Книжная лавка фонарщика - Остин Софи

Несколько секунд он молчал; и Эвелин слышала только стук собственного сердца, еще не успокоившегося после подъема по лестнице. Затем он повернулся, вздохнул и тяжело опустился на кровать — пружины под ним провисли так сильно, что казалось, они вот-вот соприкоснутся с полом.

— Ты невысокого мнения обо мне, Эвелин. Я это вижу. И могу понять почему. Уверен, с твоей стороны все выглядело так, словно я вас бросил…

— Вы и бросили, — перебила Эвелин, шагая из одного конца комнаты, где стоял комод, в другой, к кувшину и тазу для умывания. — В какую обертку это ни заверни, факт остается фактом.

— Я вас не бросал, — настаивал отец. — В Лондон я уехал ради нашей семьи, ради нашего будущего, и цель моя все еще не изменилась.

— Но для ее достижения нужно продать Риккалл-холл.

— Продать землю, на которой он стоит, да. Но одно из условий сделки — пожизненный для вас с матерью договор аренды.

Эвелин остановилась и посмотрела на него:

— А для вас? Вы ведь тоже будете в нем жить? Или вы планируете вернуться в Лондон?

Он слабо улыбнулся, избегая ее взгляда.

— Ты думаешь, мне правда хотелось торчать в Лондоне и разбираться с провалившимся вложением, а не проводить время дома, с семьей?

— Да, — ответила Эвелин, снова принявшись шагать. — Иначе вы заезжали бы навещать нас или хотя бы писали нам.

— Я писал.

— Матери! Мне вы не написали ни слова.

— Потому что ты злилась на меня, Эвелин. За миллион причин, и мне казалось…

— Не за миллион причин, а за несколько. В основном за то, что вы уехали в Лондон, уволили почти весь персонал и перестали писать нам.

— Все это я сделал во благо семьи.

Она обвела взглядом его помятую рубашку, его неуложенные каштановые волосы, завивающиеся колечками у торчащих ушей. Как же много она хотела ему сказать — сколько всего накопилось за эти два года, но теперь… Теперь, глубоко вдохнув, она поняла, что вес этих слов был для нее неподъемен.

— Мать знает про условия сделки? — спросила Эвелин. — Знает, что владеть Риккалл-холлом мы больше не будем? Что будем его арендовать?

Она видела, как с кончика его языка уже готова была сорваться ложь. Заметила, как приподнялись его брови. Но он вздохнул и сказал:

— Нет, Эвелин. Она не знает. И я бы предпочел, чтобы так оно и оставалось.

— Мама заслуживает правды.

— Она заслуживает хорошего отношения, — ответил Джон, обхватывая руками голову. — Она заслуживает гораздо лучшего, чем я ей дал. Чем могу дать ей сейчас. Но я хотя бы могу уберечь ее от всей правды. Уберечь от стыда. Герцог не раскроет условий соглашения — это была часть нашей сделки. — Он горько усмехнулся. — И его молчание — одна из причин, почему Риккалл-холл он получит за преступно низкую цену.

Эвелин стиснула зубы. Интересно, а молчание леди Вайолет тоже входит в условия сделки? Эта женщина разносит сплетни, как торговка на рынке.

— Знаете, папа, у меня есть подруга, которая думает, что ложь бывает во благо, — сказала она. — И мне кажется, вы как раз пытаетесь меня сейчас убедить, что выбираете именно такую ложь. Но как мне это видится, никакого блага в ней нет. Нет блага в том, чтобы морочить маменьке голову. Нет блага в том, чтобы просить ее снова выйти в свет, к людям, к друзьям, не зная, на чем на самом деле стоит ее жизнь. К вашему сведению, когда мы сюда переехали, все отвернулись от нее. Все бывшие подруги перестали писать. Вы навлекли на нашу семью столько позора, что общение с нами стало для них неприемлемо.

Джон откинулся назад, опершись спиной на стену.

— Это мне известно, — сказал он. — Почему, ты думаешь, я настоял, чтобы вам разрешили вернуться в Риккалл-холл? Я хочу исправить все, Эвелин. Исправить то, что я натворил.

— Хорошо, — произнесла Эвелин. — Только не говорите, что делаете это во благо семьи. Вы с самого начала должны были рассказать нам правду. Ложь ранит больше, чем все остальные поступки, вместе взятые.

К горлу подступил ком, и она отвернулась, чтобы отец не увидел ее слез.

— Эвелин, — начал он. Она услышала, как скрипнули разжавшиеся пружины, и почувствовала его руку у себя на плече. — Ты должна понять, что порой… порой люди лгут только потому, что так сильно стыдятся правды, что сами не могут ее вынести. Мне хотелось, чтобы вы верили, что жизнь наша осталась прежней, что впереди светлое будущее. Ведь если бы в это не верили вы, то не смог бы и я. Мне было стыдно. Я стыдился того, что сделал. И надеялся исправить это до того, как мои поступки отразятся на вас. Но я не сумел, Эвелин, и прошу за это прощения.

— А театр? — спросила она. — От него какая выгода?

— Никакой выгоды, — ответил он. — Просто возможность снова сходить куда-то семьей. В этом можешь мне доверять.

— Нет, не могу, — произнесла она, отпрянув. — Как вы это после всего себе представляете?

— Значит, я постараюсь снова заслужить твое доверие, — сказал он. — И заслужу. Вот увидишь.

Он поцеловал ее в висок и вышел из комнаты.

Глава 37

В пятницу перед спектаклем, когда Эвелин уже собиралась закрывать магазин, Уильям посмотрел на нее из-за кассы и произнес:

— Что ж, теперь официально. Моя победная серия прервана.

Последние две недели, с момента ссоры из-за Натаниэля, отношения между ними оставались натянутыми и атмосфера в магазине была напряженной, вязкой от невысказанных слов. Но сейчас Уильям впервые за день искренне улыбнулся, и Эвелин, стряхнув пылинки с платья, встала.

— Правда?

— Сама посмотри, — ответил он, поворачивая к ней листок с цифрами.

Она подошла к столу и взглянула на лист с аккуратным, округлым почерком Уильяма. Единственной цифрой, выбивавшейся из строгих строк, была повторявшаяся раз за разом пятерка.

— Этого не может быть, — тихо проговорила Эвелин, проводя пальцем по цифрам, выведенным черными чернилами.

— Может, — сказал Уильям. — Гови даже считает, что тебе полагается премия.

— Премия? — Эвелин подняла взгляд. — За что?

— За то, что этот август стал для нас самым прибыльным месяцем со времен открытия магазина, — пояснил Уильям с теплотой в голосе. — И за то, что ты это заслужила. Вот. — Он достал из-под стола бутылку виски с двумя стаканами и поставил их рядом с кассой. — А пока пьешь, можешь подумать, на что потратишь лишний фунт и шесть пенсов.

Разглядывая золотисто-медовую жидкость внутри бутылки, Эвелин на мгновение снова очутилась в их старой гостиной — вспомнила, как отец открывает граненый графин и его тихий голос тонет в потрескивании камина. Той Эвелин один фунт и шесть пенсов показались бы ничтожной суммой. Но та Эвелин не представляла, каких трудов ей будет стоить ее заработать.

— Эвелин?

Она моргнула и слегка покачала головой, как бы стряхивая это воспоминание.

Уильям налил в каждый стакан по дюйму виски.

— Уже есть идеи?

— Знаешь, я недавно видела по пути домой одно здание, которое сдается в аренду. Кто-то написал объявление и вставил его в окно корзинной лавки. И мне показалось, что для нас с маменькой оно подойдет идеально. Только вот я так и не спросила арендную плату. Сколько ты платишь?

— Семь шиллингов в неделю и один шиллинг в месяц за вывоз мусора, — ответил Уильям, подталкивая к ней стакан.

Эвелин на секунду задумалась. Пусть она понимала в этом мало, но все-таки достаточно, чтобы знать: семь шиллингов за такой красивый дом на Сент-Леонардс-Плейс — слишком уж низкая цена. Она посмотрела на него и, заметив странное выражение на его лице, засмеялась.

— Понятно. Пытаешься провести меня, да? Доказать, какая я наивная?

— Что верно, то верно, — поспешил ответить Уильям, чокаясь с ней стаканом, но не встречаясь взглядом. — Замени шиллинги на фунты, и будет тебе ответ.

— Щедрые, значит, у тебя издатели, — сказала Эвелин. — Если я правильно посчитала, то в год ты платишь за аренду в шесть раз больше, чем получаешь зарплату!