Боялась темноты, боялась смерти.
Раньше я не особенно задумывалась над тем, как хотела бы умереть. Двух критериев, – быстро и в здравом рассудке, – было достаточно.
Теперь же темная, кажущаяся в предрассветной полутьме почти черной кровь толчками выплескивалась из раны, и умирать по глупости на дороге не хотелось.
Быть найденной спустя много времени тоже, – положенный человеку после смерти процесс представлялся мне слишком интимным для этого.
Намочивший яркую летнюю листву дождь прошел вчера, но все равно казалось, что лес остывает, как пепелище.
Боль отдавалась куда-то под сердце, мешая дышать даже коротко и редко и вызывая желание ругаться так грязно, как я не ругалась никогда прежде.
Использовать обезболивающее формулу было рано, – любое колдовство могло спровоцировать еще не до конца очистившийся лес.
Я не хотела умирать тут одна.
Впереди между деревьями показался просвет – дорога кончалась, а за ней был маленький постоялый двор.
Лошадь заржала как-то отчаянно, но я не рискнула выпустить поводья из рук, чтобы проверить, пропиталась ли куртка кровью насквозь.
На постоялом дворе точно есть ветеринар, и до него оставалось…
… Ровно два вдоха.
Быстрых, позорно судорожных, но достаточных, чтобы остановить внезапно обнаруженные слезы.
Корабль качало, где-то на палубе негромко и красиво пели матросы, в соседней каюте за стеной спал Гаспар.
Или не спал.
За два дня в море он так и не осмелился задать ни один из сотен своих вопросов, только смотрел. Встревоженно, серьёзно, как если бы пытался понять, нет ли его вины.
Проклятые непрошенные слезы навернулись от того, что ничьей не было, если не считать моей собственной.
Два дня в море – достаточный срок.
Деревня вместе с её проклятым пепелищем, визгливым Старейшиной и Кайлом осталась позади. Не повернуть, не переделать.
«Какого Нечистого ты мне не сказал?», – единственный вопрос, который я хотела бы задать ему, если бы было можно.
Не «Зачем ты пошёл в этот долбаный лес?».
Не «Ты в самом деле считаешь меня дилетанткой?».
Не «Зачем ты клялся мне кровью?».
Ответ на последний вопрос я как раз отлично знала, – мы действительно не желали знать никого кроме друг друга, и казалось, что так будет всегда.
Что бы я ни сказала Матиасу, – или Теду, неважно, – в церкви, что бы я сама ни думала в тот момент…
Всё было правдой.
Как минимум, потому что ему просто нечего было от меня хотеть. Ничего такого, чего он не имел бы сам или не мог получить без лишних хлопот где угодно.
У меня вообще ничего не было, кроме меня самой. И его.
Как максимум, потому что такие чувства не обманывают.
И всё же мы оба неизбежно менялись, как меняется всё живое. Леди Элисон из Совета мало походила на наглую и злую деревенскую ведьму. Точно так же, как та умевшая «по воле Нечистого» читать ведьма почти не напоминала заплаканную сироту с неподконтрольной силой, в которую швыряли камни.
Почему Кайл Нильсон, вторым именем которого всегда было Дорога, – как, впрочем, и моим, – не мог захотеть чего-то другого?
Хороший дом, спокойную жену.
Чуть больше удобства и предсказуемости.
Пять лет – большой срок для чего угодно.
В том числе и для того, чтобы пресытиться.
«Но какого же Нечистого ты не сказал мне, что пора что-то менять?».
Не верил, что я захочу и смогу жить иначе?
В самом деле не знал, что мне, по большому счету, всё равно, – как, если вместе?
Или правильным оказался самый простой вариант – больше не хотел, как не хотел и объясняться?
Два дня в море – деревня осталась далеко позади, и думать об этом не было уже ни смысла, ни времени.
Равно как и гадать, отпустила бы я?..
Конечно, да.
После всего, что там случилось, такой ответ знатно отдавал лицемерием, но тогда, раньше, не было ни Жизель, ни чужого дома, в который он зачем-то принёс подаренные мною часы.
Отпустила или попробовала что-то изменить, сделать лучше – я бы старалась просто потому, что не представляла, как может быть иначе.
А впрочем, тогда я не знала и о том, как сильно он мне…
Я даже мысленно не закончила фразу.
Влажные дорожки ещё не сохли на щеках, но и торопиться мне было некуда, – до рассвета оставалось не меньше трёх часов, и судно качало так, что можно было просто продолжать лежать.
Мне показалось, что взгляд Кайла обжёг мне висок – чуть расфокусированный, недоуменный, настороженный от непонимания.
Этого в той каюте точно не было, и я открыла глаза, просыпаясь, а секунду спустя в нос ударил удушающий запах крови.
Его было так много, что он отдавался мутью в и без того ещё не прояснившейся со сна голове и характерным привкусом на губах.
Все мышцы в тела свело разом, и от боли я, застонала сквозь зубы дважды, прежде чем сумела щёлкнуть пальцами, зажигая свечи.
Пальцы были липкими, а когда вспыхнули три ровных и высоких огонька, я не сразу поняла, где нахожусь.
Это точно была моя спальня во Фьельдене, но тьма в ней стояла непроглядная, а кровью, от запаха которой плыло зрение, была залита вся постель.
Подушка, простынь, моя рубашка…
Это кровь уже засохла на ладонях, лице и бёдрах, стекла по губам и попала на язык.
Сердце пропустило удар, а потом забилось быстрее, потому что здесь, сейчас, сегодня, никаких ран на мне не было.
И лес, и тупая лошадь, и шальная пуля в животе, все случилось на самом деле. Было такой же правдой, как унизительные, глупые, отвратительно женские эгоистичные слезы в тесной каюте.
Но не сегодня.
Оперевшись рукой о тумбочку, я постаралась проигнорировать боль, от которой скручивало пополам, и встать, но колено подломилось, и падение вышло отвратительно неловким.
Онемение непросто никуда не девалось, к нему прибавились судороги. Спазм прошел по горлу, и в глазах потемнело.
«Ну что, сука, теперь поговорим?» , – на этот раз голос был откровенно издевательским.
Хватая губами воздух, я не могла ответить ему вслух, но именно в этот момент поняла что-то важное.
Что-то, что тут же упустила, потому что должна была сосредоточиться на другом.
Пальцы скрючивались и не слушались, и я, застонала снова, чтобы прижать средний к указательному и вывести прямо на полу один из тех знаков, которыми пользовалась редко.
Получилось смазано.
Могло не получиться вообще.
Но голос издал невнятное шипение, и ощущение присутствия пропало.
Вместе с ним одномоментно ушла и боль, но на смену ей пришла дрожь и шальной испуг за собственные суставы. Если хоть хоть один окажется выбит, в таком состоянии мне придётся возиться с этим до утра.
Я не могла подняться, от запаха крови начинало мутить, а дрожь нарастала.
– Кайл…
Вместо нормального голоса из горла вырвалось придушенное тонкое шипение.
Как в том сне, когда сущность, притворившаяся им, пыталась увести меня в тот лес, где были и пуля, и лошадь, и пятеро убитых мной одержимых разбойников, один из которых меня всё же достал.
Так глупо – умея убивать и изгонять, звать на помощь, сидя на полу в собственной крови.
Что если его вообще нет дома?
Он ведь сказал, что может не вернуться до утра.
Всё это пронеслось в уме мгновенно, но ни снова попробовать встать, ни испугаться того, что не чувствую совсем ничего ниже поясницы, я не успела.
Дверь распахнулась, почти ударилась о стоящий за ней шкаф.
Кайл замер на пороге, заспанный и, кажется, злой как сам Нечистый.
Он пытался рассмотреть.
