Ворон, каркни на счастье (СИ) - Разумовская Анастасия

После того как ударили первые морозы, Охраш, недовольный скоростью продвижения на запад, велел разделить орду. Наиболее боеспособная часть составила «западную» орду, сконсолидировавшись вокруг кагана. Женщины, старики и дети, одним словом, те, из-за кого движение орды замедлялось, остались в «восточной». И Герман заскрипел зубами, понимая, что этим разделением каган согласился обречь их на уничтожение Великим Ничто.

— Я останусь в восточной орде, — хмуро заявил он Охрашу.

Каган уставился на него:

— Ты поедешь со мной.

— Я останусь с моей женой.

Охраш рассмеялся, фыркая, точно лошадь.

— Я подарю тебе новых. Там, на западе, скоро множество дев останется без мужей и женихов. Выбирай любую. Ты любишь беленьких? Я подарю тебе двоих беленьких.

— Мне не нужны никакие женщины, кроме Мари. Или моя жена и её служанка отправятся с нами, или я останусь с ними.

Чёрные глаза скользнули по архитектору-колдуну с презрением.

— Я велю связать тебя, а будешь противиться — тебе отрубят пальцы на ногах и левой руке. И лишат твоего жеребца, раз для него есть только одно стойло, куда ты согласен его загнать.

Герман не сразу понял шутку про жеребца. Но даже поняв, лишь пожал плечами:

— Делай что пожелаешь, владыка. Но подобные недружественные поступки лишь приведут к тому, что ты превратишь меня в обычного раба-недотёпу. Архитектора у тебя не станет.

Чёрные глаза сузились злобно. «Я только что нажил врага», — понял Иевлев, уже достаточно поживший среди кочевников, чтобы понимать такие вещи.

— У меня есть средства, чтобы сломить твоё упорство, — прошипел каган.

— Безусловно, владыка, — Герман устало пожал плечами. — Вот только я так слаб духом, что твои средства быстрее повредят мой рассудок, чем упорство.

Охраш негодующе прицокнул.

На следующее утро Мари и Майя отправились с западной ордой.

Зима наступила стремительно: вчера ещё комья жирной земли взлетали из-под острых копыт, а сегодня подковы цокали по замёрзшей в лёд почве.

— Им придётся штурмовать пограничные заставы, — заметил Бертран. — Это надолго. Думаю, мы задержимся до весны. А там, глядишь, и Эйдэн вернётся.

Но принц-Кот ошибся: кочевники не стали штурмовать крепости. Они просто с гиком промчали мимо, оставляя ошарашенных рыцарей, кипятивших смолу на широких стенах, позади. А в один из дней произошло сразу два события. Утром — ещё не начало светать — Мари шепнула «мужу» на ухо:

— У нас появилась проблемка.

— М-м? — сквозь сон отозвался тот, зарываясь в её волосы и вдыхая родной запах тёплой кожи. — Давай обсудим это через час или…

— Через час лагерь поднимется, и у нас будет всего несколько минут до седла. Герман, я серьёзно.

Он зевнул, потёрся о её макушку отросшей бородкой.

— Какую из наших проблем ты сейчас имеешь ввиду?

— Я беременна, — прямо произнесла она, и Герман сразу проснулся.

А спустя ещё часа три или четыре в морозной дымке они увидели ровные столбы дыма, устремляющиеся в голубое небо. Семь столбов.

Перед высокими кострами стояли семь мужчин, одетых в чёрное. Рядом с одним из них невысокая русоволосая девушка в меховой накидке, испуганно таращила глаза на несущихся всадников. Рядом с другим пламенела рыжая шевелюра другой, по виду знатной аристократки. Герман не сразу узнал Эйдэна.

Приоратский замок в Гатчине, землебитное здание, нечто вроде «дачи» императора Павла, построенная для Мальтийского ордена.

ПРИМЕЧАНИЯ

залечь на матрас — Бертран цитирует фильм (или книгу) «Крёстный отец», выражение означает «спрятаться», «затаиться»

Глава 23

Суслик

Приблизившись, скакуны замедлили ход, волна расступилась в стороны, а из искрящегося тумана на белом коне, гарцуя, выехал всадник в золотых доспехах. Из инкрустированного сверкающими камнями шишака, струилось серебро хвоста. Алый шёлковый плащ поверх лат трепетал на ветру.

Семь воронов преклонили колена и головы. Я растерялась: а мне что, тоже нужно? Не хотелось. Оглянулась на Кару. Та присела в глубоком реверансе, выгнув спинку так, что это подчеркнуло её прелести. Я последовала её примеру, но изгибаться не стала.

— Мои верные вороны! — провозгласил сияющий в лучах солнца всадник. — Исполнили ли вы то, цто было велено?

— О, повелитель солнца и луны, любимец Утренней звезды, — начал Аэрг, Первый, — позволь отвецать тебе слуге твоему Эйдэну, Третьему ворону.

— Почему мне должен отвецать Третий, а не Первый?

— Потому цто это было его дело, — уклонился Аэрг от ответственности.

Вот же хитрец! Каган явно размышлял. Я покосилась на Эйдэна. Тот замер в коленопреклонённой позе, прижав руку к сердцу и опустив голову и взгляд, но отчего мне кажется, что Третий улыбается?

— Ну хорошо. Говори, Эйдэн, Третий ворон.

— Мой повелитель, — хрипло заговорил тот, — я, Эйдэн, перед тобой, солнцем, луной и звёздами говорю и заявляю: та, о которой говорили пророцества, проснулась.

— Это я и без тебя знаю, — проворчал каган. — Луц света вспыхнул на западе. Мы поняли, цто он знацил.

Так вот как догадался герцог…

— Это она? — всадник пальцем с длинным, сверкающим ногтем ткнул в мою сторону.

Эйдэн повернулся и скользнул по мне неожиданно весёлым взглядом.

— Кто? Дева из пророцества? — уточнил невинно.

— Да.

— Нет, повелитель. Дева из пророцества не она.

Мир, казалось, замер. В том, что Эйдэн издевается, не нарушая почтительности в голосе, я была уверена.

— А кто? Вон та?

Кара, видимо.

— Нет, повелитель.

Каган ощутимо начинал злиться. Воздух потяжелел.

— Не заставляй меня задавать ненужные вопросы, Эйдэн, Третий ворон. Где дева из пророцества?

Эйдэн поднял лицо, подставил его лучам солнца, зажмурился и откровенно улыбнулся:

— Не знаю, повелитель. Я её не видел.

Лицо кагана налилось багрянцем, ноздри раздулись от гнева:

— Ты должен был разбудить её и отдать в жёны Седьмому ворону. Ты обещал это мне.

— Я обещал жену брату моему Кариолану. Брат мой Кариолан получил жену. Но кто я такой, цтобы разбудить ту, цто спала? В моём сердце нет доброты. Я не обещал, что женой Седьмого ворона станет дева из пророцества.

Каган сузил глаза, разглядывая наглеца. Эйдэн улыбался, и я вдруг поняла, что его сейчас убьют. И что он знает это. И знал задолго до сегодняшнего дня.

— Повелитель, — мягко сказал мятежный ворон, — ты видел: дева проснулась. А знацит, пророцество сбылось. Веди нас на Великое Ницто, семеро готовы идти за тобой.

Глаза кагана округлились, лицо выразило непонимание. Эйдэн вскочил на ноги, выхватил саблю, салютуя и крикнул что-то на своём языке. Очень громко крикнул, и раньше, чем мир потонул ответном в рёве войска, Кара успела перевести:

— Да славится Охраш, Великий победитель Великого Ничто! Да здравствует тот, кто поведёт семерых против Тьмы! Да сбудутся пророчества!

Каган посерел, но, судя по всему, ничего не мог возразить. Видимо, где-то существовало ещё одно пророчество, по которому именно ему нужно было вести войско в последнюю битву. И, возможно, разбудив Аврору, Эйдэн подвёл необратимую черту.

Когда восторженные вопли сотен тысяч людей смолкли (а это случилось не скоро), а мои уши вновь обрели способность слышать, Эйдэн поцеловал саблю и с откровенным вызовом глядя в глаза своего господина, вновь провозгласил:

— Моя жизнь — тебе. Моя сабля — тебе. Веди нас в бой, повелитель.

— Вас должна повести дева, — вполголоса прошипел каган, его ноздри широко раздувались от бешенства. — Пророцество…

Но Эйдэн вдруг его перебил:

— Дева во главе войска — позор войску. Кто пойдёт за слабой женщиной? Дело девы — проснуца поутру. Дело владыки, друга Солнца, Луны и звёзд — вести в битву своих воронов.