Башни Латераны (СИ) - Хонихоев Виталий

Четвёртый — рядовой, молодой.

Лет двадцать, худощавый. Лицо мальчишеское, безусое. Выбрит идеально — старался, чтобы угодить старшим. Волосы светлые, коротко острижены.

Доспех новый — кожа ещё не потёрлась, пластины блестят. Плащ не заношен, края ровные. Все четверо выглядели необычным ярким пятном на серости осажденного города. Несмотря на осаду, несмотря на голод, несмотря на грязь и кровь вокруг — они были идеально чисты. Доспехи начищены. Плащи постираны (или хотя бы вытряхнуты). Сапоги блестят. Лица выбриты до синевы.

Элеонора слышала ходившую в городе поговорку о том, что кавалерист «Алых Клинков» — слегка пьян и до синевы выбрит, а тяжёлый пехотинец Бранибора — слегка выбрит и до синевы пьян.

Лейтенант первым заметил её.

Он выпрямился ещё больше (если это было возможно), снял шляпу с красным пером и низко поклонился — галантно, как на балу, а не в осаждённом городе.

— Магистр Шварц! Какая честь! Доброе утро!

Остальные тоже сняли шляпы, поклонились — каждый по-своему. Корнет — с широкой улыбкой. Старый солдат — коротко, сухо. Молодой — нервно, старательно.

Элеонора кивнула:

— Доброе утро, дейны.

Лейтенант приложил шляпу к груди, говорил мягко, предупредительно:

— Позвольте представиться — лейтенант Рудольф фон Кестен, к вашим услугам. — Он кивнул на остальных. — Корнет Максимилиан фон Эрлих. Рядовые Густав и Франц.

Элеонора кивнула каждому.

— Знакома с вашей ротой, лейтенант. «Алые Клинки» — хорошая репутация.

Рудольф улыбнулся — тепло, но сдержанно:

— Мы стараемся её поддерживать, магистр.

Он сделал паузу, потом добавил:

— Капитан Мессер велел передать — сегодня днём военный совет. В полдень, у магистрата.

Элеонора кивнула:

— Спасибо, лейтенант. Передайте капитану — буду.

Рудольф улыбнулся шире — с лёгким, едва заметным намёком:

— Передам с радостью, хотя, полагаю, капитан и сам вам об этом скажет. Он всегда находит время для важных дел.

Элеонора усмехнулась:

— Лейтенант, вы слишком прозрачны.

Рудольф положил руку на сердце, изобразил на лице деланное раскаяние:

— Виноват, магистр. Но разве можно упрекнуть меня за то, что я восхищаюсь вкусом нашего капитана?

— Лейтенант, вы смущаете благородную дейну фон Шварц! — отметил товарищ Рудольфа, молодой Максимилиан.

Элеонора рассмеялась — негромко, но искренне:

— Не смущает. Я привыкла к вашей роте, господа.

Густав, старый солдат, заговорил — голос низкий, хрипловатый:

— Магистр, позвольте заметить — вчера на стене вы были великолепны. Огненный вал, который вы обрушили на врага… они бежали, как крысы с тонущего корабля.

Элеонора кивнула:

— Спасибо, Густав. Но это была не я одна. Студенты тоже держались молодцами.

Рудольф покачал головой:

— Тем не менее, именно ваш огонь переломил ход боя. Позвольте от лица всей роты выразить благодарность.

Элеонора смотрела на них — на их чистые лица, начищенные доспехи, гордые взгляды.

Но видела и другое.

Они были худыми. Глаза запавшие. Скулы выступают. Руки жилистые — мышцы есть, но мало жира. Плащи чистые, но заплатанные. Сапоги начищены, но стоптанные. Ремни доспехов затянуты туже, чем должны быть — потому что талии стали уже.

Они голодали. Как все в городе. Но держались. Не показывали.

Элеонора спросила тихо:

— Как с припасами, лейтенант?

Рудольф не стал врать:

— Скудно, магистр. Как у всех. Но мы держимся.

— Лошадям хватает?

Рудольф помолчал, потом:

— Едва. Мы урезали свой паёк, чтобы кормить коней. Без них мы не кавалеристы.

Элеонора кивнула. Понимала. Для кавалерии лошади — всё. Без коня кавалерист — просто пехотинец с саблей.

— Если будет совсем туго — дайте знать. Может, что-то найдём.

Рудольф поклонился:

— Благодарю, магистр. Но мы справимся. «Алые Клинки» всегда справляются.

— Всегда слегка пьяные и до синевы выбриты, а? — усмехается она. Гордость легкой кавалерии — это их жизнь, нужно уважать этих людей.

— Слегка пьян — это нормальное состояние кавалериста. Трезвый кавалерист — опасен для себя и окружающих. — кивает Рудольф.

Все засмеялись — даже молодой Франц, который до этого молчал.

Элеонора улыбнулась. Ей нравились «Алые Клинки». Лихие, но не наглые. Гордые, но не высокомерные. Галантные, но не пошлые.

И преданные своему капитану.

Она видела это в их глазах, когда они говорили о Мессере. Видела уважение, почти преклонение. Никто не мог держать этих высокомерных разбойников в узде, только он.

«Что он им говорит? Или дело не в словах?»

Рудольф надел шляпу, поклонился снова:

— Не смеем больше задерживать, магистр. Позвольте откланяться.

Элеонора кивнула:

— Идите, господа. И берегите себя.

Все поклонились, надели шляпы. Перья на шляпах качнулись — красное, белое, два чёрных.

Элеонора пошла дальше, к стене. Поднялась на стену по узкой каменной лестнице. Ноги гудели — ночь была короткой, сил мало. Но она шла. Наверху — ветер, холодный, пахнущий рекой и дымом. Стражники сменялись, наёмники стояли у башен.

Элеонора огляделась. И увидела её. На дальнем участке стены, около угловой башни, стояла фигура, неподвижная как статуя. Безымянная.

Элеонора не подошла. Только смотрела издалека. Серебристый доспех, потрёпанный, помятый, со следами ударов. Наплечники, наручи, поножи — всё на месте, но видно, что доспех повидал битвы. На груди — вмятина от удара молота. На левом наплечнике — глубокая царапина от меча. Шлем надет. Закрытый, с узкой прорезью для глаз, лица не видно.

Плащ серый, потрёпанный, но чистый. Развевается на ветру.

Боевой молот упирается тяжелым бойком в камень у ног, ладони сложены на навершии рукояти. Она стояла, глядя в сторону лагеря Арнульфа. Не двигалась. Совсем.

Рядом — Лео Штилл, сын плотника из Нижнего города, бросивший учебу в Академии… боже теперь кажется, что это было в другой жизни… а ведь даже месяца не прошло.

Элеонора осторожно потянулась магией, ощупывая пространство перед Безымянной. Не явно. Не резко. Просто… почувствовала. Крошечное тепло внутри стального доспеха. Тлеющее. Как угли под пеплом. Слабое, но живое.

Элеонора нахмурилась. Очередной день, очередная загадка от Безымянной. Она заставила себя повернуться к краю стены, посмотрела на лагерь Арнульфа.

Вдалеке — тысячи палаток. Костры дымятся. Солдаты снуют между шатрами. Всё как обычно.

Но что-то было не так.

— Будет буря. — говорит ей стоящий рядом солдат из городской стражи.

— Чего? — не понимает она.

— Вон, на горизонте облака. Да и кости старые ломит. Сегодня точно будет буря. — уверенно кивает он: — так что на штурм не пойдут…

— Будет буря… — шепчет Элеонора фон Шварц, магистр Третьего Круга и смотрит вдаль Нехорошее предчувствие сжало ее сердце.

Глава 21

Глава 21

Он стоял на краю ритуального круга и смотрел на то, что его маги создавали две недели. Круг был огромен. Не из тех кругов, которые маги носили на шелковой подкладке своих мантий или на небольших досках, называемых пюпитрами, и даже не такой, которые чертили внутри своих шатров, занимая весь пол. Нет, это было настоящее фортификационное сооружение. Этот круг даже не чертили, его возводили, потому что это было инженерная задача — выстроить круг магии таких размеров.

Площадка под строительство круга заклинания Теодориха нашлась за пределами лагеря. Сперва там выжгли все деревья и траву. Затем магикусы школы Земли выравнивали её три дня — сравнивали холмы, засыпали ямы, утрамбовывали грунт, пока поверхность не стала идеально ровной, словно столешница. Камни выдёргивали из земли и отбрасывали в сторону. Корни вырывали магией, сжигали. Земля стала мёртвой — ровной, гладкой, безжизненной.

Потом пришли маги Огня — и начали выжигать руны, нет даже не выжигать, а скорее — выплавлять. Пять дней.