Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

Кокон трескается, и внутри остаётся иссохшая до пергаментного состояния тварь.

— Ты и людей так же? Там, дома?

— Да.

Нет ни сожаления, ни страха. А ещё нет для неё особой разницы между тварями и людьми. Если так-то, наверное, где-то она и права. Разницы нет.

Твари тоже люди.

И наоборот. Люди тоже твари.

— Людей трогать нельзя. Без разрешения. Ясно?

— Да.

И вновь же спокойно. Она умная. Она поняла. И людей трогать не будет. Без разрешения.

Пахнет порохом и лилиями. И значит, не обошлось без жертв.

А вот и первый мертвец. Незнакомый мне парень в черной кожанке лежал на спине, подогнув одну ногу и вытянув другую. Я почему-то зацепился взглядом за сапоги.

Хорошие же сапоги.

Качественные. Вон, без заломов, стало быть, недавно куплены. Жалко, если пропадут. Когда мысль оформилась, захотелось дать себе оплеуху.

Не хватало ещё до такого опускаться. Нет. Это всё от звона. Звука.

Над мертвецом застыла тень. Эта была крупнее тех, внизу. Она раскрыла пасть и зашипела, предупреждая. Но я не внял. Сила потянулась навстречу, и хлыст выплелся легко, сам, можно сказать, в руку лёг. Взмах, и змея его взлетела, норовя добраться до твари. Да только и та ждать не стала. Отскочила и, перекинувшись на стену, ловко поползла вверх.

Так, на потолок тоже поглядывать надо, а то ж мало ли, кто оттуда свалиться способен.

Ещё покойник. Этот уже казак. Кровью пахнет сильно и терпко. А стены на втором этаже все в щербинах. Стало быть, рвануло и тут. Сколько ж всего они притащили?

Нет, я, конечно, знал, что Алексея Михайловича ненавидят, но чтобы настолько…

Над казаком склонились сразу трое. Издали они казались сплошным серым туманом, который шевелился. Этих я сходу ударил, и теневой хлыст просто всосал ошмётки тварей.

— Тьма, вперёд…

Гильзы поблескивают. Стало быть, отстреливались. А мир опять меняется. Если там, внизу, окошко открылось узенькое, то здесь ощущение, что стену вынесли.

Ещё мертвецы.

Твою ж… поинтриговали с террористами. Бомбы детям не игрушка. И вообще… я переступаю осторожно, а Тьма скользит рядом. Сверху раздаётся свист, и я задираю голову. Даже не удивляюсь, обнаружив висящего вниз головой Призрака.

Страхует.

Дверь лежит поперек коридора.

А ведь Метелька где-то рядом… только мир не стабилен. Я вижу, что эта дверь как бы не одна, точнее, одна, но… расслаивается?

Или это тень двери?

Или просто в глазах моих двоится, что тоже вполне себе вероятно.

Шаг…

Человек сидит у стены и дышит. Улыбается. Такой счастливый.

— Ты кто? — спрашивает он.

От него пахнет лилиями, а ещё над ним собрались тени. Правда, мелкие и не решающиеся спуститься. Наше появление их обеспокоило, ишь, засуетились, заверещали.

— А ты кто?

— Я? Яшка…

— Что ты тут делаешь, а, Яшка? — я подхожу осторожно. У этого героя под рукой револьвер, и что-то подсказывает, что не для антуражу.

— Я? — взгляд его затуманенный проясняется. — П-подыхаю, п-похоже.

— Похоже, — тут я спорить не стал. — Вытащить? Тут же врачи быть должны. Спасут.

— Не, — Яшка облизал губы. — Толку-то… всё одно на каторгу. Да и не спасут.

Он приподнял руку.

Кровь тут снова яркая, отчего и кажется ненастоящею, будто на Яшку ведро краски вывернули.

— Добей? — предложил он.

— Обойдёшься. Стрелять будешь?

— Не… там пусто… — он попытался оттолкнуть револьвер, но силёнок не хватило. И от малого этого усилия Яшка покачнулся и начал заваливаться на бок.

— Чтоб…

Стоило бы уйти. Сам виноват. А я не исповедник, чтоб в последний путь провожать. Но почему-то не ухожу, а бросаюсь на помощь.

— Пить есть? — Яшка сипит. И странно, что он до сих пор дышит.

А ещё странно, что кровь его не приманила тварей. Нет, они вон есть, держатся неподалёку, стервятники, однако не приближаются.

Мелкие. Трусоватые.

— Нет.

— Жаль… воды хочу… а никак…

— Чего вы сюда полезли-то?

Бледный этот парень не вызывал ненависти. Скорее уж недоумение. Сколько ему? Лет двадцать с виду, а это ж ерунда совсем. Ему бы жить и жить.

— Ты не понимаешь… — он облизал сухие губы. — Не понимаешь…

— Не понимаю, — чего тут спорить. — Объяснишь, раз пока ещё тут?

— У меня брат был… старший. Учился… его на каторгу сослали. А он не революционер, он просто…

— Рядом стоял?

— Смешно?

— Ничуть. В каторге смешного нет.

— Да… мамка заболела. Отца в отставку попросили. Раз сын в революцию… денег мало… а он умер, брат. Он не был… не из наших… провокатор. Понимаешь? Собрал… собрания… — Яшка глаза прикрыл. — А сказали, что покушение готовят…

— И ты за брата?

— Я за справедливость! — это прозвучало громко и Яшка закашлялся. — Я… ты… ты мамке скажи, чтоб не ждала… я ей…

— Не рассказывал?

— Нет… скажи… несчастный случай. Или разбойники. Соври чего-нибудь. Пожалуйста.

— Совру, — это обещать легко. — Я письмо напишу. Хорошо?

— Спасибо.

— Ты только скажи, кому.

— Мария Егоровна Сковринская… Тверь… — голос его затихал, а рядом невыносимо остро пахло лилиями. И я заставлял себя повторять адрес. Обещать-то легко, но обещание придётся выполнить.

Её присутствие я ощутил затылком.

Обернулся.

— Доброго дня, — я держал Яшку за руку. — Его заберешь?

— Уже.

— Он вроде неплохой… чтоб… всяко лучше меня в его годы. Он хотя бы за идею шёл.

А я за бабки и обещание хорошей жизни, не для всех, но для меня лично.

— Думаешь, разница велика? — нынешнее обличье Моры невыразительно. То ли мещанка, то ли горожанка, среднего возраста и внешности такой же. Захочешь, толком не опишешь.

— Понятия не имею, — я закрыл Яшке глаза. — А… тут что? Границу проломили?

— Да.

И понял, что большего не скажет, что вовсе показалась она не мне, наверное, а Яшке. Он вон мёртвый улыбается. Надо будет тело как-то вытащить.

Передать там родителям.

Или революционеров не передают?

Не знаю.

— Я его ищу, — чувствую себя неловко. — Этого человека, который проводит эксперименты. Опыты. Над людьми и тварями. Над… мне кажется, что ему до твоего мира дела нет. Ему в нашем власть нужна. И сила… ну и так-то… но я его остановлю. Во всяком случае попытаюсь. Честно.

Кивок.

— И только… скажи, ты говорила, что мой отец умер, но его душа к тебе не пришла. Так?

Снова кивок. Ныне Мора не разговорчива.

— А не может такого случиться, что он вовсе не умер?

Потому что мысль эта давно уж меня не отпускала. Не в том смысле, что я днём и ночью страдал от незнания, скорее уж сидела где-то там, занозою.

— Нить жизни оборвалась, — Мора ответила не сразу. — Но души нет.

— А если… скажем… нить жизни оборвали… ну, каким-то ритуалом. Или вот клиническая смерть. Она ж нить жизни обрывает, так?

Кивок.

И взгляд насмешливый. Ну да, смешно думать, что она не знает о клинической смерти.

— А потом его просто… вот… оградили? Или спрятали. От тебя. Я ведь не ошибусь, сказав, что мы связаны? Нет, может, и ошибусь, но… ты ведь при желании меня найдёшь? Отличишь от других людей.

Снова кивок и такой, медленный, задумчивый.

— И его бы ты могла найти, так? А он это знал. Или предполагал там. Но не хотел эту связь сохранять. Если собирался сделать что-то, что тебе не понравится категорически. Более того, сделай он что-то такое, ты бы могла его остановить, верно? Сама оборвать нить жизни?

— Сама — нет. Не жизни. Но забрать душу и разум — да.

Ага, хорошее уточнение. Тоже будет над чем подумать.

— Вот… тогда… мог он?

— Не знаю, — Мора вновь задумалась. — Люди обладают живым умом. Люди умеют лгать. Не знаю. Но если так…

Она прищурилась.

— Найти его.

Ну да, куда ж мне без высоких-то указаний. Сказав это, Мора повернулась спиной, явно вознамерившись уйти.

— А мне-то дальше куда⁈ И с этой дыренью что делать?

Она обернулась.