Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

Интересно, я давно лежу? Судя по всему, прилично. Пару дней так точно. Но и к лучшему. Я ж помню этот треклятый свет. И опалило меня им не образно, а вполне так конкретненько.

Я пошевелил пальцами той руки, которая под одеялом. Пальцы пошевелились, что уже хорошо. И что боли нет, тоже хорошо.

Очень.

— Так чего было-то?

Вообще интересно, почему тут Светочка, а не Татьяна.

— Ох… дом взорвался!

О как.

Я осторожно приоткрыл один глаз. Ресницы слиплись, как это бывает, да и свет в первые мгновенья показался на диво неприятным, резким. И по-за этого света не видать ничего, всё представляется одним сплошным белесым пятном.

Глаз я закрыл.

И снова открыть попытался.

— В газетах пишут, что мы делали динамит. И что когда полиция пришла, то решили подорвать себя…

В этом крепко сомневаюсь, потому что такие, как Светлый, скорее подорвут других, чем себя.

— Но это неправда! Мы выступали за мирное решение проблем! Мы подписи собирали. Петиции. Помогали советами. И адвокатов оплачивали, когда случалась тяжба. Составляли жалобы, раздавали вещи вот, продукты нуждающимся…

Верю.

Охотно верю, что это и делали. Точнее, что и это тоже. Но не только. А ещё верю, что о другом, происходившем в подвале, Светочка ни сном, ни духом.

Интересно, там и вправду динамит рванул? Или чего покрепче? И выходит, что прав был Алексей Михайлович? Дом засветили, а стало быть, тоже ловушку устроили для тех, кто придёт.

Я бы вот устроил.

В том же подвале, чтоб не сразу наткнулись, чтоб народу собралось побольше.

— … а вот взрывы… это неправильно! — сказала Светлана с убеждённостью. — Столько людей погибло! И жандармы, и городовые…

И те, в кожанках, вроде славного парня Яшки.

Матери его надо будет письмо написать. Обещал ведь. А слово, данное мертвецу, надо держать. Слово в принципе держать надо, даже если не хочется.

— … и теперь Союз рабочих распустили, партию нашу объявили вне закона. Светлый в розыске…

Значит, жив, засранец.

Кто бы сомневался.

— И Симеон тоже.

И этот жив? Но да, бойцов набрать проще, чем грамотный персонал. Не знаю, правда, насколько Симеон грамотный, однако он как минимум основы знает, да и небрезглив.

— А Эльжбета погибла. Так говорят, но я не верю, — Светочка всхлипнула.

— Не плачь…

— Я не плачу. И вы вот… вот… почему всё так, а? — спросила и солнце будто потускнело, а в запахе сдобы прорезались ноты полынной горечи. — Неправильно это. Совсем неправильно. И солдат в городе теперь едва ли не больше, чем обычных людей. Жандармы… говорят, что того и гляди введут особый режим.

Вздох.

И тишина. А у меня перед глазами проясняется. Ага. Потолок вижу. Сизоватый, грязноватый, с трещинами. Ещё кусок стены. Обои выцвели и так, что рисунок не разобрать. Окно вон краешком глаза зацепил и подоконник, покрытый сетью мелких трещин.

Где я?

Хрен его знает, но, чую, в больничке. В другой ли, в прежней — пока не понятно. Но связать меня не связали, решеток на окне не наблюдается, и в целом вот неплохо себе лежу.

— Ходят слухи, что школы народные вовсе запретят. Как рассадник вольнодумства, — Светочка носом шмыгнула. И голос её дрожал. — И что останутся лишь церковно-приходские, но и те одноклассные. Чтоб грамоту знали и всё. Но это ведь тоже неправильно!

— Конечно, неправильно. Только… ну мало ли, чего говорят. Оно ещё как будет, тут вовсе не понятно. Шум поднялся? Утихнет. Он и тогда, после Зимнего, поднимался.

Метелька говорил спокойно и уверенно.

— А значится, и тут поймут.

— А если нет?

— Поймут. Тут ведь даже не в народе дело. Это ты за людей думаешь, а там-то… там тоже думают, но за другое. Смотри, дороги строятся? Строятся. Машин прибывает. А значит, нужны те, кто их будет водить. И кто станет чинить. А как неграмотного и глупого за руль пустить? Не говоря уже про ремонт. А ведь есть ещё поезда, дирижабли. Их тоже год от года больше. Фабрики опять же. Нынешние фабрики — это не артели, где всё руками. Там тоже машины и сложные. А поставь того, кто не умеет с нею обращаться, так мигом и сам убьётся и машину поломает. Значит, что? Значит, нужны будут люди, которые с образованием. Всем нужны. И государству вон тоже.

А это уже не я с ним беседы вёл.

Алексей Михайлович вопросы народного просвещения обсуждал? Или Метелька сам додумался. Он ведь умный. На самом деле умный. И дело говорит.

— Вона, газету открой. Везде ищут не просто так, а с аттестатом. А помимо машин есть ведь другая работа. Приказчики. Учётчики. Там… не знаю…[2]

— А Симеон говорил, что им выгодно народ держать в темноте. Что неграмотными и управлять легче.

— Ну… так-то где-то и легче. Но с другой стороны оно сперва невыгодно, а потом тоже невыгодно, когда народ есть, а работать некому.

— Ну да…

Снова запахло сдобой.

Да уж. Святость с запахом булок, это вообще как?

— Как ты думаешь, он жив?

— Кто? Светлый?

— Симеон.

— А тебе чего? Влюбилась?

— Вот… вот об этом девушку спрашивать неприлично! И нет… он мне как брат.

— А Светлый — как папенька?

— Мой папенька от меня отрёкся, — а теперь Светлана ничуть не обиделась. — Когда я отказалась по его слову замуж идти. Сказал, что знать меня не желает. А Светлый на него не похож. Он… он хороший человек.

Только произнесла она это без особой уверенности.

А потом вздохнула и призналась:

— Хотя он меня пугает.

— Чем?

— В том и дело, что понять не могу. Он… он никогда не позволял себе дурных слов. Иные бывают грубы, но я понимаю, что это не сами люди, что просто жизнь у них была тяжёлая. Вот… а он всегда вежливый. И внимательный. И… и всё равно. Когда рядом, будто холодно становится. И страшно. Просто вот…

Просто вот — никогда не бывает, чтобы просто вот.

— Знаешь, так нехорошо говорить… я очень надеюсь, что с ним всё в порядке, но…

— Ты рада, что ему пришлось уйти?

Светлана ответила не сразу, а когда заговорила, то говорила очень тихо, едва ли не шёпотом.

— В последнее время он… он всегда меня опекал. А тут вовсе стал… чрезмерно заботлив…

Светлана тщательно подбирала слова. Но я умел слушать.

И слышать.

— Он… предлагал мне уехать… незадолго до… всего.

— Куда?

— Не знаю. Говорил, что становится небезопасно. Его предупредили, что нами заинтересовалась охранка.

Не представляешь даже, насколько заинтересовалась.

— И он волновался… он говорил, что, возможно, ошибается, но нам стоит быть осторожней. А мне — уехать. Даже настаивал. В последний раз мы… я… мне стыдно признаться, но я позволила себе быть резкой.

Выдох. И хочется повернуться туда, к голосам, но лежу смирно.

Пальцами шевелю. На этот раз — на ногах. Тоже вполне себе шевелятся. И мышцы подчиняются приказам. Получается напрягать и расслаблять.

Это радует.

Очень.

Я потянулся и к теням, сразу ощутив ответный отклик, но какой-то слабый, вялый, будто сквозь сон. Они что, тоже отключились? Но… пускай. Позже разберусь. Главное, что обе тут.

— Он буквально потребовал, чтобы я отправилась с… друзьями.

А она, очевидно, не отправилась.

— Я отказывалась. Я ведь не делала ничего плохого. Благотворительность не запрещена! И вообще… как я могу уехать, когда у нас школа⁈

Действительно.

— А он?

— А он разозлился. Сильно. Даже голос повысил, — собственный Светочкин дрогнул от обиды.

— Гад какой…

— Нет. Он просто волновался… а я вот… и мы вот…

И они тоже «вот».

— Мы бы, возможно, даже поругались, но… Беточка пришла. И сказала, что это глупо, ссориться из-за ерунды. И даже наоборот, мне будет лучше пока школой заниматься. И с Татьяной подружиться.

А вот это напрягает уже.

— Сказала, что Татьяна производит приятное впечатление, что и дар у неё есть. Хотя не понимаю, при чём тут это. Тогда он перестал злиться.

Очень напрягает.

— Вот и получилось…