Ворон, каркни на счастье (СИ) - Разумовская Анастасия

Ещё через неделю Мари, маявшаяся без дела, взмолилась, прося Германа научить её своему делу, и, ожидаемо, оказалась, хоть и своевольной, но отличной ученицей. Дело пошло быстрее. Среди рабов нашлись и монфорийцы, и даже эрталийцы с родопсийцами, как ни странно. Несмотря на то, что их королевства от Великой степи отгораживали высокие горы и между ними лежало обширное королевство Монфория, жители северных и западных земель тоже попадали в плен. От этих рабов первомирцы узнали, что Родопсию и Эрталию под своей властью объединили Белоснежка и Гильом, и что юной королеве сейчас что-то около двадцати лет, а, значит, где-то там, на Западе, живёт Аня. Эта новость очень воодушевила Майю. На общем собрании было решено бежать по весне, когда пройдёт сезон дождей, слава о свирепости которого дошла до самой Эрталии.

Ещё через месяц, когда Майя оправилась от горячки и взяла в свои руки подсчёты денежных доходов и расходов стройки века, случилось то, чего все ждали и боялись: с востока вернулся сын Седьмого ворона, Кариолан. Вернулся с небольшой дружиной и письмом от отца. Отныне в существовании Великого Ничто и в его всесильном пожирании мира сомневаться не приходилось. Вечером того же дня из ямы подняли совершенно отощавшего Эйдэна, пожелавшего говорить с повелителем. При этом разговоре присутствовал и Герман, опасавшийся, что муж поддастся естественному гневу за гибель жены и дочери, и совершит нечто столь же безумное, сколь и героическое. Однако Эйдэн почтительно преклонил колено и, прижав руку к груди, невозмутимо приветствовал владыку.

— Ты сказал, что знаешь, как победить Ницто, — высокомерно процедил каган, восседающий на возвышении в мягких подушках. — Говори. Я слушаю тебя.

Вот тогда Эйдэн и выдал про Спящую красавицу и пророчество о поцелуе истинной любви от доброго сердцем человека.

— Пошли меня, повелитель, — не поднимая глаз, предложил Третий ворон, — и я привезу брату моему Кариолану благословенную невесту. Ты не останешься без Седьмого ворона, а мир будет спасён.

— Я могу послать любого из воронов, — брезгливо сморщился каган.

Видимо, он тоже ожидал мести и считал её естественной, и сейчас не мог скрыть невольного презрения. Эйдэн поднял на повелителя насмешливый взгляд серых глаз.

— Можешь, — усмехнулся в отросшие усы, — и, может быть, твоего посланца даже не схватят ни воины герцога де Бовэ, ни воины Белоснежки и Гильома, как знать. Вот только вряд ли он поймёт, к кому и как обращаца, и, даже если я расскажу ему это, то ни герцог де Бовэ, ни герцог Ариндвальдский не станут разговаривать с посланцем моего повелителя. Жители запада — трусы, они побояца ненадёжности незнакомых людей.

Каган сузил глаза:

— А с тобой не побояца?

— Со мной — нет. Тебе ведомо, что мой отец служил кагану Раршу. Моя мать была родной сестрой герцога, хранителя Монфории. Де Бувэ — мой дядя. Я знаю каждую крепость, каждый город трёх королевств. Я лицно знаю всех, кто имеет вес на западе.

— Ты был заложником лояльности твоего отца, — насмешливо уточнил каган. — Я помню это. Если бы не погиб твой брат, не быть бы тебе вороном.

— Повелитель благ и справедлив в суде и милости. Но теперь позор моего детства может послужить на пользу моему повелителю. Только я могу найти тропы в горах, только я могу найти тропы к сердцу герцога Монфорийского и герцога Ариндвальдского. Только я смогу сделать так, цто дева из пророцества пробудица, а у Седьмого ворона появица жена, превосходящая других.

Охраш задумался.

— Может, женица тебе, а не Седьмому? — заметил вкрадчиво. — Ведь ты вдовец ныне…

Это был жирный-жирный намёк, и все присутствующие — все шесть воронов, главный визирь и главный колдун — то есть, Герман, невольно всмотрелись в лицо Третьего, ожидая чего-то вроде вспышки гнева в серых глазах. Но ничего не исказилось в почтительном выражении лица Эйдэна.

— Мой повелитель, у меня уже есть сын, — бесстрастно отозвался ворон. — А слуцись цто с братом моим Кариоланом, и его некем будет заменить. Род Седьмого ворона пресецотся, и мир погибнет.

— Цто ж, быть по сему, — приговорил каган. — С тобой поедут Тэрлак и Кариолан. Возьмёте с собой шакалов столько, сколько будет необходимо.

Герман нагнал Эйдэна, когда ворон, стоя среди пасущегося табуна, высвистывал своего любимца. Положил руку на плечо в задумевшей от грязи куртке.

— Мне бы хотелось разделить твоё горе, — сказал устало. — Поверь, если бы я мог…

Эйдэн обернулся. Кончики его губ тронула усмешка. Иевлев заметил, что морщинки на бронзовом лице стали глубже и резче.

— Цто твоя Мари? Не беременна?

— Мы предохраняемся, — угрюмо буркнул Герман.

Пошарил в кармане, но ожидаемо не нашёл сигарет — они закончились ещё неделю назад. Это были фантомные боли.

— Мир умирает. Сейцас это — самое важное. Береги своих. И не бегите пока, подождите моего возвращения. Не рискуйте понапрасну.

К ним подбежал радостный серый жеребец. Эйдэн потрепал бархатистую морду, обнял мускулистую шею, а затем легко взлетел на спину скакуна, прямо так — без седла и узды.

— Я вернусь, — крикнул ворон. — И если там спит ваша Осень, то вернусь с ней. Но думаю, мы встретимся не здесь. Великое Ницто идёт, и кагану придётся идти на восток. Не торопитесь бежать. Подождите, когда вас с поцётом и удобствами доставят в Монфорию. Там встретимся.

Ударил шенкелями в крутые бока, прижался к широкой шее и помчал по занесённой снегом степи.

Герману оставалось лишь позавидовать самообладанию кочевника.

Посольство на запад уехало вечером того же дня, и Иевлев, убедившись в качестве наспех собранных кирпичных печей, вечером почти невольно признался Бертрану:

— Знаешь, я, конечно, рад, что Эйдэн столь разумен…

Кот хмыкнул, а потом рассмеялся:

— Но в то же время разочарован? Верно? Не переживай, мой сердобольный друг, жаждущий справедливого возмездия. Будь я проклят от ушей и до хвоста, если Эйдэн забыл, смирился или простил. Не тот человек. Однажды он нанесёт ответный удар. И, если на западе ворона не испортили, то это будет настоящий удар кочевника: из-за угла, в спину, с двойным проворотом. Этих людей до крайности опасно иметь врагами: они не прощают ничего.

Весной, когда степи расцвели, сплошь покрывшись разноцветными ароматными коврами, орда пришла в движение. Погиб ещё один — Четвёртый — ворон, и вместо него вороном стал беловолосый Нург. К этому времени ещё не успели заложить фундамент, выкопали лишь котлован под него, но оставлять кирпичные заводы, глиняные карьеры, нечто, отдалённо напоминающее сталеплавильные заводы, фабрики пеньки и льна, красильни, и всё то, что хотя бы как-то, не в анфас, а в профиль, напоминало цивилизацию, было весьма печально.

Герман, понимавший характер заказчика и его нетерпение, успел построить нечто вроде глинобитного особняка, местный Приоратский замок, тем самым укрепив в Охраше свою репутацию непревзойдённого мастера, а вернее — колдуна. А ещё Иевлев сколотил свою строительную бригаду, смог подобрать настоящих профессионалов в разных областях, обучить тех, кому не хватало знаний, в том числе и Мари, и мог вполне гордиться собой.

— Настоящий архитектор выживет в любом из миров, — сделал он вывод. — Даже неандертальцы не смогли бы не оценить преимущество пещер с центральным отоплением, водоснабжением и канализацией.

— Верно, а потом бы выкололи чудеснику глаза, чтобы не сотворил чуда кому-то другому, — напомнил Бертран.

Герман вздохнул, отвернулся от маленького строительного городка и пошёл к своему коню, которого ему подарил сам каган, и которого Иевлев нарёк Дискавери, в честь любимого автомобиля, оставшегося в Первомире.

Они кочевали всё лето: Великое Ничто поглощало мир до крайности медленно.

Осенью получили первое известие от Эйдэна: ворон писал, что всё вернётся на исходе зимы, вместе с женатым Кариоланом. Герману очень хотелось ответить ему, чтобы Третий ни в коем случае не возвращался: Иевлев смог подслушать разговор, что по возвращении Эйдэна ждёт смерть. Похоже, каган ни на миг не поверил в покорность мужа убитой Касьмы. Да и отношение к дочери у Третьего было не по местным «понятиям». Настоящий кочевник понятия не имел, сколько у него дочерей и как их зовут. Знал лишь, сколько их есть на выданье, сколько лет старшей из не выданных замуж. Это было нужно для заключения брака. Эйдэн же относился к девочке так, как его соплеменники относились лишь к сыновьям. Так что и к убийству дочери вряд ли отнёсся рвнодушно.