Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

[3] Так большей частью и поступали. Когда началась принудительная коллективизация, большая часть крестьян предпочла забить и съесть скотину, а не отдавать её в колхозы. В 1927 году в стране насчитывалось 67 млн голов крупного рогатого скота, а в 1933 году их стало 38,8 млн. В 2 раза сократилось количество лошадей — с 30 до 15 млн. Поголовье свиней уменьшилось с 20 до 12 млн голов. Также ощутимо сократились площади посевов, что, в конечном итоге, и привело к массовому голоду.

[4] Речь о постановлении ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года, которое ввело в правовой оборот понятие «хищение социалистической собственности», а также установило жестокие меры за подобные преступления: лишение свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества, а при отягчающих обстоятельствах расстрел виновного с конфискацией его имущества. Позже постановление распространилось не только на хищение, но и на саботаж, в связи с тем, что вскрылись массовые случаи неуборки урожая накануне массового голода.

[5] Сельское население начало получать паспорта только с 1974 года, а в период с 1935 по 1974 год для переезда в другую местность колхозникам требовалась заменяющая удостоверение личности справка от колхоза. Соответственно, председатель и участковый имели вполне реальную власть запретить или разрешить отъезд.

Глава 30

Глава 30

За прошедшие столетия охотниками описаны множество тварей. Некоторые из них, по словам очевидцев, имели обличье ужасающее и столь противное человеку, что одним видом своим могли ввергнуть в безумие. Однако на наш взгляд не следует опираться только на эти описания, ибо многие из них, в свою очередь, подобны охотничьим рассказам: хвастливы, недостоверны и полны преувеличений. Естественно, что обретающие в мире кромешном существа отличны от привычных человеку, и что некоторые из них весьма велики. Но и у нас обитают животные огромных размеров, взять тех же слонов или же китов, добычу на которых человечество ведёт…

Размышления рационалиста о перспективах взаимодействия миров. Письмо к открытой журналом «Правь» дискуссии.

Она обернулась. Нервный взгляд зацепился за меня, за Карпа Евстратовича и соскользнул. Она и вправду чужая. Здешние медсестры знают всех врачей и не обманулись бы халатом.

А эта…

Эту больше интересуют часы.

— Девушка, простите, не знаю, как вас… вы верно из новеньких? — Карп Евстратович бодрым шагом, уже сам подтягивая меня за собой, направился к этой монашке. — Из Елизаветинского будете?

— Д-да… — она с трудом отвлекается от часов. — С-сегодня направили.

Взгляд у неё плывущий. Странный такой взгляд.

И зрачки расширены так, что от радужки осталось узкое бледное колечко.

— Чудесно. Просто чудесно. Всегда рад новым людям… вы уже знакомы с Марьей Фоминичной? Что-то не могу её нигде найти. Надобно решить вопрос с переводом молодого человека…

Она слушает.

И кажется, растеряна. Она готовилась к подвигу, может, даже жизнь собралась отдать во имя революции, а тут вот отвлекают с какими-то глупостями. И главное, так уверенно.

— Я… не знаю. Простите.

— Да? Тогда, может, возьмёте юношу, пройдитесь по палатам…

— Я… простите… я не могу…

Протяжный сиплый гудок пробился сквозь стену, заставив Карпа Евстратовича обернуться. Да и не только его.

— Я не могу, — решительно произнесла девица, сжимая часы в кулаке. И рука взлетела, а я вдруг понял, что бутылка — это форма.

— Не дайте ей бросить…

Договорить я не успел. Тычок. И я лечу на пол, даже не сообразив, как жандарм этот фокус провернул. А он, оказавшись подле девицы, вцепился её в руку и самым неджентльменским образом эту руку вывернул.

— Отпусти! — голос перешёл на визг.

И сип.

И она попыталась разжать пальцы, но ровно затем, чтобы выронить часы в подставленную ладонь.

— Дайте, — потребовал я, потому что Тьма заволновалась. Из-под серебряной оболочки просачивались струйки силы, пока капли-капельки, но они уже сплетались в чёрный ручеек.

И Карп Евстратович зашипел.

Кожа его на глазах потемнела, потрескалась, что пергамент.

— Дайте! — рявкнул я. — Мне это не повредит.

— Я… пальцы свело.

— Пальцы свело! — захохотала девица, выкручиваясь. — Пальцы свело! Тебе конец! Всем вам конец… все вы сдохнете!

А потом вдруг высунула язык и попыталась в него вцепиться зубами. Уродливое зрелище и фокус так себе. В легендах оно да, бывало такое, слыхал, да только провернуть такую штуку не так просто, как кажется.

Девице я врезал в висок.

— Не убейте. Мне её ещё допрашивать, — произнёс Карп Евстратович почти спокойно.

А он оптимист, как я погляжу.

Чернота не капала, чернота расползалась по его ладони, разъедая и кожу, и плоть.

— Что здесь происходит? — Николай Степанович переменился. Куда исчезли его обычная неловкость и мягкость. — Что за…

— Не подходите, — я осторожно перехватил часы. — Карп Евстратович, попытайтесь пальцы разжать…

— Не могу. Пробую, но уже не ощущаю совершенно. Если надо — ломайте. Или можно руку отрезать.

Экий он бронебойный.

— Вам не нужна? — я нервически хохотнул.

— Да как сказать… если выбор между покойником с двумя руками и живым, но с одной, то я предпочёл бы второй вариант.

Ещё и шутить силы есть. Да уж, гвозди бы делать… из Карпа Евстратовича как по мне найотличнейший гвоздь получится. Высочайшего качества.

Тёмная сила обжигала. Она была иною, более концентрированной, что ли? Главное, что и меня попыталась зацепить. Но я просто втянул её.

— Николай Степанович, а вы эту красавицу попробуйте в сон погрузить, чтоб она себя не прибила…

А Призрак последит.

Я же потянул Тьму. Она сильнее и… да, она проскользнула облаком дыма, окутав часы, создав вокруг них кокон из себя. И теперь жадно урчала, вытягивая то, что внутри.

Призрак заскулил, и Тьма тотчас откликнулась, бросив ему нить. В общем, что бы это ни было, теням оно понравилось.

Правда, Карпу Евстратовичу легче не стало. По моим пальцам потекла жижа из расплавленной кожи, крови, кислоты и ещё чего-то.

— А теперь я постараюсь осторожно… — прикасаться к разъеденным пальцам было страшно. А вдруг и вправду отломаю, но я разогнул сперва один, потом второй. Карп Евстратович явно побледнел, но не издал ни звука. Взгляд его был устремлён на девицу.

Третий палец всё-таки хрустнул. Эта дрянь и кости источила.

— Извините.

Часы, наконец, дёрнулись и выпали.

— Ничего страшного. Случалось, и похуже, — Карп Евстратович поглядел. — Щит, как понимаю, не нужен? Вокруг артефакта.

— Не нужен. Тени силу вытянут. В смысле, заряд, который внутри. А что останется, могу отдать. У вас же есть артефакторы?

— Руку! — рявкнул Николай Степанович так, что прям совестно сделалось. — Если, конечно, она вам действительно нужна! Вы-то казались мне взрослым разумным человеком…

Я присел у девицы.

Женщины.

Теперь видно, что она отнюдь не юна. И лицо такое спокойное. Улыбается вот даже во сне. В уголках глаз морщинки, но они ничуть не портят. Пожалуй, в других обстоятельствах и других одеяниях она была бы красива. А так…

— Что вы делаете? — поинтересовался Карп Евстратович, протянувши целителю руку. Но кажется, девица его интересовала куда больше собственной конечности.

— У Анчеева, на фабрике, была бутылки. Тут — часы. Думаю, принцип один. Но вот потом он перерезал себе горло, а она попыталась откусить язык. Хотя, конечно, глупо… тот же яд и проще, и эффективней. Взяла бы за щёку там… не знаю. Чтоб раскусить и каюк. А она вот… дурью. Зачем?

— Так, — Карп Евстратович попытался обернуться и голос повысил. — Всем разойтись по палатам до особого распоряжения…

А я… я почувствовал… не знаю.

Искру?

Или точнее уголёк. Такой вот спрятанный за пазухой чёрный-чёрный уголёк чужой силы. И протянувшуюся от него нить.