Предатель (ЛП) - Райан Энтони

Прежде чем произнести, пожалуй, свою самую знаменитую речь, Эвадина на Улстане подъехала к вершине арки каменного моста. Должен сказать, что это событие художники и иллюстраторы обычно изображают правильно. Солнце тем утром светило ярко, но его частично скрывал покров облаков, которые нагоняли северные ветра. Благодаря этому падающий свет создал драматически захватывающий фон, когда конь Помазанной Леди встал на дыбы, а затем опустился. Я услышал коллективный вздох толпы, взволнованной от предвкушения. Кажется, все присутствующие знали, что этот миг станет гранью. Здесь будет пересечена последняя черта, и они этого не боялись. Да и с чего бы, если с ними Воскресшая мученица, чьё божественное прозрение теперь невозможно отрицать, и она поведёт их к высшей славе Ковенанта?

Как обычно, её голос далеко разнёсся, как только она начала говорить, но тем утром я почувствовал в нём новые нотки. В её проповедях никогда не было недостатка убеждённости, но она всегда допускала нюансы, признание человеческой слабости. В словах Помазанной Леди наутро после Битвы у Каменного Моста не было таких тонкостей, как и во всех последующих её заявлениях.

— Всем, кто прошёл со мной так далеко, — начала она, — моя благодарность. Всем, кто пришёл ко мне сейчас, в этот страшный час — моя благодарность. Но ещё я должна предупредить вас. Путь, лежащий перед нами, будет кровавым. Задача, поставленная нам Серафилями, потребует каждой капли сил, которые мы сможем найти, ибо наш враг хитёр и подл в своих ухищрениях. Здесь они пытались поймать меня в ловушку, выставив моего собственного отца, чтобы схватить меня. Измерьте их подлость тем, как они ополчают отца против дочери, как настраивают брата против брата, ибо почва этой земли засеяна могилами, которые стали урожаем бесконечных войн Алгатинетов. Но это лишь малая грань их зла.

Она замолчала и напряглась в седле, словно не хотела делиться отвратительной, но необходимой правдой.

— Знайте же: мне открылось, что та, кто называет себя принцессой-регентом, с детства была слугою Малицитов. Это она направляла своего отца на тиранию. Это она нашёптывала отраву в уши собственному брату, дабы он погрузил это королевство в пучину войны. Это она убила ядом собственного мужа. Да, друзья мои, это правда. Та, кто правит этой землёй — смертоносная служительница Малицитов, и её порченая кровь течёт по венам ребёнка, которого она усадила на трон. С этих пор, я, как Воскресшая мученица и глас Ковенанта Возрождённого, постановляю, что у нас нет короля. Серафили вынесли приговор, что династия Алгатинетов не годится, чтобы править.

Она замолчала, закрыв глаза, словно собиралась с силами — как женщина, вынужденная взять на себя самую тягостную задачу. Когда она снова заговорила, в её голосе остался лишь едва заметный оттенок, но всё равно, все услышали этот сигнал глубокой печали. С этого момента все, кто следовал за ней, понимали, что её последующие действия — не её вина. Каждую смерть, которая отметит наш марш отсюда и далее, можно возложить на одних только Алгатинетов, поскольку именно они довели Воскресшую мученицу до этих неизбежных, неотвратимых крайностей.

— Друзья, — сказала она, открыв глаза, чтобы воссияла любовь, которую она питала к своим последователям, — мне поручено нести бремя, о котором я никогда не просила. Я никогда не хотела власти. Никогда не хотела править, но Серафили сочли нужным взвалить эту задачу мне на плечи, и я её не сброшу. Пусть этот день отметит зарю нового века, ибо я стою здесь перед вами не только как Воскресшая мученица, но и как восходящая-королева!

Поразительно, как быстро взревела в ответ толпа. Каждая душа, за исключением меня, Вдовы и Лилат, издала одобрительный бессловесный крик. Оружие взметнулось качающимся лесом клинков. Лица простолюдинов излучали такое маниакальное обожание, с которым прежде не могла сравниться даже самая преданная публика Эвадины.

Она ещё немного позволила рёву продолжаться, а потом подняла руку, требуя тишины. Обычно крики замолкали через секунду-другую, но сейчас молчание опустилось, как лезвие топора.

Я выделил нескольких претендентов на точное происхождение того, что я называю мучительными страданиями — изменение чувств и мыслей, из-за которого мой путь свернул на столь дикий курс. Теперь, когда я решил записать эти слова, я уверен, что по-настоящему всё началось тем утром. Я не просто услышал, как она солгала, когда раньше говорила только правду — хоть и свою версию правды. И дело было не просто в этой новой уверенности, которая, казалось, сочилась из каждой её по́ры. Нет, дело было в людях. То, как они настолько полностью умолкли от простого жеста этой женщины. Все они — от войска Ковенанта до рианвельских рекрутов и толпы простых верующих — застыли с одинаковыми напряжёнными, выжидающими, голодными выражениями лиц. Способность Эвадины подчинять других своей воле беспокоила меня и раньше. Теперь же я понял, что она вызывает во мне чувство, которое я не могу назвать никак, кроме как ужасом. Это было глубокое, пульсирующее и бросающее в пот осознание того, что ни одна душа никогда не должна обладать такой силой. Разумеется, я по-прежнему любил её. Как всегда, я поспешил завернуть свой страх в удобную ложь, но сейчас уже знаю, что это был тот самый миг. А ещё я считаю себя трусом за то, что не ушёл прочь в тот самый момент.

— Как ваша восходящая-королева, — продолжала Эвадина, — я требую, чтобы ваша служба была освящена клятвой, данной перед Серафилями. Встанете ли вы на колени и поклянетесь мне в этом прямо сейчас?

Все, как один, упали на колени. Герцог Вирулис и его рекруты, все капитаны и солдаты войска Ковенанта, и громадная орда обожающих простолюдинов рухнули на одно колено и опустили головы в прошении. И я. Я тоже встал на колено. И, опустившись, увидел, что Вдова и Лилат не последовали примеру. На лице Джалайны отразилось сильное подозрение, а на лице Лилат играло озадаченное веселье по поводу всего этого диковинного действия.

— На колени! — зашипел я им обеим, встретившись взглядом со Вдовой, и дёрнул головой в сторону толпы. Любой проблеск ереси перед глазами боготворящей толпы может привести к фатальным последствиям. Джалайна, насупившись и выпятив челюсть, соизволила опуститься на колено и опустить голову. Лилат последовала её примеру и изогнула губы, подавляя смех.

— Клянётесь ли вы, — сказала Эвадина жёстко-формальным голосом, — служить мне как на войне, так и в мире?

И снова ответ раздался немедленно. Множество голосов прозвучало с таким единством, как будто они долго репетировали.

— Клянусь!

— Клянётесь ли вы следовать примеру мучеников каждым поступком и каждой мыслью!

— Клянусь!

— Клянётесь ли вы не останавливаться ни перед какими усилиями и не жалеть сил ради нашего дела? Клянётесь ли вы сражаться с каждым врагом и одержать победу над каждым войском, выдвинутым против нас?

— Клянусь!

Это превратилось в речитатив, и когда Эвадина подняла руки, приглашая своих приверженцев подняться, они так и сделали. С каждым новым криком все топали ногами и размахивали оружием, и звуки эхом разносились настолько громко, что я задавался вопросом, не слышала ли Леанора его в самом Куравеле.

— Клянусь! Клянусь! КЛЯНУСЬ!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Ударьте сейчас, моя королева. Ударьте всем, что у нас есть.

За те несколько часов после первой встречи с ним герцог Вирулис — вольно или невольно — умудрился дать мне ещё больше поводов для неприязни к нему. Не в последнюю очередь своей непримиримой и свободной от сомнений манерой, с которой он давал советы нашей новой королеве. Тот факт, что Эвадина так охотно его слушала, раздражал меня ещё сильнее.

Она нахмурилась и молча наблюдала за тем, как герцог продолжает излагать свои хитроумные замыслы. Мы занимали самую большую резиденцию в Каменном Мосту — двухэтажный дом, расположенный недалеко от моста. В деревне он наверняка считался поместьем, но в этот момент казался тесной лачугой — так много капитанов набилось внутрь на военный совет Помазанной Леди. Здание было домом человека известного как Сборщик пошлины, и этот титул давал ему власть над этой деревней и окружающими поселениями, а также щедрую долю монет из тех, что платили пересекавшие мост. Кем бы ни был этот чиновник, и он, и большинство жителей деревни благоразумно сбежали, как только двумя днями ранее на западном горизонте показалось войско Ковенанта. Немногие оставшиеся состояли из упрямцев, немощных стариков и их храбрых юных родственников.