Стерва. Обольщение (СИ) - Виннер Лера

Неужели тоже волновалась?

— Картина, которую описывал тебе барон, немного не совпадает с тем, что ты увидела, не так ли?

Сформулировать лучше не смогла бы даже я сама, поэтому пришлось просто кивнуть.

Ханна кивнула в ответ и зачем-то расправила подол.

— Я могу сказать тебе, что Удо очень изменился после того, что с ним случилось. Что он многое переосмыслил и на множество вещей взглянул иначе, научился по-новому относиться к окружающим его людям, ценить и беречь их.

Не в силах скрыть изумление, я только моргнула, а герцогиня покачала головой.

— Либо я могу сказать тебе, что Удо Керн всегда останется Удо Керном, чертовски умной, изобретательной и абсолютно непредсказуемой сволочью с собственными представлениями о чести и справедливости. Как тебе нравится больше?

Себе я могла признаться честно: ни один из предложенных вариантов меня не радовал.

Однако Ханна ждала от меня другого ответа, а та страсть, с которой она говорила о герцоге…

— Ты восхищаешься им, — я почти прошептала это.

Она вдруг улыбнулась озорно и искренне:

— Почему бы ещё я была с ним?.. Я хочу кое-что показать тебе.

Прежде чем я успела опомниться и ещё о чём-то её спросить, Ханна, ничуть не смущаясь, расшнуровала свой корсаж и спустила платье с плеча.

Едва не вспыхнув от такой откровенности, я задохнулась, увидев то, что она готова была доверить мне. Глубокое, оставленное с чудовищной жестокостью клеймо справа подмышкой. Волчий профиль — как печать, как символ того, что она принадлежала кому-то как вещь, как животное.

Герцогиня же с потрясающим спокойствием позволила мне насмотреться вдоволь, а потом стала столь же невозмутимо приводить себя в порядок.

— Его можно свести. Это не сложно, мы с Мирой справились бы сами. Но я решила оставить.

Затянув ленту почти небрежно, она подняла на меня ясный взгляд.

Мне хотелось от неё отвернуться. Закрыть лицо руками, закричать — сделать что угодно, лишь бы не думать о том, какую боль ей пришлось выдержать, когда с ней делали это. Не помнить о той лёгкости, с которой я намеревалась затащить в постель её мужа, ни секунды не задумываясь о том, каково придётся ей, если он согласится.

Стало так чудовищно стыдно, что у меня вспыхнули щёки.

— Почему? — я спросила на выдохе, имея в виду и клеймо, и её странное желание пойти со мной на такую откровенность.

Ханна пожала плечами и откинулась на спинку дивана.

— Потому что оно сводит Удо с ума. Напоминает ему о том, что тот, кто посмел мучить меня и считать своей, мёртв. А он может делать с этим, — она едва заметно кивнула вправо. — Всё, что хочет.

Интонация, с которой она сказала это, оказалась настолько выразительной, что у меня пересохли губы, а поднявшийся волной жар не имел со стыдом уже ничего общего.

— Но… — понимая, что выдаю себя с головой, я попыталась начать ещё раз.

Новая улыбка Ханны оказалась мягкой и понимающей.

— Если барон пошёл на то, чтобы привезти тебя сюда, значит, у тебя действительно серьёзные проблемы. Но они с этим разберутся. Быть может, перед тем поскандалят как следует. Или кто-нибудь кому-нибудь врежет, если я не услежу. Но ту стадию, на которой готовы были убить друг друга, они оба уже миновали. Я хотела сказать тебе об этом.

Озвучивая недопустимые, дикие, способные вызвать лишь недоверие вещи, она говорила спокойно и прямо и была абсолютно уверена в каждом своём слове.

Я всё-таки закрыла лицо ладонями, и сама не поняла, всхлипнула или рассмеялась, сгибаясь пополам.

Разумеется, невозможно было ожидать, что попавшим в беду они сочтут Монтейна. Он скорее умер бы, чем обратился за помощью к Кернам. Его визит сюда стал не просто унижением, а демонстрацией слабости, поэтому герцог пошутил насчет знакомства со мной, едва меня увидев.

А ещё он наверняка понял.

Увидел, почувствовал — не имело значения, как это называть.

Он наверняка уже знал, что именно со мной не так. Возможно, даже принял решение о том, что именно ответит Вильгельму, когда тот его попросит.

Станет ли он вообще этого ждать?

И если станет, то…

— Мелания? — Ханна позвала меня по имени совсем негромко.

В её голосе не было откровенной жалости или снисходительности, но слышалось то трогательное сочувствие, которое способен испытать лишь человек, по-настоящему понимающий. Переживший нечто подобное тому, что переживала я.

Я заставила себя вдохнуть и поднять лицо.

Так хотелось рассказать ей. Извиниться. Убедить её в том, что я правда не знала об истинной природе её отношений с герцогом Керном.

Если бы я могла хотя бы помыслить о том, как всё обстоит на самом деле, никогда не посмела бы…

— Прости, я…

Я не представляла, как можно сказать подобное.

Ханна же то ли поняла без слов, то ли просто не хотела позволить мне наделать глупостей.

Она встала и подошла ко мне, присела на подлокотник кресла и вдруг погладила меня по волосам.

— Иногда не стыдно плакать. Особенно если за тобой гонится какая-то жуткая тварь. А за тобой должна гнаться особенно страшная.

— Почему? — я подняла глаза и спросила, не подумав и не придумав ничего умнее.

Герцогиня улыбнулась мне снова, но теперь, увидев её так близко, я тоже начинала кое-что понимать.

Она знала не только о том, что значит бежать, не оглядываясь. Ей было ведомо, что такое — жить одним днём. Ловить каждый прекрасный момент отчаянно и жадно, потому что он, с большой долей вероятности, может стать последним. И смеяться над другими и над собой, чтобы даже самой себе не показать тот глубокий и стылый страх, что селился в душе от понимания собственной беспомощности.

Жаль, последнего я не умела.

— Потому что барон Монтейн не мрачный рыцарь из преданий и не тёмный ангел дорог. Он благородный, умный, сильный и потому очень одинокий человек, — Ханна снова поправила мои волосы, и улыбка постепенно сползла с её лица. — Если он сражается за тебя так отчаянно, значит, ты по-настоящему особенная. А проблемы всегда приходят по способностям.

За эту доброту негоже было платить той правдой, которую я не могла заставить себя произнести. Но кое-что предложить ей в ответ я всё же могла.

— Это он заставил трактирщика вернуть кинжал. Тогда.

Ханна хмыкнула и едва не засмеялась.

— Так я и думала. И Удо, по всей видимости, тоже. Мы это не обсуждали, но знаешь, как это бывает…

Я хотела сказать, что нет, но вовремя осеклась, потому что теперь и правда знала. Знала, каково это — чувствовать другого человека, понимать даже те его сомнения, которые невозможно облачить в слова.

Барон Монтейн считал себя трусом, потому что не сумел избавиться от такого излишества, как способность сострадать.

Когда только Ханна успела так хорошо разгадать его?..

— Кстати, где он? — она тем временем бросила взгляд по сторонам, как будто только сейчас заметила отсутствие Вильгельма. — Я думала, барона придётся выпроваживать, чтобы мы могли позавтракать вдвоём?

— Ты его не видела? — в один момент забыв обо всём остальном, едва не схватила её за руку. — Когда я проснулась, он уже ушёл.

Если Уил встретился с герцогом Удо наедине… Все мы знали, чем это закончилось в прошлый раз.

Однако Ханна только хмыкнула, не выражая при этом никакого беспокойства.

— Уверена, он не потеряется. Ты же понимаешь, ему может быть, нужно побыть одному.

Она напомнила о второй герцогине с таким тактом и таким уважением, что меня снова накрыло почти невыносимым стыдом.

Занимаясь с ним любовью ночью, о покойной Одетте я не думала тоже. А ведь это могло быть для него тяжело. Почти недопустимо.

Почему же он в таком случае меня не остановил? Побоялся обидеть?

— Он всё время подходил к окну вчера. Как будто что-то притягивало его взгляд.

Ханна нахмурилась, а потом встала и направилась к подоконнику.

У меня не было причин опасаться, что она поймёт, но я всё равно бросилась за ней следом.