Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

И ещё тень.

И… тварь спешила собрать всех мертвецов, до которых только могла дотянуться. А сама…

Судя по дрожи, и сама она приближалась.

— Это Подземник, — Михаил Иванович, похоже, был осведомлён лучше меня. — Редкая погань. Тело скрыто глубоко под землёй, а потому добраться до него невозможно.

— Тьма, убери…

До него не доберемся, а вот он, судя по дрожи, до нас так даже очень.

Тьма, преобразившись в нечто длинное вараноподобное, бросилась под ноги Яшке, и кто-то там, за спиной, матюкнулся.

— Стоять! Это… свои…

Яшка рухнул, нелепо взмахнув руками, и Тьма плащом укрыла тело. Чувствую, потом придётся много чего объяснять, но…

Потом.

Когда выберемся.

Призрак сшиб второго покойника, а дрожь под ногами усилилась.

— Подземник редко поднимается, но… — Михаил Иванович перекрестил очередную кривоногую фигуру, и та полыхнула белым светом.

Но если поднимется, нам конец…

— … его ловчие щупальца могут простираться на версту…

Это вот не радует.

— И количество их велико…

— Как с нею бороться?

Потому что лекцию о повадках я бы после послушал, полезно для общего развития, а сейчас мне куда интереснее понять, как эту погань прибить.

— С подземником не борются. Его обходят.

Обойти тут нечего. Тварь устроилась как раз там, где один мир втекал — или вытекал? — из узкого больничного коридора другого. И пройти мимо не получится. Во всяком случае, я не знал другой дороги.

— Тьма?

— Глубоко. Не добраться. Я лезть. Он чуять. Скинуть.

То есть, тварь, почуяв атаку Тьмы, просто скинет щупальце?

Значит, надо как-то…

Тьма с хлопаньем поднялась над телом, чтобы нежно укутать собой новое. Только дело не в мертвецах. Впереди пол треснул, выпуская толстую змею, перевитую кольцами.

И ещё одну.

Левее… правее… пол шатался и ломался.

И…

Дыра, пробившаяся в центре ширилась. Я слышал, как трещит то ли земля, то ли здание. Я видел, как в воронку осыпаются камни и трава, сперва мелкие и медленно, а потом быстрее и быстрее. И как там, ниже, шевелится что-то огромное, готовое явить себя людям.

Змеёю развернулось одно щупальце.

Другое.

И дюжина. Но эти, коротковатые, какие-то обрубленные, лишь шевелились, не делая попыток добраться, но лишь цепляясь за края дыры, расширяя её.

— Алексей Михайлович! — рявкнул я, пятясь вслед за людьми. — Вы там… не хотите подсобить? Алексей…

Потому что я не справлюсь.

Мы не справимся. Щупалец становилось больше. Одни, корнями расползались вокруг дыры. Даже не корни — якоря, которые тянули наверх огромное тело Подземника. Другие дергалист, обнимались друг с другом, пытались поймать Тьму. Призрак же, заверещав, взобрался по стене и завис где-то там, под потолком, оттуда глядя на это шевелящееся кубло.

— … Михайлович, — я осёкся, потому что… ну вот знал же, что не обойдётся без сюрпризов.

Знал.

А всё равно охренел.

Ибо крылья — это одно, а когда человек сам собою поднимается, да так вот, прям хорошо поднимается над землёй. И руки в стороны разводит, а из груди его вырывается волна света, это, скажем так, удивляет.

Причём свет жёсткий.

Радиоактивный такой свет.

И Призрак заорал, а Тьма, пытавшаяся отгрызть кусок чудовища, спешно юркнула в сторону. А потом нырнула в меня, как и Призрак. Я же не успел. Свет прошёл насквозь.

И было больно.

Опять больно.

Я услышал, как зашипела, плавясь, кожа. И вонь её, горелой, почуял. Кажется, услышал собственный крик, а потом понял, что кричать не могу… и оглох.

От своего ли голоса.

От воя твари.

От…

Всё-таки подвиги — это дерьмо.

Глава 32

Глава 32

Бомбой, брошенной в экипаж, сейчас убит Бакинский губернатор князь Накашидзе. Губернатор убит в центре города на Парапете. Смерть была моментальной. Место катастрофы оцеплено войсками. Многие магазины закрыты. Настроение тревожное. По улицам разъезжают конные патрули. Пока все тихо.

Русское слово [1]

Пахло сдобой.

Сладко. Сытно. Я прямо-таки увидел эти булочки, округлые и пышные, мягкие, с желтоватою корочкой, щедро посыпанною маком.

И чтоб мякоть завивалась, и можно было её раскручивать, отщипывая по кусочку.

И молока бы. Не парного, но просто молока. Следом за пониманием, что ещё немного и сдохну, если молока не дадут, пришло другое — я живой.

Живой, мать вашу.

Несмотря ни на что.

И это тоже удивляло. Меня ж если не совсем испепелило, то так вот… прилично пообожгло. Я ж помню. А тут вроде и ничего.

Не больно.

Ожоги всегда болят, даже мелкие, а я вот… или накачали чем хорошим? Опиумом тем же. Тут его много где используют. Могли и на мне. Если так-то я не против. Лежу вот.

Думаю.

О молоке, булочках и о том, что всё-таки жив.

— Да спит он ещё, — Метелька? Он, зараза. Значит, и он жив. И мне от этого тоже хорошо. Просто замечательно.

Нет, точно накачали.

— Николай Степанович сказал, что опасности нет, но пока не будить, что, как будет готов, сам проснётся…

— Бедненький.

Светлана?

И она живая?

Хотя, чего это я удивляюсь. А я удивляюсь? Сложно. Сознание в каком-то киселе плавает, но глубоко позитивном. Поинтересоваться ли, что за дурь Николай Степанович использовал. Или лучше не надо? С этой жизнью на такую дурь подсесть проще простого.

— Я так волновалась! Хотела спросить, а сюда никого не пускают.

Это Светлана запах булочек принесла. Надеюсь, что не только запах.

— Танечка тоже вся испереживалась…

Она мне точно голову оторвёт.

— Даже плакала, — это было сказано с укоризной. И становится стыдно. Я не хочу, чтобы Татьяна плакала. И чтобы переживала. Я хочу, чтоб она была счастлива.

И чтоб жила нормально.

Чтоб хорошо жила, как она этого достойна.

Чтоб Тимоха выздоровел. И Мишка тоже нашёл своё место в мире. Чтоб Громовым вернули их земли. Чтоб клятый Алхимик свернул себе шею, избавив меня от необходимости за ним гоняться. Чтоб в мире наступил мир и покой…

Многого хочу.

Понимаю.

Но булочек с молоком сильнее прочего.

— Ей только и сказали, что вы живы, что пострадали при взрыве, но пока… это ужасно… отвратительно! Взять и вот так напасть на госпиталь!

Я прям вижу, как она головой качает.

И снова удивляюсь. Неужели в этой голове одно с другим не стыкуется?

— Никогда не понимала анархистов с их стремлением всё разрушить…

Значит, на анархистов покушение повесили?

— Насилие — это ведь не способ! А теперь вот так…

Голос печален. И запах становится слабее. И меня тянет открыть глаза.

— Что случилось? — Метелька знает, какой вопрос задать.

— Всё… плохо… я… я с Танечкой тогда в школе была. То есть, это пока не школа, мы просто дом готовим… и тут… записку прислали, чтоб не возвращалась. К Эльжбете. Что там полиция и обыски. Я хотела пойти.

Ну да, её ж именно поэтому и просили не возвращаться, чтоб пришла.

— У меня там вещи кое-какие. Не то, чтобы важные, но ведь Симеон! И остальные… и Эльжбета… сказала Танечке, а ваш Еремей сказал, что сам сходит. Что если полиция, то не стоит соваться. Могут подумать, что я с ними и тогда школу закроют и меня арестуют. Я ничего плохого не сделала, но арестуют всё равно. И тогда точно не позволят учительницей быть.

Молодец, Еремей.

— Он велел нам оставаться с Михаилом. А тот сказал, что тоже записку получил.

Интересно, какую.

— И?

Пахло не только сдобой, но и цветами. Мягкий весенний аромат. И солнышко пригревает. Слева. Щекой чувствую и рукой ещё. А правая под одеялом. Я уже потрогал и одеяло, и простынь.

— Там такой ужас! Вы газет не читали?

— Кто нам даст. Нас как сюда сунули, так и всё. Никто ничегошеньки не рассказывал, — соврал Метелька.

— Вот и мне… никто и ничего толком, — вздохнула Светлана.