявил, слышали, поди. Да говорят, выпроводили его теперь за перевал, а толку-то, он давно уже был так, пугалом без власти. Верховный старейшина дряхлый дурак, молодежь ропщет, мол возраст не символ мозгов, и всей системе давно пора на помойку… А пуще всех ропщет внук верховного старейшины, который самого худого склада — не за власть, а идейный. Говорит, Верхогорью нужен новый глава, молодой, сильный, свободный от предрассудков.

— В старейшины не по наследству принимают, — припомнила Поля уроки Егорки. Это было основным из камней преткновения: в Плоскогорье власть передавалась по закону крови, а в Верхогорье ее преподносили за твои заслуги. Однако князьями становились и в двадцать лет, бывало такое, а вот в старейшины до пятидесяти лет дороги не было. — Какая разница, внук он или не внук?

— А такая, — ответил Постельный, — что семья старейшины тоже может ручных муннов по своим нуждам гонять. Официально запрещено, конечно, да только заборы высоки, и что за ними происходит — никому не ведомо. И поговаривают, что у пылкого внука верховного старейшины очень бурная тайная переписка с Первогорском…

— Тайная? — недоверчиво переспросила Поля. — Какая же она тайная, если на слуху?

— Я, деточка, новости получаю прямиком из горной управы, а не от бабок в закоулочках.

Ну да. Сын Постельный наверняка держит папу Постельного в курсе новейших интриг. Вон целый рюкзак секретов передал.

— И если Первогорск обсуждает с Лунноярском кандидатуру молодого главы, то нетрудно догадаться, на кого выбор падет, — завершил свою мысль хозяин.

— На меня, что ли? — встрепенулся Даня. — Вот уж дудки. Я княжеские желания исполнять не нанимался. А уж революционера, который сломил бы традиционный уклад Верхогорья, из меня точно не выйдет. Тут князь Лесовский дал маху и поставил на нерадивую лошадь.

— Ну вот и не шляйся по Лунноярску без дела. Мало тебе других дорог?

— Мы вообще на строительство ГЭС собираемся, — поделился Даня, — уговаривать итров помочь людям.

— А я думала, мы хотели в Златополье, — удивилась Поля, но не очень, уж больно Даня заинтересовался тем, где находится речка Лунная.

— И в Златополье, — закивал Даня.

Постельный снова посмотрел на него — с усталостью человека, который вот уже сто лет сидит у муравейника без особого интереса приглядывая за букашками.

На улице Поля заметила с усмешкой:

— Ох уж эти Постельные, что сын, что отец — те еще проныры.

Смурной, все еще бледный Даня огрызнулся:

— Этот проныра — единственный, кто пытался помочь княгине.

Что-то с ним творилось неладное, как будто под плотно закрытой крышкой котелка кипело и бурлило.

Даня много раз говорил, что ему нет дела до Лесовских, но, наверное, врал. Все вокруг твердили, что семейные связи самые крепкие, и так запросто, будто ластиком, стереть их непросто.

Поля привыкла доверять чужим суждениям, потому что своими так и не обзавелась. Так сложно разобраться в мире, о котором ты не имеешь ни малейшего понятия. И сейчас она молча шагала рядом с Даней, боясь расстроить его еще сильнее.

— В такие моменты жены обычно обнимают мужей, — заявил он, когда они бездумно пересекли несколько улочек, после чего затормозил прямо посреди дороги.

— В какие такие моменты? — спросила Поля, гадая, следует ли ей действительно его обнять, или это так, просто разговоры.

— В моменты душевных терзаний, — пояснил он, насмешничая, но выглядело это скорее жалко, чем забавно.

— Разве такое помогает? — она все-таки решилась и осторожно притянула его к себе, обвив руками за талию.

Даня прижался с трогательной покорностью, и под ее ладонями его тело перестало казаться ледышкой. Обнимать его было приятно, Поле нравилось.

— Ты даже не представляешь, — заверил он, теплея и голосом тоже. — В следующий раз всегда… никогда! Никогда не ставьте ларек на перекрестке!

Поля, вздрогнув от неожиданности, завертела головой по сторонам.

Две старушки с тележкой, полной пышных караваев, вытаращились на них с любопытством.

— Чего это? — тонко пискнула та, что носила яркий цветастый платок. Вторая, в соломенной шляпке, упрямо толкнула тележку еще ближе к перекрестку.

— Бабкины сказки все это, — басом сказала она.

— Бабкины, дедкины, — Даня еще немного пообнимал Полю, а потом все-таки отодвинулся, с явной неохотой. — А духи все равно терпеть не могут тех, кто стоит на пересечении путей. Я вот однажды остановился на привал на лесном перекрестке, так меня чуть волки не съели.

— Отродясь не было волков в Лунноярске, — возразила платочная старушка, и Поле тут же захотелось рыкнуть как следует, чтобы не болтали, чего не знают.

— Так мы со своими ходим, — озорно шепнул Даня, и его лицо осветилось широкой улыбкой. — Бабулечки мои, красотулечки, ну что вам стоит хоть чуть-чуть подвинуться.

— А ну как мунны на перекресток слетятся, да как растрезвонят о нас по всему городу, — размечталась шляпочная старушка.

— А, — обрадовался Даня, — так у вас хитрый план. А что будете делать, если шайны заявятся?

— Шайны не приходят без приглашения.

— Вы встали на перекрестке. Это почти приглашение.

Старушки невольно попятились. Кому охота нос к носу столкнуться с духами смерти.

— Муннов можно ведь и подманить, — замурлыкал Даня, — сделаю это для вас за небольшую плату.

— И-и-шь, — захохотали старушки хором, тонко и гулко, — да если бы у нас были деньги, болтались бы мы по улицам с караваями!

— Приму караваем и ночлегом для нас с женой.