Башни Латераны (СИ) - Хонихоев Виталий

Он не понимал войну. Но даже ему было ясно: такая тишина — хуже, чем штурм. Потому что неизвестность съедала людей изнутри, как ржавчина железо.

— Эй, поварёнок! — раздался за спиной грубый, насмешливый голос. — Ты что, всю ночь у окна простоял? Или просто боишься спать в своей тёплой квартирке рядом со святой девой?

Лео вздрогнул и обернулся.

За длинным деревянным столом, заваленным остатками завтрака — чёрствым хлебом, миской остывшей похлёхи, кувшином разбавленного эля — сидели несколько наёмников из роты. Грюнд Рыжий, здоровенный детина с копной огненных волос и шрамом через всю левую руку, ухмылялся, показывая кривые жёлтые зубы. Рядом с ним — Маркус Вобла, худой и жилистый, с вечно прищуренными глазами и ножом в руках, которым он методично чистил ногти. В углу, на низкой скамье, сидел старый Пауль, бывший сержант городской стражи, которого выгнали за пьянство. Он хмуро жевал хлеб, запивая элем, и не смотрел ни на кого.

— Я… я не спал, — ответил Лео, отходя от окна. — Просто… думал.

— Думал, — передразнил Грюнд, и несколько других наёмников захихикали. — Слышь, Маркус, он думал. Мозгами своими студенческими работал.

Маркус Вобла не поднял глаз от ножа:

— Оставь парня, Грюнд. Он оруженосец. Ему положено думать. За двоих — за себя и за свою госпожу.

Это прозвучало не то насмешливо, не то сочувственно. Лео не мог понять.

Он подошёл к столу, взял миску с похлёбкой — она была жидкой, почти прозрачной, с плавающими кусочками какого-то корнеплода — и сел на край скамьи, подальше от остальных. Есть не хотелось, но надо было. В последние дни он ел мало — то ли от усталости, то ли от постоянного страха, который скручивал желудок в узел.

— Как там твоя госпожа? — спросил Грюнд, отрывая кусок хлеба. — Всё молится?

Лео кивнул, не поднимая глаз:

— Молится.

— Целыми днями?

— Да.

— И ночами тоже?

— И ночами.

— А ты что, рядом сидишь? Караулишь?

— Иногда, — уклончиво ответил Лео. — Когда велит.

— Везёт тебе, поварёнок, — хмыкнул Грюнд. — Живёшь в тёплой квартирке, а не в этой вонючей казарме. Небось и кормят тебя лучше.

— Так же, как всех, — пожал плечами Лео.

На самом деле он почти не ел. Еду приносили, распределение взял на себя Храм, а им с Алисией полагалась тройная порция — одна ему и двойная ей. Он накапливал хлеб и кашу, заворачивал горшок в полотенце и относил домой. Отец теперь вовсе не получал жалования, верфи не работали, работа на укреплениях и в ополчении не оплачивалась, там просто кормили. И кормили скудно, а у него дома два голодных рта, матушка и Мильна. Матушка все еще шила, но кому нужны обновки, если город в осаде и не сегодня — завтра все рухнет? «Три Башни» закрылись как таверна, там теперь пункт раздачи монастырской похлебки, а в верхних комнатах раненные лежат. Потому он и считал своим долгом каждый день своих навещать с горшочком, завернутым в полотенце.

— А она правда никогда не снимает шлем? — спросил кто-то из младших наёмников, сидевших в дальнем конце стола. — Даже когда спит?

— Никогда, — подтвердил Лео.

— А как же она ест?

— Постится.

— А срёт?

— Заткнись, Ганс, — вступился Маркус. — Не твоего ума дело.

— Да ладно, всем интересно! — не унимался Ганс, молодой парень с щербатой улыбкой.

— Она что, святая какая-то? Совсем ничего человеческого?

Лео сжал ложку в руке. Хотел что-то ответить, но не нашёлся.

— Святые тоже люди, — вдруг произнёс старый Пауль, не отрывая взгляда от миски. — И они тоже едят, спят, срут. Просто делают это скромно, без лишнего шума. Не то что ты, Ганс, как откроешь хлебало так сразу дерьмом вонять начинает.

— Ты… чего⁉ — вскинулся было Ганс, но Пауль поднял взгляд и посмотрел на молодого, да так, что тот сел обратно.

— Тебя, сосунок, здесь бы не было. — сказал Пауль спокойно, возвращаясь к своей каше: — если бы не его госпожа. Видел я как Безымянная в строй врагов врубается, только сопли кровавые во все стороны. Умел бы ты так же мечом махать как языком — может быть и мог бы чего сказать. А так… лучше завались. Ты ей должен пятки целовать, что еще живой, а не болтаешься за воротами на кол насаженный. Не знаешь как Арнульф любит после себя лес из кольев оставлять?

— Да я… я ж не…

— Вот и заткнись, если ты «не». — передразнил его Пауль, отодвигая миску.

— Ну да, — кивнул Маркус. — Не наше дело лезть в чужую жизнь. Главное, что она дерётся, как десять мужиков разом. Видел я её в проломе. Такого не забудешь. Одно слово — Паладин. Кого попало в рыцари Святого Ордена не берут, эти ребята с демонами наравне рубились в Третью Демоническую.

— И правда, — согласился Грюнд: — нам бы таких побольше… мы бы даже на стенах не стали бы стоять, просто вышли бы за ворота и вперед… к Арнульфу в шатер. То-то он обосрался бы!

— Ладно, хватит болтать, — проворчал старый Пауль, поднимаясь со скамьи. — Пора на стену. Смена через полчаса.

Наёмники начали подниматься, допивать эль, затягивать ремни на доспехах. Грюнд потянулся, хрустнул суставами, и кивнул Лео:

— Ты куда? На стену с нами или к своей?

— К госпоже, — ответил Лео. — Мне нужно… проверить её доспехи.

— Ага, доспехи, — ухмыльнулся Грюнд. — Ну давай. Передавай ей от нас поклон. И скажи, чтоб она не забывала про нас, простых парней. От меня лично — чтобы в бою не перепутала. А то приголубит своим молотом и все. Моя мамочка меня не дождется.

Лео кивнул и поспешно вышел из казармы. Холодный утренний воздух ударил в лицо. Он ускорил шаг. Час он пробыл в казарме, как и положено младшему — почистил доспехи и починил кое-что по мелочь — перетянул рукоять меча кожаным шнурком, выправил лезвие на точильном камне, отчистил рыжие пятна ржавчины на топоре… а теперь его ждал урок боя на мечах. Именно боя, а не фехтования. Курт с первого раза объяснил ему разницу, фехтование — это когда дуэль благородных дейнов, все по правилам и один на один. А бой — это когда все вокруг пытаются тебя убить, а ты пытаешь не дать им тебя убить, и по возможности — убить их всех.

— Твою… Безымянную Дейну учить — только портить. — говорил командир: — она и так с молотом ловко управляется. А вот ты меч держишь как селедку. Или палку колбасы. Ты ж теперь у нас официально в «Черных Пиках». А я у себя в отряде такой позор видеть не желаю. Будешь у Бринка учиться, он с мечом обращаться умеет.

Так что после часа в казарме наемников Лео ожидал примерно час мучений и унижений с Бринком, который не обучал его, а просто избивал гибкой деревянной палкой, стараясь попасть как можно больнее. И только потом у него будет время на то, чтобы отнести еду домой и немного поговорить с матушкой и Мильной. Отец конечно же занят, стоят укрепления внутри города на случай, если стены все же не выдержат.

Лео вздохнул и направился за казарму, туда где была тренировочная площадка. Тренировка с Бринком была, как всегда, унизительной и болезненной. Бринк не учил — он избивал. Гибкая деревянная палка свистела в воздухе, оставляя синяки на рёбрах, на плечах, на руках. Лео пытался защищаться, парировать, но Бринк был быстрее, опытнее, злее.

— Ты держишь меч как лопату! — рявкнул Бринк, сбивая клинок из рук Лео очередным ударом: — кисть береги, дурошлеп! Тебе так пальцы поотрубают первым же взмахом!

Лео поднял меч, стиснул зубы, снова встал в стойку. Бринк усмехнулся и снова ударил, единым слитным движением — по запястью, по локтю, по колену. Лео упал, задыхаясь от боли.

— Всё, хватит на сегодня, — бросил Бринк, отходя. — Ты безнадёжен, поварёнок. Но хоть стараешься. Завтра снова. И послезавтра. Пока не научишься хоть как-то держать меч в руке… и за что мне такое наказание…

Лео молча поднялся, подобрал меч, вытер пот со лба. Всё тело болело. Но он не жаловался. Не мог.

Потому что знал: если не научится — умрёт. Рано или поздно.

Он вышел со двора, где проходила тренировка, и медленно побрёл по узким улицам Нижнего города. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в тусклые оттенки охры и свинца. Улицы были пусты. Только изредка мелькала фигура — патруль город кой стражи, старуха с вязанкой хвороста, ребёнок, бегущий куда-то по своим делам.