Игла - Кондрацкая Елена "MavkaShu"

Забава лукаво улыбнулась.

— Так постарайся сделать всё так, чтобы она ничего не узнала.

***

Дар не отпускал её руки весь обратный путь до ярмарки. Игла сама разорвала прикосновение и спрятала руки в рукава, когда в толпе появились Ласка и Ветер. Дар с удивлением посмотрел на неё, но ничего не сказал, а Игла от смущения стала почти пунцовой. Она сама не могла смириться с желаниями своего сердца, а уж объяснять что-то Ветру и особенно Ласке, которая наверняка подберет не один десяток колких шуточек происходящему, у неё не хватило бы никаких сил.

Вокруг горели костры, плясали люди и от того на площади было почти жарко. Ласка и Ветер, румяные от танцев и веселья, запрыгали вокруг Дара и Иглы, изображая хоровод, который только что кружил их самих.

— Вы видели жар-птиц? — кричал Ветер. — Они волшебные!

— Это были петухи, глупый! — хохотала Ласка. — Ты сам таких у Мяуна в загоне видел.

— Сама ты глупая, сказали же, что это жар-птицы! Они жёлтые! А у Мяуна петухи чёрные!

— Если ты только чёрных видел, не значит, что других не бывает. — Ласка сбила с него шапку, Ветер смешно заверещал и с разбегу врезался ей в живот. Ласка вскрикнула от неожиданности и, засмеявшись, обхватила его руками, крепко обнимая.

Игла подняла с земли шапку и отряхнула от снега. Дар кивнул им, приглашая направиться к выходу.

— Что ещё вы видели? — спросил он, когда они вышли с площади.

— Мавку, которая пускала пузыри из бочки! — тут же принялась рассказывать Ласка, а Ветер её перебил.

— Я видел волка! Прямо как в книжке! Но он почему-то не превратился в человека, но зато прыгал через огненное кольцо!

Они говорили наперебой. Ласка перечисляла все сладости, которые сумела попробовать, а Ветер не уставал поражаться количеству шума, людей и света и тому, что это всё совсем не похоже на те Проклятые пределы, о которых он слышал. Дар поддерживал разговор, задавал вопросы и удивлялся рассказам, будто сам ни разу не был на ярмарках. Игла кивала, но почти ничего не слышала, захваченная мыслями о том, что же теперь будет. Никогда прежде она не испытывала такого волнения, смятения, смущения. Со Светозаром всё было иначе, всё просто... случилось. Само собой, без вопросов, без объяснений, будто не могло быть по-другому. Игла не знала ничего об отношениях, о мужчинах и о любви. Она не знала никого другого и представить себе не могла, что будет с кем-нибудь другим. Он был единственным, кто смотрел на неё, кто протянул ей руку.

От мыслей о Светозаре засосало под ложечкой, Иглу затошнило. Несмотря на то, что случилось, несмотря на предательство, она не могла до конца принять, что всё кончено. И что всё закончилось давным-давно, больше года назад в лесной избушке. А может, и того раньше, просто Игла не могла себе в этом признаться. Не готова была остаться одной. Только вот разве не разъедало ли её постоянно чувство одиночества даже в те ночи, когда Светозар шептал ей о любви? Но теперь это чувство умолкло. В жутком Кощеевом тереме, с вредной Лаской, с которой они заплетали друг другу косы, смеялись и болтали обо всём на свете. С заботливым Мяуном, который превратил покинутый терем в настоящий дом. С нежным Ветром, живым и добрым, задающим тысячу вопросов о мире, который так стремится постичь. И... с Даром. Спасающим её каждую ночь, понимающий и принимающий её со всеми её недостатками и трещинами. Она больше не одна. По-настоящему не одна. Так должна ли она пойти за зовом своего сердца или остаться на пути, который выбрала в день, когда решила покинуть свою лесную избушку?

У неё не было ответа.

Ветер устал от веселья настолько, что заснул, едва сев в карету, да так крепко, что Дару самому пришлось нести его в постель. Игла же уложила Ласку, как обычно расчесала ей волосы гребнем, заговорённым от кошмаров, и, пожелав доброй ночи, прикрыла за собой дверь.

По дороге в свою спальню, Игла заглянула в гостиную, которая больше напоминала ещё одну — крайне странную — сокровищницу. Гостиная удивила бы тех, кто знал о Кощее лишь по древним сказкам. Не было тут ни ледяных стен, ни гор костей — только тёплый полумрак, пахнущий мятой, сухой полынью и старым деревом. Огонь в камине горел ровно, без искр, багровым, ленивым пламенем. Его свет играл на резных полках, где меж диковинных статуэток духов и разномастных блестящих оберегов ютился позолоченный череп, наверняка, тоже волшебный.

Посреди комнаты, напротив камина, стояла лежанка с резной спинкой, на ножках в виде когтистых птичьих лап, укрытая мехом и горой подушек. Подушки были все разные: одна — вышитая луговыми травами, другая — с изображением чертополоха, третья — старая, выцветшая, пахнущая ладаном.

Дар сидел на лежанке, спиной к двери.

— Чаю? — хрипло спросил он, не оглядываясь. — Мяун говорит, душица нынче славная уродилась. Горчит, как злая память.

На кованом столике перед ним уже стоял чайник, в котором клокотало что-то тёмное, с плавающими веточками. Рядом — две кружки. Две, будто он правда кого-то ждал.

В гостиной не было лишнего света, поленья в камине потрескивали, отгоняя холод веками собранного одиночества, которое сделалось мягким, как эти подушки, и привычным. Понятным Игле.

— Не откажусь, — сказала она и села рядом.

Дар разлил отвар по кружкам. На поверхность всплыли алые ягоды клюквы.

— Этот отвар меня научила заваривать Лада, — помедлив, сказал он.

Игла вздрогнула. Бабушка? Дочь Забавы. Проклятая девушка, которая всю свою жизнь провела в теле старухи. Игла так и не спросила о ней, о том, что приключилось.

— Расскажи мне о ней. Забава сказала, ты её прогнал.

Дар покачал головой.

— Должно быть, так она сказала Забаве. Лада ушла сама. Так же неожиданно, как и появилась. — Он откинулся на спинку лежанки и прикрыл глаза, вспоминая. — Она появилась на пороге моего терема лютой зимней ночью, ворвалась и принялась хозяйничать как у себя дома. Прямо как кто-то ещё, — он приоткрыл правый глаз и покосился на Иглу. Та хмыкнула и отпила горького варева. — Не знаю почему, но я не сумел её выставить. Может, из-за бури за окном, которая не прекращалась, кажется, целый месяц, может, почему-то ещё. Я был слишком занят поисками сердца, запирался в библиотеке, метался вслед за малейшими зацепками, даже не представляя, что... — Он вздохнул, потирая лоб. — Я редко появлялся дома. Мы почти не виделись, едва ли с десяток раз разговаривали. Однажды на одной из вылазок меня ранили и она помогла мне наложить повязки. Пожалуй, это было наше самое долгое взаимодействие, но и тогда я ничего не почувствовал, не понял. Ни разу не спросил, нужна ли ей помощь. — Он усмехнулся и с сожалением поморщился. — Лада прожила у меня до весны и ушла с первой капелью. Я проснулся — а её и след простыл.

— Вот так просто? Она ушла ничего не сказав?

— Оставила записку. Что-то вроде «Спасибо за приют. Отправляюсь на поиски своего места. Может, ещё свидимся». Я забыл о ней почти сразу и не вспоминал до того, как Забава... — он замолчал, сжимая кулаки. Игла, помедлив, накрыла его ладонь своей.

— Ты не мог знать.

— Я мог быть внимательнее. Может быть, тогда всё сложилось бы иначе. Для всех нас.

Игла пожала плечами.

— Может быть. Бабушка бы превратилась в красавицу, ты нашёл бы своё сердце. Я бы умерла в лесу, потому что бабушка бы меня не нашла. Светозар бы не поехал ко мне со службы и не погиб бы. Я бы не вломилась в твой терем и не сидела бы здесь сейчас. Но судьба распорядилась иначе.

Дар посмотрел на неё долгим, пронзительным взглядом.

— Я не верю в судьбу. Нас ведёт вперёд наш выбор, а не рука богов.

— Поверю сыну богини, — усмехнулась Игла, убрала руку, разрывая прикосновение, и спрятала взгляд. — Значит ли, что ты жалеешь, что тогда, тысячу лет назад не сделал другой выбор? Не выбрал Ладу?

— Нет. Да и что-то мне подсказывает, что это она не выбрала меня, — он слабо улыбнулся. — Она выбрала не подчиняться Забаве.

Игла кивнула, чувствуя правду в его словах. Бабушка никогда никому не подчинялась и учила тому же Иглу. Не идти за чужим словом, и выбирать то, что по сердцу. Игла урок усвоила и не шла за волей других, вот только и сердце своё она не всегда слушала. Чаще думала о чужой нужде, а не о своих желаниях. Может, поэтому сердце её теперь рвалось так больно, так отчаянно. Никогда и никому оно не принадлежала, но теперь жаждало наконец согреться, соприкоснувшись с сердцем другим.