Мстислав Дерзкий часть 1 (СИ) - Машуков Тимур

— Ты что творишь!!! — графиня подскочила и хлесткой пощечиной сбросила Веру с меня.

Та, опрокинувшись на спину, удивленно поморгала, потянулась и уставилась на нас с каким-то возмущением. Я ж сполз вниз, в сторону вещей, клятвенно дав себе зарок больше с этой ненормальной в одну постель не ложиться.

— А… чего? Почему я голая? Ты что со мной творил, старый развратник⁈ –прохрипела Вера, правда, без особого энтузиазма и желания прикрыться. — Теперь, как порядочный человек, ты просто обязан на мне жениться!

— Не творил и не порядочный, — быстро одевшись, я отошел подальше от этой ненормальной.

— Теперь не отвертишься. И запомни — я люблю бриллианты.

— Хватит, Вера, — поморщилась Наталья. — Ты вообще что тут делаешь?

— Сказала, что комнат свободных больше нет. Пришла пьяная, двух слов связать не могла. А теперь лежит тут, вывалив свои прелести, как развратная девка, — мстительно сдал я ее.

— И ничего я не развратная, -перевернулась та на живот. — А вполне себе невинная…

— И, судя по отсутствию следов, ты такой и осталась. И с чего это вдруг у тебя не стало комнаты? Она свободна.

— Ну, я подумала, что ее заняли, столько гостей съехалось… — замялась та, стараясь не смотреть на меня.

Вот же ж гадина!!!

— Все, хватит этого цирка, — Наталья явно была настроена серьезно.

Она молча прошла к столу, опустилась в кресло каким-то замедленным, усталым движением, лишенным обычной грации, и посмотрела на меня. Взгляд графини был пустым и одновременно невероятно тяжелым.

— Кофе есть? — ее голос был хриплым, простуженным, будто она и правда провела ночь на сквозняке среди могильных плит.

Я молча кивнул, подошел к небольшой станции, где подогревалась вода, и насыпал в кружку ложку горького, черного как смоль порошка. Залил кипятком, помешал и протянул ей.

Она взяла чашку обеими руками, словно пытаясь согреть о нее ледяные пальцы, и сделала долгий, обжигающий глоток. Казалось, вместе с напитком, жизнь по капле возвращалась в ее тело.

— Ну? — спросил я, предчувствуя недоброе. Усталость такого рода редко рождает благоразумные решения.

Она поставила чашку, обвела комнату взглядом, на секунду задержав его на Вере, которая по-прежнему не спешила одеваться. Кажется, в ее нынешнем состоянии Наталью больше уже ничто не могло удивить.

— Мы пришли к единому мнению насчет Устинова, — выдохнула она, возвращая взгляд ко мне. — Пока сидели там… В склепе… Приняли общее решение. Объявлять формальную войну его роду — долго. По закону, после объявления войны дается неделя на то, чтобы приготовиться. А после тяжбы в Имперском Совете последуют санкции, расследования… Месяцы, если не годы бумажной волокиты. Действовать через закон — значит, играть на его поле, он там как крыса в канализации, знает каждый поворот. И опять же — долго. Он затянет дело, уйдет в тень, а когда мы ослабнем, нанесет удар исподтишка. Этот гад, если что-то решил, то уже не остановится.

Она посмотрела на меня поверх чашки. В ее взгляде не было ничего, кроме ледяной, безжалостной твердости. Камень, отполированный горем.

— Так что мы решили действовать напрямую. Силовой захват. Тайный, разумеется. Взять этого зажравшегося хама и… расспросить. С пристрастием. Выяснить, с чего это он возомнил себя столь смелым, что решил, будто может угрожать Темирязьевым в их же доме, и остаться безнаказанным. Узнать, кто стоит за его спиной. И заставить его замолчать. Навсегда, если понадобится.

Я почувствовал, как внутри все сжимается в один тугой, холодный и тяжелый ком. Предчувствие оправдалось.

— Когда? — спросил я, и мой голос прозвучал глухо, отдаваясь эхом в моей собственной голове.

— Еще ночью, пока мы были в склепе, я отправила людей. Они уже в городе. Следят за его особняком. Вычисляют режим, охрану, слабые места. Брать будем там. Сегодня. С наступлением темноты.

Тишина в комнате повисла тягучая, густая, как смола. Даже дыхание Веры казалось неестественно громким. Я медленно отставил свою недопитую чашку. Фарфор звонко стукнул о дерево стола.

— Значит, Башня опять откладывается, — констатировал я, и в голосе моем зазвучала привычная сталь, заглушающая рождающуюся ярость.

— Мстислав, я… — она начала, но я не дал ей договорить.

— Башня — это ключ, Наталья! — мой голос сорвался на низкий, яростный, сдавленный шепот, чтобы не услышали стоящие за дверью гвардейцы, но от этого он звучал лишь опаснее. Дожились — она уже в собственном доме без охраны не ходит. — Каждый день, каждая ночь, что мы тянем с ее штурмом, — это шанс для них замести следы! Уйти еще глубже в тень! Унести с собой все, что может привести нас к тому, кто это затеял! Устинов — это ваша проблема! Ваша родовая склока, ваши амбиции, ваше лицо, которое кто-то посмел ударить! К которой я, уж прости, не имею никакого отношения! Я здесь, чтобы бить настоящего врага, того, кто призывает нежить и режет людей в жертву, а не утешать самолюбие оскорбленных аристократов! К тому же его вина гораздо сильней вины Устинова.

Она слушала, не перебивая, ее усталое, бледное лицо не выражало ничего, кроме мрачной решимости. Она не спорила. Она констатировала.

— Ты думаешь, я этого не понимаю? — наконец, тихо спросила она. — Я провела ночь, глядя в лицо своему мертвому брату. В лица тем, кто погиб, защищая наши стены. Я понимаю лучше кого бы то ни было. Но Устинов — не просто склока. Его наглость — симптом. Яркий, кричащий симптом. Если мы не прижмем его сейчас, мгновенно и жестоко, не продемонстрируем свою силу и готовность рвать глотки, другие шакалы решат, что мы и правда слабы. Нас начнут кусать со всех сторон. Наши союзники отвернутся, вассалы задумаются о смене сюзерена. И тогда, Мстислав, о Башне и о твоей охоте можно будет забыть. Нас просто сомнут. По частям. И начнется это с вот таких вот Устиновых.

Она поднялась с кресла, подошла ко мне вплотную. От нее пахло холодом склепа, горьким кофе и несгибаемой волей.

— Я не могу дать тебе много людей для похода в Башню. Большая толпа привлечет внимание. И все мои боеспособные силы, включая гвардию брата и сестры, будут заняты другой операцией. Но я дам тебе самых лучших из тех, кто остался. Тихомира и Веру.

Я фыркнул, мысленно представив эту пару — угрюмого, молчаливого оружейника, для которого меч был ближе жены, если она у него вообще есть, и эту… эту пьяную девицу с ее ночными кошмарами и брачными предложениями.

— Вера едва на ногах стоит. Точнее, лежит… — я махнул рукой в сторону кровати.

— Я уже вполне себе в рабочем состоянии!!! — донеслось с кровати.

— Она будет себя хорошо вести, — отрезала Наталья, ее голос не допускал возражений. — Вера профессионал, в чем ты мог уже убедиться. К тому же, у нее долг перед семьей. Она будет драться как одержимая, чтобы искупить свою слабость. Тихомир знает свое дело как никто другой. Он и маг, и воин, и он чувствует ловушки и неожиданности лучше кошки. Втроем вы проверите Башню быстрее, тише и незаметнее, чем с целым отрядом громыхающих доспехами гвардейцев. Это не предложение, Мстислав. Это решение. Мое. И оно окончательное. Если не нравится, можешь идти один.

Мы стояли друг напротив друга, два истощенных, изможденных горем волка, у каждого из которых был свой фронт, свой враг и свой план битвы. Я видел в ее глазах не только упрямство и аристократическую спесь. Я видел ту же усталость, что и во мне. Видел отчаяние, прикрытое железной маской долга. И сквозь туман собственного разочарования я понимал, что она права. На своем уровне. Ей, как главе рода в отсутствие старших, нужно было закрепить тылы. Обезопасить семью от удара в спину, показать, что зубы у Темирязьевых еще остры. Без этого любая наша авантюра с Башней теряла смысл.

Сопротивляться было бесполезно. И бессмысленно. Выхода у меня не было. Я был гостем в этом доме, непонятным человеком, имеющим свой интерес и свои цели. Мое мнение учитывали, но последнее слово всегда оставалось за ней.

— Хорошо, — я выдохнул, с силой потерев переносицу, отводя взгляд. — Втроем. Но если это ловушка, и мы напоремся на что-то серьезное, с чем втроем не справимся…