Ворон, каркни на счастье (СИ) - Разумовская Анастасия

— А котята? Которых твои добрые современники не топят, ведь топить это жестоко, а бросают на помойках, с надеждой, что вдруг кто-то найдёт и позаботится? Собаки, привязанные у магазинов на вечную «парковку»? Животные, осенью брошенные на дачах?

— Ну, знаешь ли. Сравнил: люди и животные.

Бертран пожал плечами:

— Вещи одного порядка. Я бы назвал это ложной добротой. Снять со своей совести и перевесить на совесть Бога.

Герман не нашёлся что возразить другу. А вскоре убедился, что Охраша в ложной доброте обвинять не приходится.

Звёзды гасли на небосклоне, точно светодиодные лампочки. Герман пытался напиться, но это было довольно сложно сделать при помощи кумыса: слишком слабенький алкоголь, куда слабее пива. Голова гудела. Не от выпивки, увы. Видимо, всё же сотрясение.

К нему подошёл Бертран, сел рядом, вытащил пачку сигарет. Кот не курил. Почти никогда не курил. Молча протянул сигарету Герману. Иевлев заметил, что его рука трясётся. Бертран вытащил зажигалку. Вспыхнул голубой огонёк. Герман затянулся. Кот тоже.

Впервые присутствие друга было неприятно Герману.

Нет, Иевлев не осуждал: Бертран был прав. Бросаться безоружным на вооружённых стражников было глупо и нерезультативно, вот только…

Они реально принесли её в жертву. Перерезали горло и Касьме, и её маленькой дочке. Откровенно говоря, Герман был не готов к подобному развитию событий. И сейчас, сидя на куче камней и глядя на созвездия, он пытался пережить и то, что произошло, и тот факт, что ничего сделать было невозможно. А ещё неприязненную мысль, что Бертран, похоже, вообще не ужаснулся.

— Открылась бездна, звезда полна, — изрёк Кот задумчиво, — звездам числа нет, бездне — дна.

— Отвратительное пойло, — скривился Герман и отбросил выдолбленную тыкву с остатками кумыса. — Как они это пьют?

— Другого-то нет.

Они помолчали.

— Ты извини за это, — Бертран коснулся своей головы. — Я любя.

— Ничего.

Кот хмыкнул и ничего не ответил. Герман понимал, что друг был прав, огрев его со спины и выведя в недееспособное состояние. Помочь девчонкам Иевлев всё равно не мог, но и молча смотреть на кровь, толчками выбивающуюся из перерезанного девичьего горла было выше его сил. Вопреки всем доводам рассудка. Так что Бертран спас и Иевлева, и их женщин. Но от того, что в безбашенном друге оказалось куда больше трезвой рассудительности, чем в обычно хладнокровном Германе, на душе мутило. Было в этом что-то отвратительное.

— Удивительно, что люди этой эпохи могли породить Тициана. И вообще что-либо породить из прекрасного.

— Отчего ж?

Герман не ответил, тщательно загасил окурок.

— Надо выбираться отсюда. Не знаешь, Эйдэна мы можем вытащить в наш мир?

— В Первомир? — уточнил Кот, и Иевлева снова кольнула мысль, что эта эпоха, этот мир для Бертрана родной. — А зачем?

— Ну ты же убрался отсюда, когда появилась возможность.

Кот рассмеялся. Лёг на спину, закинув руки за голову.

— Ночь темна и полна ужасов, да? Ты думаешь, ваше время более милосердно и светло, по сравнению с этим? Казни, пытки, варварские обычаи ушли в прошлое? Ну, положим. Я даже не стану напоминать, что пытки существуют и в твоё время, и что их можно найти в сети и посмотреть натуральное видео. Ты скажешь: это война, люди сошли с ума и ожесточились. А я отвечу: они всегда были такими. Чуть что, и человек цивилизованный с радостным воплем сдирает маску добропорядочного бюргера, ну или офисного планктона, и начинает всё вокруг громить, насиловать женщин, убивать тех, кого назвал врагами, и творить прочие пакости.

— Положим, но…

— «Но», всегда есть «но». В этом и суть. Я уже сказал: не будем об этом говорить. Твои возражения я знаю наперёд. Я скажу по существу: ваш век — век имбецилов, диванных критиков и аналитиков. Век, когда человек превратился в таракана: пожрал и доволен. Вы, в основной своей массе, разучились бороться и работать. Вы считаете, что явиться в офис в восемь, а уйти в шесть это работа. Случись что, и девять десятых человечества вымрет тут же, не зная, ни как добыть себе воду, ни как вырастить хлеб. Когда кто-либо оскорбляет вашу женщину или вас, вы идёте в суд. Или жалуетесь админу паблика. Или… материтесь. Люди моего круга забивают обидчику его слова сталью в горло.

— Ты про крестьян забыл, — сухо напомнил Герман.

Бертран рассмеялся, сорвал соломинку и раскусил её крупными зубами.

— Забыл, — признался лениво. — Вот ради крестьян вы и уничтожили рыцарей. У вас весь мир превратился в вилланов. Вместо того чтобы всех сделать дворянами, вы всех превратили в рабов системы.

— Ну, у нас тоже есть олигархи.

Кот презрительно фыркнул:

— На виселицу ваших олигархов. У вас нет дворян.

Герман вдруг подумал, что никогда не подозревал: Кот тоскует по своему времени. Видимо, поэтому Бертран и стал военным корреспондентом. Для людей такого склада крайне важны близость смерти и хождение по тонкой верёвке, натянутой над бездной.

— Ваше время — ложь. Маска клоуна на лице маньяка. Горе тому, кто поверит в его доброту. Наш маньяк ходит без маски, а это куда честнее. Вот и вся разница.

— И лошади, — коварно заметил Герман.

Бертран тяжело вздохнул:

— И лошади, — добавил мечтательно. — Тут ты прав, и не поспоришь даже.

— А у нас — мотоциклы.

Кот поперхнулся. Удар был ниже пояса. Оглянулся на друга, сузил глаза. Этого в темноте видно не было, но Иевлев слишком хорошо знал друга.

— Я перешёл в ваш мир ради любимой женщины, — после некоторого молчания резюмировал Бертран, — не ради тёпленького местечка и хлопот сестричек по ОМС. Но скажи, ради чего в Первомир отправляться Эйдэну? Забыть горечь потери? Сбежать от угроз? Ты можешь представить ворона, который утром, выпив кофе, отправляется на автобусную остановку, чтобы ехать на работу в какой-нибудь складе косметики? Ну или что там у вас предложат мужику без образования? А вечером приползает в однушку, ложится пузом вверх на диван и смотрит ток-шоу?

— Ну зачем сразу…

— Затем, Герман. Тяжёлое время порождает сильных людей. Знаешь этот афоризм? Ну и всё. Эйдэн — человек своей эпохи. Он справится. Давай думать, как вытаскивать отсюда наших женщин. Одно из первых правил, которым учит средневековье: заботься о своих прежде, чем о чужих.

— Какое-то мафиозное правило, — проворчал Герман устало.

Бертран рассмеялся:

— У тебя нет выбора. Нам предстоит залечь на матрас. Если, конечно, ты не готов во имя бобра и справедливости пожертвовать твоей Мари. Но, даже если готов, то… Мари мой друг детства. Так что давай, мастер антаблементов, бери себя в руки и построй этому чёртову повелителю его чёртов дворец.

Герман промолчал, но на следующий день стройка возобновилась. А если быть точнее, не сама стройка, а подготовка к ней. Иевлеву раскинули шатёр за границей стана, и к нему выстроились длинные очереди рабов. Мужчины, от подростков до стариков, сидели прямо на земле, вели неспешные разговоры и ждали приёма. Герман искал не только зодчих, кузнецов, скульпторов, краснодеревщиков и других профессионалов высокого ранга, но и простых плотников, камнетёсов и тех, кого можно было привлечь к строительству. К его удивлению, сами рабовладельцы не возражали против покушения на их собственность. Казалось, они не очень-то и понимали, зачем им вообще нужны рабы.

— Ты не будешь против, если мы немного задержимся? — осторожно спросил Герман Мари, когда ночью они, утомлённые, лежали на ковре, и волосы девушки приятно щекотали его подмышку. — Например, до весны?

Мари перевернулась на живот, её мягкая грудь коснулась его груди. Заглянула в глаза.

— Тебе их всех жаль? Ты думаешь, на стройке им будет легче?

— Мне было бы легче. Я каждого спрашивал о желании. Но, понимаешь ли, если бы, например, меня забросили куда-нибудь на оленью ферму якутов, то… Своё дело для мужчины это…

— Понимаю. Я не против.

Бертран и Майя тоже не возражали. Прежде чем бежать, нужно было, во-первых, усыпить подозрительность кагана как следует, а во-вторых, хоть как-то разведать путь в Эрталию. К тому же Майя заболела. После зрелища жертвоприношения у неё началось нечто вроде нервной лихорадки, и Герман невольно подумал о том, как бы отнеслась Майя к адвокатской речи мужа, защищавшего красоту и справедливость своей жестокой эпохи.