Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

Вот тебе и… приплыли.

Фашизма этот мир не знал. Да и я темой не особо интересовался, а тут прям шкурой почуял, как повеяло таким, родным и ненавистным. Может, и вправду это в крови у нас или в душе отпечаталось? Но я аж зубы стиснул, чтоб не ответить.

— Ты… предлагаешь их… убивать? — тихо и как-то очень жутко спросила Светлана, отступая на шаг.

— Утилизировать. Да ты оглянись! Они в большинстве своём в тягость! Вон, бродят по улицам дурачки, цепляются к приличным людям. Мычат, брызжут слюной. Нищие, голодные. Влачат жалкое существование. Или камнем висят на шеях своих семей. И жизнь их тяжела. Их гоняют, бьют, в них кидают камни… так не гуманней было бы подарить им тихую смерть?

Светочка отступила ещё на шаг.

И пальцы соскользнули с рукава.

— Ты… ты…

Она и головой мотнула.

— Это… ужасно. То, что ты говоришь!

А то.

И Симеон, наконец, сообразил, что явно перебарщивает. И тут же изобразил виноватую улыбку.

— Да ладно. Я ж так… теореотизирую. Мы вчера засиделись немного. Обсуждали устройство нового мира. И Светлый сказал, что все общественные блага должны будут разделяться по справедливости. И мы заспорили, как справедливей, чтобы на всех и поровну, или чтобы каждому по пользе? Скажем, это ведь не честно, когда один работает меньше, другой больше, а получают одинаково?

— Не справедливо, — кивнула Светочка и снова взяла его под руку, но как-то так, словно не до конца веря. — Но…

— Вот… но и когда у одних ничего, а у других всё тоже несправедливо. Поэтому нужен ясный механизм регулирования, — голос его звучал ровно, даже как-то леновато, а в движениях появилась некоторая вальяжность.

И явно, что тему эту они обсуждали. Со светлым ли, с другим кем.

— Уйти, — вздохнула Тьма и во вздохе этом мне слышался вопрос. Или намёк?

— Пускай. Вернётся.

— К примеру, логично будет ввести коэффициент социальной полезности. Он будет учитывать личный вклад гражданина в построение справедливого общества. И обеспечивать ему получение тех или иных благ. Допустим, у ценный специалистов он будет удвоенным или даже утроенным, в зависимости от важности конкретного человека. А вот у иждивенцев — меньше единицы, что подтолкнёт их и их семьи иждивенцев не плодить. Заодно и поможет избавить общество от личностей ничтожных, вредоносных. Сумасшедших, бродяг или тех же цыган. Или вот аристократов, которые тянут силы из народа… мы должны сделать так…

До ворот мы их проводили.

Я бы и дальше, но поводок натянулся, а выстраивать цепочку смысла не было. Симеон, если с кем и станет встречаться, то не здесь.

— Вот сволочь, — сказал Метелька, когда я пересказал ему услышанное. — Сам он… паразит. Это ж… он, что, всерьёз? Взять и… вот так?

Метелька аж споткнулся от избытка эмоций, благо, опирался на кресло и потому не упал.

— Ну, думаю, что не сразу «вот так». Помнишь, мы про эксперименты обсуждали? Их же на ком-то ставить надо. И ставят…

А в том, что ставят, я был полностью уверен. Не зря от Симеона лилиями тянуло. Да и в целом очевидно, что там уж давно всё за пределы теории вышло.

— На сумасшедших, думаешь?

— На сумасшедших. Или на бродягах. Алкоголиках. Проститутках. На всех тех, про кого легко сказать, что они недолюди. Ты к больничке кати. Нагулялись…

— Вообще и сам можешь, — буркнул Метелька не без труда разворачивая кресло. То поскрипывало и раскачивалось, намекая, что само по себе не ново и вообще хрупкой конструкции. А стало быть, в обращении следует проявить осторожность.

— Могу. Но на кой, чтоб это кто-то видел? Я вчера вон помирал ещё…

А что источники информации у них имеются, тут и гадать нечего.

— Так, значит, эксперименты? — Метелька, пыхтя, навалился на ручки. Колёса продавливали землю, и кресло слегка застревало.

— Скорее всего… тут как бы… нельзя взять человека с улицы и дать ему в руки нож, сказав, мол, вон, ставь эксперимент. Люди, они ж не все готовы убивать других людей, чтоб прямо так и сходу. Тем более когда для них самих нет прямой угрозы. А если внушить ему, что он за идею, за благо общее. И что польза от всех опытов будет огроменная, а ставят их как раз на людях бесполезных. И что он не людей убивает, а выполняет свою миссию или даже две, ищет всеобщее счастье и избавляет общество от мусора…

— Всё равно дерьмо, — сказал Метелька.

— Ещё какое. И надо искать того, кто это дерьмо в головы вкладывает.

Потому что от идеолога избавиться всяко проще, чем от идеи.

Метелька даже отвечать не стал.

[1] Цитаты из книг Спенсера, весьма своеобразного деятеля, труды которого и по сей день вызывают споры.

Глава 25

Глава 25

И если приглядеться, то за спиной каждого государя Европы, сколь бы ни был он важен и горделив, сколь бы ни кичился древностью рода и величием оного, виднеется тень в белых или чёрных одеяниях. Тень сия скромна, как и подобает то божьему человеку, однако давно уж, кроме этой показной скромности и одеяний, не осталось в ней божественного, ибо представляет она ничто иное, как ожившее воплощение земного величия, обретенного Святым Престолом…

«Географический вестник», заметки путешественника по европейским землям.

Алексей Михайлович выглядел много лучше, чем в прошлую нашу встречу. Нельзя сказать, что он прямо весь здоровьем лучился, скорее уж сходства с мумией поубавилось.

Или просто мумия посвежела? Скинула пару тысяч лет печального бытия.

— Премного рад видеть вас, молодые люди.

Он полулежал в кровати, со всех сторон обложенный подушками, на которые и опирался.

— И вам доброго дня, — я сунул палец под бинты и поскрёб. — Можно, сниму, а? Хоть тут? А то преет всё, чешется.

Николай Степанович, обнаружившийся подле Слышнева, обернулся и кивнул.

— Снимай. Я думаю, пора заменить на лёгкую повязку. Ну и в целом, ходи гулять сам. Только неспешно и недалече.

— Спасибо, — сказал я с немалым облегчением.

Не люблю болеть.

Там, в жизни прошлой, я почти и не болел. То ли уродился здоровым, то ли организм понимал, что если свалится, то конец. Вот и держался, пока мог.

Ну и после тоже держался.

— Отлично… — пока я возился с бинтами, которые намотали на совесть и завязали так, что хрен распутаешь, Николай Степанович закончил осмотр. — Вы восстанавливаетесь поразительно быстро. Думаю, что еще пару дней и я с чистым сердцем позволю вам отбыть домой. Если того захотите. Но всё же буду настаивать на постоянном наблюдении.

— Спасибо. Только, можно нормальной еды?

— Хочется?

— Ещё как.

— Каши, — подумав, разрешил Николай Степанович. — Жидкие супы. Попробуем паштеты, особенно печёночный. Но ничего жирного. Не обманывайтесь, Алексей Михайлович. Голод в вашем состоянии естественен, поскольку тело требует сил, но всё же оно не настолько здорово, чтобы принимать обычную пищу. Ваш кишечник…

— Давайте в другой раз, — попросил Алексей Михайлович, на нас покосившись. Ну да, нам-то про его кишечник знать не стоит.

Кишечник — это вообще дело сугубо личное.

— Конечно. Извините. Увлёкся. Попробуем питание частое, а там будет видно… так, молодые люди вам оба нужны?

— Нет. Только вон тот симулянт.

— Я не симулянт, — возмутился я, пытаясь свернуть бинт. Здесь не принято разбрасываться материалом. Так что бинты отправят в прачечную, где вымочат, выстирают и вернут в госпиталь. А там уж придёт время и пригодятся. — Я не нарочно.

— Тогда вас, молодой человек, прошу на процедуры… — Николай Степанович подтолкнул Метельку в спину. — Грязи ждут, к тому же согласен с многоуважаемой Татьяной Ивановной, что тёплая минеральная вода…

Договаривал он уже в коридоре.

И дверь прикрыл. Я же, оглядевшись, подтянул стул поближе к кровати. Оно и вправду, не орать же. А палата преобразилась. Вон, на полу ковёр появился. Ещё один — на стене подле кровати, чтоб от стены холодом не тянуло. На окне — занавесочки. Стол скатертью укрыт, на которой, правда, не самовар с фарфором, но стопки каких-то бумаг, папки, короба…