Я приду за тобой! 3 (СИ) - Морале А.

— Дослушайте до конца, отче, тогда и вопросов не будет! — отчитала юная графиня епископа, словно бестолкового ученика гимназии.

— Хм… Хорошо, продолжай, — не стал спорить Великий Инквизитор.

— Однажды я спросила у матушки… ну, ещё до того, как увидела голову мужчины между её ног. Что делать, если хочется мужчину? Вот прям как вы у меня недавно спросили, отче.

— Хм… И что она сказала?

— Она показала, как порадовать себя так, чтобы было приятно.

— Твоя матушка мудрая женщина.

— Это грех, отче?

— Это малый грех, — поморщился епископ. — Что-то ещё?

— Да… В следующий раз я спросила у матушки, изменяет ли она отцу?

— И?

— Она сказала, что нет. Ни разу!

— Твоя матушка очень мудрая и чистая женщина! — нахмурился Фелипе, непроизвольно опустив взгляд и посмотрев на голые лодыжки юной графини, выглядывающие из-за слегка задранного подола платья. — Но как же тот случай в спальне?

— Я сейчас расскажу.

— Хорошо.

— В другой раз я спросила у матушки, как она справляется, если даже после того, что она мне показала, всё равно хочется мужчину? И что это было в её спальне, когда она и наш офицер охраны… Ну, что они делали и почему он был голый? Ну, это как раз вот тогда…

— Я понял. И что она ответила?

— Она сказала, что проникновения не было, а значит и не было никакой измены. Это были просто невинные шалости. А потом она молча взяла меня за руку и повела…

— Куда? — оторвавшись от любования лодыжек и щиколоток, епископ удивлённо поднял глаза на лицо юной графини.

— Мы пришли в казарму, матушка выбрала пятерых молоденьких солдат, заставила их раздеться и начала пристально рассматривать их… Особое внимание она уделяла их рту, зубам и языку… Тогда я не поняла, почему из пятерых она выбрала трёх с самыми длинными и проворными языками… Но чуть позже поняла…

— Хм…

— После чего матушка приказала им одеться и следовать за нами. Мы пришли в мою спальню, маменька раздела меня, поставила посреди комнаты, дала мужчинам вволю налюбоваться мной, выдала каждому из них платок и сказала… сказала… В общем, она приказала им сделать это в платок…

— Сделать что? — не понял епископ, сглотнув слюну и ощущая, как в висках застучала кровь.

— Ну… Я не знаю, как это объяснить… В общем, они смотрели на меня жадными глазами и теребили своё хозяйство…

— Что ты ощущала в тот миг?

— Мне было жутко стыдно, отче… Но и интересно. Мне хотелось сделать это самой, хотя бы с одним из них, но матушка запретила… Потом они тяжело задышали, их лбы покрылись испаринами… Они задрожали, словно от боли… Но это была не боль.

— Хм… Ясно… Что дальше было? Ты вступила с ними в порочную связь?

— Что⁈ Нет! — возмутилась юная графиня. — Матушка приказала мне лечь на кровать, а солдатикам… Она сказала им удовлетворить меня языком… И строго без проникновения…

— Проникновения не было? — нахмурился епископ.

— Нет! Конечно, нет… Пока двое мужчин ласкали мои груди, третий ласкала меня между ног языком… Потом они менялись… Это было гораздо приятнее, чем ласкать себя самой. Я ощущала, как горят мои щёки, как мне стыдно, но там внизу всё сжималось от удовольствия, а ноги дрожали… Это было очень приятно! Мне хотелось ещё и ещё. Голова шла кругом… Мне… мне было приятно в тот раз пять или шесть раз подряд…

— Хм…

— А однажды, я не выдержала, поддалась секундному порыву, обхватила голову одного из них за затылок, прижала к своей промежности и долго-долго не отпускала, пока он до скрипа не вылизал меня и не выпил все соки… А ещё я очень громко кричала, отче… Мне никогда не было так хорошо, даже когда я сама себя ласкала… Это грех, святой отец?

— Твоя мать мудрая женщина, дитя. Если проникновения не было…

— Не было! Даже пальцем! Матушка категорически запретила им трогать меня руками там. Под страхом смерти!

— Хорошо. Это очень хорошо… — задумчиво покивал епископ. — Этот грех гораздо легче отмолить и выпросить за него прощение… Но три мужчины за раз… — осуждающе покачал он головой. — Они видели тебя голой и трогали тебя. Это плохо. А почему трое? Почему не один или не пять, например?

— Матушка сказала, что одного или двух не хватит, — охотно пояснила Селестина, — они быстро устанут. А больше трёх — слишком заметно и грешно. Так что, трое — это идеальное число. Даже в библии говорится, что бог любит…

— Не богохульствуй! — строго рыкнул Фелипе.

— Простите, святой отец.

— Это было только один раз?

— Нет…

— И матушка каждый раз присутствовала?

— Нет, — помотала Селестина головой. — Она была со мной только в самый первый раз. Потом я уже сама ходила в казарму, выбирала мужчин и использовала их для снятия постыдного плотского желания.

— Для снятия желание? — удивился епископ.

— Так матушка это называет.

— Ясно… И часто ты прибегала к такому… хм… способу?

— Часто, святой отец. Один, иногда два раза в неделю…

— Хм… Ясно… Больше ничего мне не расскажешь?

— Нет…

— Неужели ни один из мужчин за всё это время не лишил тебя невинности? Они так боялись смерти? Всё же ты была с ними в комнате один на один, и ничто не мешало им воспользоваться твоей наивностью и неопытностью…

— Они боялись, — робко произнесла юная графиня и опустила глаза в пол.

— Если хочешь заслужить прощение, то нужно говорить правду, — нахмурился епископ. — Или ты думаешь, мне нравится выслушивать твои греховные откровения, дитя?

— Нет, конечно я так не думаю, отче! — поспешила торопливо заверить епископа девушка.

— Тогда рассказывай! — потребовал Фелипе.

— Был один случай… Матушка учила, что перед тем, как подпустить их к себе, нужно чтобы они спускали в платок мужскую силу, тогда у них не будет мысли лишить меня невинности. Я так всегда и делала — сначала платок, и только потом они могли притронуться ко мне…

— И это сработало? — удивлённо пробормотал епископ.

— Срабатывало почти всегда. Но однажды… Мы, наверное, долго этим занимались, я заметила, как у одного из них орган стал наливаться и затвердел, словно деревянный кол. Он раздвинул мне ноги и хотел вонзить его в меня, а двое других пытались его отговорить — говорили, что их всех повесят за это… Но он не слушал… Я даже чувствовала промежностью, как он упирается и тыкает своей налитой головкой в меня и вот-вот войдёт… Но он был сильнее меня, а кричать и звать на помощь я боялась.

— И что ты сделала?

— Я предложила ему… Ну… Я сделала ему приятно как он мне — язычком и губками. Только после этого он успокоился… Матушка говорила, что так может случиться рано или поздно и объяснила, что делать.

— Это было только один раз?

— Да, отче! Я клянусь! В другие разы я уже была аккуратнее.

— Тебе это понравилось? Говори правду! — строго потребовал епископ.

— Я еле удержалась, чтобы не пустить его в себя в тот раз, — опустив взгляд, честно призналась юная графиня. — Он был такой твёрдый и такой… такой… я не знаю, как описать. Но очень хотелось почувствовать его в себе.

— Ты не поддалась искушению! Это похвально… — похвалил епископ, подошёл к девушке, положил ладонь на её голову и легонько погладил по волосам. — Ты молодец! Что-то ещё хочешь рассказать, или это всё?

— Это всё! Клянусь! — заискивающе посмотрела она в глаза инквизитора снизу вверх.

— Хорошо, — с заметным облегчением вздохнул Фелипе. — Этот грех я смогу простить тебе… А теперь — ложись спиной на кровать и задери подол своего платья.

— Что? Зачем? — удивлённо захлопала глазками юная графиня Воронцова. — Я же вам всё рассказала, отче!

— Ты открыла душу, но мне всё равно нужно проверить тело… Плоть слаба и она не всегда может устоять перед соблазном, дитя…

— Хорошо, — робко согласилась Селестина, улеглась спиной на мягкую перину, поджала ноги и немигающим взглядом уставилась в потолок, не заметив, как невольно сжались её кулачки.

Фелипе сделал шаг вперед, сухим движением закинул подол платья на живот девушки, опустился на колени и бесцеремонно раздвинул ноги юной графини, небрежно похлопав по внутренней стороне её бёдер. Внимательно посмотрел на курчавый треугольник светлых волос, даже не удивившись отсутствию нижнего белья, протянул руки и раздвинул большие половые губы в стороны, ощутив пальцами нежную, мягкую кожу и жёсткие волоски. Непонимающе нахмурился, смочил указательный и безымянный палец правой руки слюной и осторожно погрузил их во влажное и мягкое лоно, почти не почувствовав никакого сопротивления.