Хорал - Харуф Кент

Они начинали с Мэйн-стрит: собирали в лавках, пока туда не валил народ за субботними покупками, пока горожане и фермеры из округа не приехали в центр за необходимым на предстоящую неделю, да и просто погулять.

Мальчики начинали со склада пиломатериалов «У Нэкси» рядом с железной дорогой, брали деньги у самого Дона Нэкси, тот был добр к ним, а его лысина сверкала, как мраморный шар, под светом ламп с жестяными абажурами, висевшими над прилавком. Затем они заходили в соседнюю лавку, в парикмахерскую Шмидта, оставив велосипеды у кирпичной стены под красно-белым полосатым столбом [5].

Когда они вошли в парикмахерскую, Харви Шмидт стриг мужчину, тонкая полосатая ткань была обернута вокруг шеи клиента. Черные пряди запутались в сборках накидки, словно нити вышивки. У стены сидел еще один мужчина и мальчик, они листали журналы и ждали. Оба подняли головы, когда ребята вошли. Те закрыли дверь и остановились у входа.

– Чего вам надо? – спросил Харви Шмидт.

Он говорил что-то в этом духе каждую субботу.

– Мы собираем деньги за газету, – ответил Айк.

– Собираете за газету, – повторил парикмахер. – Не думаю, что я вам вообще заплачу. В ней ничего нет, только плохие новости. Что скажете?

Они не ответили. Мальчик, сидевший у стены, наблюдал за ними, притворяясь, будто читает журнал. Он был старше их, но тоже из начальной школы.

– Заплати им, Харви, – сказал мужчина в кресле. – Можешь отвлечься на минутку.

– Я размышляю, – проговорил Харви, – платить ли им вовсе.

Он расчесал прядь над ухом у клиента, оттянул ее и ровно срезал ножницами, а затем пригладил расческой. Взглянул на мальчиков.

– Кто вас теперь стрижет?

– Что?

– Я спросил, кто вас стрижет?

– Мама.

– Я думал, ваша мать съехала. Слыхал, она переехала в тот домик на Чикаго-стрит.

Они не ответили. Они не удивились, что он знал. Но и не хотели обсуждать это с ним в парикмахерской на Мэйн-стрит субботним утром.

– Разве это не так? – спросил он.

Они взглянули на него, потом быстро – на мальчика у стены. Тот все еще наблюдал. Они промолчали и уставились в пол, на срезанные пряди под кожаным креслом.

– Оставь их в покое, Харви.

– Я их не дергал. Я задал им вопрос.

– Оставь их в покое.

– Нет, – снова обратился Харви к мальчикам. – Подумайте об этом. Я покупаю ваши газеты, а вы за это получаете от меня стрижку. Вот так. – Он ткнул в их сторону ножницами. – Я покупаю у вас, а вы – у меня. Это и есть торговля.

– С вас два доллара и пятьдесят центов, – сказал Айк.

Парикмахер пристально взглянул на него, а потом вернулся к стрижке. Они стояли у дверей и смотрели на него. Когда он закончил стричь, то сделал мужчине воротник из бумажной салфетки, густо намылил ему шею, взял бритву и побрил затылок, соскабливая ровно от линии роста волос, с каждым движением стирая пену и волосы тыльной стороной ладони, закончил с этим, снял салфетку, вытер лезвие и отбросил грязную бумажку в сторону, вытер руку, а потом протер шею и голову мужчины полотенцем. Он взбрызнул себе на ладонь ароматное розовое масло, растер его на ладонях и вмассировал клиенту в кожу головы, затем тонкой расческой сделал боковой пробор, пальцами поднял волосы волной надо лбом. Мужчина нахмурился, глядя на себя в зеркало, вытянул из-под накидки руку и сгладил нарочитую волну.

– Я пытаюсь сделать вас привлекательным, – сказал Харви.

– Куда уж больше, – откликнулся мужчина. – Мне хватит.

Он встал с кресла, парикмахер расстегнул накидку и резко вытряхнул ее на плиточный пол, так что она хлопнула. Мужчина заплатил и оставил чаевые на мраморном прилавке под зеркалом.

– Заплати мальчикам, Харви, – сказал он. – Они ждут.

– Видимо, придется. Если не заплачу, они весь день так простоят.

Из кассы он достал три однодолларовые купюры и протянул им.

– Ну? – сказал он.

Айк подошел, взял деньги, отсчитал сдачу, отдал Харви Шмидту купон из журнала.

– Полагаю, все верно, – сказал парикмахер.

– Да.

– Тогда что надо сказать?

– Что?

– Что говорят, когда мужчина платит по счету?

– Спасибо, – сказал Айк.

Они вышли. С тротуара мальчики заглянули в парикмахерскую сквозь широкую витрину. Под золотой надписью в окне мужчина со свежей стрижкой надевал пиджак, а мальчик, который сидел в очереди, теперь забирался в кресло.

– Сукин сын, – проговорил Бобби. – Говнюк.

Но это не помогло. Айк промолчал.

Они запрыгнули на велосипеды и проехали полквартала до «Дакуоллз», вошли через женскую часть магазина, где были вывешены женские трусы и лифчики, на этот раз даже не прокомментировав товар, прошли мимо расчесок, заколок-невидимок, зеркал, пластиковой посуды, мимо подушек, штор, шлангов для душа – и постучали в дверь управляющего. Он впустил их и заплатил быстро, безразлично, без возражений, и они вышли на улицу и поехали по Второй, взяли плату в универмаге Шульте, затем остановились возле кондитерской Брэдбери, перед большой витриной со свадебными тортами.

Айк сказал:

– Хочешь сначала сюда или наверх?

– Наверх, – ответил Бобби. – Хочу закончить с ней.

Они оставили велосипеды и открыли заднюю дверь в здание, вошли в узкое темное фойе. Там на картонной доске с оборотной стороны двери висели черные почтовые ящики, на полу стояла пара мужских туфель. Мальчики поднялись по ступенькам и наверху прошли по длинному темному коридору, который вел к пожарной лестнице над переулком. За какой-то дверью лаяла собака. Они остановились у последней двери, на коврике еще лежала утренняя газета «Денверские новости». Айк поднял ее и постучал, и они встали, склонив головы, глядя в пол, прислушиваясь. Постучал снова. Теперь они услышали, что она подходит к двери.

– Кто это?

Ее голос звучал так, будто она не говорила ни с кем несколько дней. Она кашляла.

– Мы хотим взять плату за газету.

– Кто?

– Разносчики газет.

Она открыла дверь и посмотрела на них.

– Заходите, мальчики.

– Два с половиной доллара, миссис Стирнз.

– Заходите.

Она прошаркала в квартиру, и они вошли следом. В комнате было слишком жарко. Жара была удушающей, а комната завалена всевозможными вещами. Картонными коробками. Бумагами. Грудами одежды. Стопками пожелтевших газет. Цветочными горшками. Стоял вентилятор на «ноге». И еще один, квадратный. Вешалка для головных уборов. Лежала коллекция каталогов «Сирз». Гладильная доска разложена у стены, на ней свалены пакеты из продуктового. Посреди комнаты в деревянном шкафу на полке стоял телевизор, а его венчал еще один, переносной. Напротив шкафа располагалось кресло, с потертых подлокотников свисали полотенца для рук, а в стороне, у окна, примостился выцветший диван.

– Ничего не трогайте, – сказала она. – Сядьте там.

Оба сели на диван и смотрели, как она ковыляет по комнате с двумя железными палками. На полу был проход между коробками и стопками бумаг, она прошла к креслу, с болью опустилась в него и поставила серебристые палки между коленями.

На старухе было тонкое домашнее платье в цветочек и с длинным фартуком. Еще у нее был горб и слуховой аппарат, желтые волосы собраны сзади в пучок, а голые руки конопатые и в пигментных пятнах, кожа выше локтей свисала складками. На тыльной стороне ладони виднелся неровный фиолетовый синяк, похожий на родимое пятно. Усевшись, она взяла уже зажженную сигарету, затянулась и выдохнула серый дым к потолку. Смотрела на мальчиков сквозь очки. Ее губы были ярко-красными.

– Ну, – сказала она. – Я жду.

Они взглянули на нее.

– Говорите же, – сказала она.

– Два доллара пятьдесят центов, миссис Стирнз, – сказал Айк. – За газету.

– Это не разговор. Это всего лишь дело. Что с вами такое? Как там погода?

Они повернулись и посмотрели сквозь тонкую занавеску, закрывавшую окно, – та сильно пахла пылью. Из окна открывался вид на переулок.

– Солнечно, – сказал Бобби.