— Навестишь его? — спросил Люк тяжело.
— Да, — безмятежно откликнулась леди Лотта. — Берни с Ритой тоже хотят, Берни потому и попросил увольнительную на сутки и примчался сюда к вечеру. Завтра пойдем. Мы все-таки с ним не чужие люди, Люк.
— Может и замуж снова за него выйдешь? — буркнул он в раздражении. Мама укоризненно посмотрела на него, в глазах ее мелькнула боль, и он тут же раскаялся. — Прости, мам. Я иногда дурак. Прости.
Она поманила его, чтобы он наклонился, и потрепала его по голове, поцеловала в лоб. Никогда-то она не могла злиться на него и всегда, всегда прощала.
— И ты навести, — сказала она. — Вам нечего больше делить, Люк.
— Я подумаю, — ответил он. — Но не завтра. Я пока не готов, мам.
Леди Лотта не стала спорить, лишь погладила его по руке, подхватила под локоть и повела к замку.
— Пойдем. Ты наверняка голодный.
— Еще как, — вздохнул Люк, которому дневная охота на косяки сельди хоть и позволила утолить голод, но уже казалась далекой-далекой. — А Марину ты не видела?
— Ирвинс сказал, что твоя жена уже спит, — улыбнулась леди Шарлотта. — Ей тяжело, Люк.
— Я понимаю, — откликнулся его светлость, который все же уже соскучился по жене, и он хотел и поцеловать ее с оттягом, и погладить налившееся тело, и погреться об нее.
— Ты где? — потормошила его леди Шарлотта. — Засыпаешь на ходу?
— Почти, — усмехнулся Люк. — Ты что-то говорила?
— Хотела поужинать с тобой, но не буду. Попрошу накрыть тебе в твоих покоях, — решила леди Лотта. — Я говорила о том, что Ирвинс сообщил, что тебе письмо из Тафии. От этого Ренх-сата. Он оставил его в корреспонденции в твоем кабинете. Но сначала поешь! — строго приказала она, потому что он заспешил. — Обещай, что сначала поешь, Люк, — и она отпустила его руку, чтобы он взбежал на крыльцо. — Дел всегда будет много!
— А ты? — все же спохватился он, что ведет себя как непочтительный сын.
— А у меня все хорошо, — улыбнулась Лотта. — Все дети дома. Я прогуляюсь вокруг замка, посмотрю на розы, и вернусь. Спокойной ночи, Люк.
— Спокойной ночи, мам, — вздохнул он, прошел через дверь, которую ему открыл Ирвинс.
— Ваша светлость, — поклонился дворецкий.
— Моя, — уныло согласился Люк. — Ирвинс, велите накрыть мне ужин в моих покоях. И принесите туда корреспонденцию.
— Будет сделано, ваша светлость, — немедленно отозвался дворецкий.
Марина действительно спала, и когда он зашел в спальню, его окутало тем мягким сонным теплом, который бывает только в самом уютном уголке родного дома. Пахло молоком. Рядом с ней теперь всегда пахло молоком. Окна были открыты — ей теперь всегда не хватало воздуха, да и так она показывала, что ждет его, если он задерживался допоздна.
Он не стал к ней прикасаться, чтобы не будить — ему все казалось, что она гораздо больше устает, чем он, несмотря на все его заботы, — и прошел в ванную. И там, лежа в горячей воде, даже чуть задремал, глядя в потолок. Курить было нельзя, пить было нельзя, и он досадливо-расслабленно шевелил пальцами, играя с ветерками.
— И секса тоже скоро не будет, — проворчал он, но так, для порядка. С занятиями любовью приходилось быть все осторожнее, и скоро, пожалуй, придется вообще от него отказаться. — Останутся только дела, — и Люк прикрыл глаза. — Черт бы их побрал, эти дела.
Давно ли он так же лежал в этой ванне, в первый раз приехав в Вейн после шестилетнего отсутствия? Давно ли он был глупцом, который считал, что герцогство отнимет у него свободу? Сейчас он все бы отдал, чтобы остаться просто герцогом. Дармоншир он потянет, однозначно. Дармоншир его не поглотит. А Инляндия — да.
Люк махнул рукой, отсылая ветерки, встал и, накинув халат, отправился в гостиную. Там было уже накрыто: нежнейший сливочный лососевый суп пах божественно, отбивная под соусом из шпината истекала паром, на кофейном столике стояли чайнички с кофе и чаем, сливки и сладкое. На столике для корреспонденции лежал свиток от Ренх-сата и еще несколько писем.
Люк сел, налил себе кофе, откинувшись в кресле, взял свиток и принялся читать.
'Сообщить тебе, колдун Дармоншир, что все семь десятки жрецы, что вы найти, я смочь заставить поверить, что боги еще биться. Они считать, что боги требовать вернуть люди с ваш мир, чтобы взять их в жертва. Среди те, кого прислать вы, быть семнадцать старший жрец, и это есть хорошо, ибо им вера больше. Я отправить в разные стороны семнадцать раньяр, каждый несет старший жрец и один-два младший жрец как его свита, и мой верный нор с три нейры, чтобы следить за жрец. Они облететь по несколько прокнесия каждый, а в ближайший они быть уже сегодня. Все они сказать веление богов и про то, что боги велеть мне вернуться сюда, чтобы подготовить переход жертв для них. Вы быть готовы, что кнесы и старшие жрецы здесь мочь послать проверка, потому что есть среди них подозрительный и не верящий? Вы сделать, как мы договориться, что каждый, кто выйти к вам, быть тоже напоен травой хешозис и направлен ко мне?
Жрецы, что летать в прокнесия, должны вернуться в моя твердыня. Так я быть уверен, что действие трава не закончиться и они не вспомнить все.
Твое золото я получить. Военные люди прийти. Сегодня же в города моей прокнесии пойдут мои люди искать лазутчики, купцы и музыканты, которые будут искать ваши люди в маленькие поселения. Повторить, что мне нужна пища, колдун. Без пищи я не удержу твердыня и вы не увидите свои люди'.
Люк перечитал письмо и взял второе — оно оказалось от Нории.
«Сегодня, — писал брат по воздуху, — драконы, охранявшие портал, поймали уже двоих жрецов-разведчиков, что вылетели сюда на раньярах. Щит с портала, как мы и оговаривали, снят, чтобы разведчики не наткнулись на него и не успели улететь обратно. Жрецов напоили травой и передали иномирянам. Полагаю, это только начало, Люк».
Его светлость, оставив ответ на завтра — потому что глаза уже слипались, и ничего вразумительного он написать уже не мог, — поужинал и нырнул в постель к горячей Марине. И рядом с ней, так и не проснувшейся, привычно быстро расслабился и заснул.
* * *
Не бывает облачных гор, по которым можно ступать ногами. Если ты не ветер, конечно.
Люк в человеческом обличье поднимался по гигантскому облаку вверх, а внизу, далеко под ним расстилалась Тура. Иногда подъем шел легко, иногда приходилось карабкаться, цепляясь за выступы в туче, и он выдыхался, отдыхал, глядел вниз — там, внизу у кромки синего-синего моря стоял в сумерках крошечный замок Вейн, в котором спала — Люк точно знал, что спала, — Марина.
Ему показалось даже, что он видит крошечный пульсирующий огонек — ее яркое страстное сердце, — как вдруг в голову пришла отрезвляющая мысль.
А что, собственно, он тут делает? И вообще делает?
Не успел он додумать эту мысль, осознать, что он гол, как младенец, и что руки его подозрительно светятся, как гора под ним шевельнулась, вытянулась, свилась гигантскими кольцами — и он, оставшись на одном из колец, увидел, как смотрит на него сверху гигантский серебристый змей с сияющими голубым глазами.
— Зачем пришшшел, змеенышшш? — прошелестело вокруг и в голове Люка. — Хочешь знать, когда и как умрешшшь?
— Не хочу, — честно ответил Люк. — Тем более, что сначала надо бы понять, как я родился, — змей засмеялся, и Люк попятился. Обернулся, попробовал взлететь, но его швырнуло обратно на облако-кольцо. И он понял, поклонился прямо в змеином обличье.
— Кто ты, великий змей? Я не видел таких, как ты прежде.
— Это потому, что меня не сущшшествует, — ответил змей так снисходительно, будто Люк задал дурацкий вопрос. — Я — ментальная категория. Я — род Инлия Белого. Ты — во мне, и я — это ты.
Люк начал раздражаться.
— Никогда нельзя сказать прямо, да? Зачем эти намеки?
