Замахнувшись, я залепила ему пощечину. Голова Дерена дернулась, впрочем, скорее от неожиданности, чем от боли.
Я при всем желании не смогла бы ему навредить.
Драконьи глаза блеснули золотом. Дерен ухмыльнулся шире — той самой ухмылкой, которую я увидела сегодня в первый раз.
Жуткой, мертвой.
— Из нас двоих, — процедила я, — это ты полез под юбку практикантке. Это ты мне изменял. Это ты решил развестись. Это ты растоптал наш брак, это из-за тебя… — Голос сорвался, и я дернула головой. — Из-за тебя.
Я снова попыталась его обойти, но Дерен удержал меня за локоть.
— Не строй из себя невинность, — рявкнул он, сильнее сжимая мою руку. — Ты отлично знаешь, что все началось не с меня. Это ты отказывалась даже говорить со мной. Это ты отказывалась ложиться со мной в постель. Ты давно со своими розами была ласковее, чем со мной. Не делай вид, что этого не было.
*Анджела ссылается на стихотворение Есенина «Письмо к матери», на первую строчку: «Ты жива еще, моя старушка?»
Глава 46.
Вздрогнув, я отвернулась, а потом снова на него уставилась. Очень недоуменно и возмущенно. Я собой гордилась.
— Я не понимаю, о чем ты, какие розы. Дерен…
— Те самые, с которыми ты разговаривала, как с детьми. Удивлен, кстати, что ты так легко их бросила. Я думал, хоть навестить придешь. Или дорогой Эйдан залечил все сердечные раны?
Сердце рухнуло куда-то в пятки, отчаянно хотелось свернуться в комочек и разреветься, но я не могла себе такого позволить. Потому стояла и смотрела на Дерена.
Он же… Вряд ли он понимал, что сказал. Для него розы — это просто розы.
Во всем огромном саду вокруг поместья было всего пять розовых кустов. Все они росли на клумбе перед домом. Я ненавидела садовничать, но эти посадила сама. Первый — пятнадцать лет назад, последний — чуть больше года назад, весной.
С каждым из них я действительно разговаривала и каждому я дала имя. То самое имя, которое каждая мать придумывает еще даже не рожденному ребенку, как только узнает о беременности.
Об этом не знал никто, конечно. Я никому не говорила.
«Мама просто повернута на своих розах, — смеялась Мия обычно, когда об этом заходил разговор. — Уверена, ее с возрастом просто тянет к земле».
Я только кивала и улыбалась в ответ.
— Ты несешь какую-то чушь, — пробормотала я, отвернувшись. — Мне надо идти.
Дерен сжал мой локоть сильнее, а затем отпустил. Поднял руки и усмехнулся.
Сжав трижды проклятущие конспекты сильнее, я рванула к двери. Внутри все тряслось, не хватало только здесь разрыдаться.
— Разумеется, Эла, — прозвучало мне в спину. — Тебе всегда надо идти.
— Что за… Что ты несешь? — обернулась я. — И не смей меня больше так называть! Не после того, как ты притащил в нашу постель эту рыжую шалашовку и…
— В нашу, — Дерен издевательски выделил это слово голосом и шагнул вперед, — постель? А она точно была нашей на тот момент, Анджела? Напомни, как давно ты начала запирать дверь от меня дверь своей спальни? И, кстати, сколько месяцев ты уже обещаешь сделать для меня дубликат ключей?
Я отшатнулась. Внутри все горело, отчаянно хотелось прекратить этот разговор, сбежать — куда угодно. Нажать кнопку, которая бы все это прекратила, или просто взорвать все к чертям.
Хватит.
Хватит об этом говорить.
Я не могу.
Я просто не… Я не…
— Ты, — жестко продолжил Дерен, — не могла пробыть со мной в комнате дольше пяти минут. А если приходилось со мной разговаривать, лицо у тебя было, как будто тебе под нос сунули тухлятину. Скажешь, нет? Когда это началось, Анджела? Пять лет назад? Больше? До или после того, как начали исчезать метки? Не подскажешь?
Я не… Отвернувшись, я изо всех сил старалась оставаться спокойной. Не расплакаться, не начать биться в истерике, не…
— О, снова то же выражение лица, — протянул Дерен. — Конечно. Мы слишком долго пробыли один на один. Знаешь, первое время я даже по тебе скучал.
Сглотнув, я отвернулась и насмешливо спросила:
— И ты решил трахнуть хорошенькую рыжеволосую практикантку, чтобы справиться с горем? Тяжело, наверное, пришлось.
Повисла пауза.
— Нет, — откашлялся Дерен, — эта часть мне понравилась.
Сволочь.
— Рада, что мы все выяснили.
Развернувшись, я направилась к двери. Спина была абсолютно прямой, как когда-то учила свекровь. «Леди, — говорила она, — должна всегда держать лицо и оставаться спокойной». Иногда я даже получала скупую похвалу, вроде «недурно» или «у тебя есть потенциал, но нужно работать».
Я ее слушалась, конечно. У меня не было матери, даже если бы и была, некому было научить меня манерам и аристократическим премудростям.
Пожалуй, сейчас я была даже рада тому, насколько она меня вышколила. Потому что иначе сейчас я бы просто разрыдалась.
— Да, я тоже, — прозвучал за моей спиной спокойный голос.
Это было привычно. Дерен…
Я надеялась, что он ничего не замечает.
Я его очень любила. Я старалась быть ему хорошей женой.
Платье — строгое, закрытое, синего цвета, как полагает леди Эшборн.
Сдержанная улыбка, аккуратная прическа.
Ни одного повода для сплетен, достоинство давно стало моим вторым именем. Я научилась поддерживать светские беседы с любыми, даже самыми заносчивыми, членам светского общества, и искренне улыбаться всем, кому нужно улыбаться.
Хозяйкой я тоже старалась стать безупречной.
Стол в доме всегда был накрыт идеально, от скатерти до подобранных по оттенкам цветов в стеклянной вазе. Блестящие серебряные приборы, звонкий хрусталь, вышколенная (как оказалось, нет, но они неплохо притворялись) прислуга. Всегда выглаженные форменные кители Дерена (в этом вопросе я особенно следила за прислугой). Постельное белье в доме всегда пахло лимоном — его любимый аромат.
Я поддерживала переписку со всеми родственниками Эшборнов, занималась благотворительностью, устраивала приемы, на которые не стыдно было пригласить даже королеву.
У меня был целый план того, что нужно делать, чтобы выполнять обязанности леди Эшборн достойно. И я ему следовала.
Я любила Дерена очень сильно. Сильнее, чем, я думала, могу кого-либо любить.
Но он был прав.
Я даже смотреть на него не могла. И все остальное — тоже. Хотя и пыталась себя пересиливать, хотя и надеялась, что это пройдет.
Нет, я сама заметила это не сразу. Сначала мне казалось, что я просто устаю, или что дело в этой его ужасной привычке растрепывать волосы, когда он о чем-то думает…
Но он был прав. Стоило ему оказаться рядом — мне тут же хотелось уйти, даже сбежать. Хуже бывало, только если мы оказывались в постели. Там просто… просто…
Нет, я его любила. Любила его руки, губы, любила его нежное «Эла», любила его запах, даже после тяжелого дня, когда он был уж слишком насыщенным и острым, — вот как сейчас.
Просто… я не могла на него смотреть, потому что, смотря на Дерена, я не могла не думать о том… о том, что мы потеряли.
О двух, а затем о пяти розовых кустах у крыльца.
О наших детях.
Однажды выкидыш случился на седьмом месяце, когда малыш уже во всю пинался и постоянно давал о себе знать. Мы успели узнать, что это девочка, и придумать ей имя. Мари.
«То же мне, нашла, из-за чего слезы лить! — фыркала свекровь. — Подбери сопли, с женщинами такое случается!»
«Вам нужно меньше нервничать, — говорили целители, — иначе вы никогда не сможете забеременеть. Вы должны понимать, как важно для лорда Эшборна иметь наследника. Леди Эшборн, ваш муж попросил меня держать ваше состояние на особом контроле. Я теперь от вас на шаг не отойду. Вот, выпейте чаю. Вы должны быть спокойны».
«Ох, бедняжка, — то и дело слышала я шепотки за спиной, — она так подурнела с возрастом… А это ее траурное выражение лица? Ей-богу, уж если у тебя обвисают щеки — изволь хотя бы улыбаться! И когда уже ее муж бросит?»
