Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Мы пережили слишком многое и переругались тысячу раз. Мы выросли вместе — не в бытовом, а в самом настоящем смысле. Мы были друг другу за родителей, пока папа пахал смена за сменой. Переживём и это.

Сейчас три часа декабрьского дня, но тепло по-летнему. Солнце ещё высоко и греет макушку, пока я пробираюсь сквозь зелень по тропе к пляжу.

Они уже там. Гермес и Афродита лежат на шезлонгах в купальниках и думают только о загаре. Афина читает у кромки воды, бледная, до прозрачности худая, в винтажном купальнике. И ещё двое играют в волейбол метрах в двадцати от неё. Хайдес и Аполлон.

Стоит мне сфокусироваться на них — сердце делает мёртвую петлю. Со стороны трудно сказать, кто красивее. Да и выбирать между ними бессмысленно. Оба в бермудах, тела рельефные, блестят от пота. Перекидывают мяч легко и точно, не давая ему упасть. У Аполлона длинные волосы распущены и, кажется, мокрые от моря — дикость в придачу. Хайдес тоже взъерошен, но двигается более изящно.

Они меня не замечают, и я дохожу до Гермеса с Афродитой. Между шезлонгами — столик и поднос со свежими нарезанными фруктами.

— Привет, Маленький рай, — кивает он.

В отличие от братьев, он совсем не накачан. Кожа розовая, из тех, что быстро горят, и небольшой животик.

Он освобождает мне место, похлопывает — садись. Я послушно устраиваюсь, повернувшись спиной к морю, чтобы не залипать на двух Лайвли.

— Тебе бы намазаться кремом, Хейвен, — оценивает он мои голые руки. — Можешь попросить Хайдеса.

— Лучше сгорю, — закатываю глаза.

Гермес откручивает крышку тюбика и начинает намазывать грудь щедрыми порциями. Особенно тщательно — соски. Ловит мой взгляд и моментально переходит в оборону:

— У меня соски нежные. Сильно обгорают.

Я переглядываюсь с Афродитой; она качает головой, смеясь. Такая красивая — с длинной косой, что хочется сбежать прятаться в комнату.

— Хайдес с радостью помог бы тебе намазаться, — добивает она.

— И Аполлон, — добавляет Гермес. К этому моменту его торс уже белый от крема. — Хотя, честно говоря, и я бы не отказался.

— Мило, конечно. Но насчёт Аполлона — сомневаюсь. Он на меня вообще не смотрит.

Афродита морщит носик и закидывает солнечные очки на затылок — на меня выстреливают два лазурных прожектора.

— В последний раз я видела, как Аполлон избегает смотреть девушке в глаза, когда он встретил Вайолет.

Гермес напрягается. Мне и самой неуютно, но его реакция даёт понять, что Афродита зря это сказала.

— Да? — тяну.

— Аполлон держится от тебя подальше, потому что уверен: у него нет шансов, — бормочет Гермес, глядя на кристальную волну. — Он держится подальше от всех после того, как первая любовь предпочла его брата. Теперь он даже не пытается.

— Ну, — вздыхает Афродита, — в этом конкретном случае он не пытается ещё и потому, что когда Хайдес и Хейвен оказываются в одной комнате, сразу видно, как вы…

Я жду продолжения, но она захлопывает рот, сжимая губы в тонкую линию.

— Как мы…? — подталкиваю, внезапно нервничая.

Она откашливается:

— Ничего. Прости, глупости сказала.

— Афродита…

— Сразу видно, как вы влюбляетесь друг в друга, — выпаливает Гермес. Он садится, лоб хмурится — то ли от тревоги, то ли от серьёзности момента.

Я открываю рот, чтобы блестяще опровергнуть — и выдаю жалкое:

— Вы преувеличиваете. — Браво, Хейвен. Прирождённый оратор. Хорошо ещё, что я изучаю право. Это же так и скажу в суде, когда моего клиента обвинят в убийстве: «Вы преувеличиваете, Ваша честь».

— Хейвен, вы, может, и не замечаете — вы такие похожие, что мне иногда страшно, — отвечает Гермес. — Упрямые, несговорчивые, обидчивые, бешеные и провокаторы. И вы влюбляетесь.

— Нет единственной «второй половинки» на всю жизнь, — добавляет Афродита. — Нам встречаются многие, кого мы способны любить. С каждым из них можно быть счастливыми. Но есть тот самый — любовь раз в жизни. Та, что делает тебя более целой, и ты не узнаешь об этом, пока не почувствуешь.

Я смотрю то на него, то на неё. Почему они говорят о влюблённости такими встревоженными голосами и с такими печальными лицами?

— Влюблённость — это не плохо. Почему вы говорите об этом так?

Афродита склоняет голову и перебирает голубую верёвочку на щиколотке с подвеской-сердцем.

— Быть влюблённым и влюбляться — разные вещи. Когда ты влюблена, связь ничто не разрушит. Когда ты только влюбляешься — миллиард причин может всё испортить.

— И что за «миллиарды причин» могут встать между мной и Хайдесом? — спрашиваю. Вся эта беседа звучит бредово.

Она смотрит прямо в глаза. У неё всегда был мягкий, ровный взгляд — единственная из братьев, кто ни разу не показал ни высокомерия, ни злости. Но сейчас за добротой прячется другое.

— Наши родители никогда не позволят такой связи. Так же как твой брат скорее согласится видеть тебя монахиней, чем рядом с Хайдесом. И есть вещи, которые больше тебя — и даже больше нас.

Я утаптываю тёплый песок пальцами ног, ошарашенная. Я понимаю, что у них, как у семьи, много тайного, но неужели между мной и Хайдесом всё настолько сложно? И главное — они правы? Мы ещё можем отступить и выйти целыми? Я правда влюбляюсь? И он — в меня?

— А вот кто с нами, — раздаётся за спиной знакомый голос. Тень закрывает мне солнце. Хайдес во всей красе смотрит на меня, хищно усмехаясь. — Ты меня ждала, чтобы намазать крем?

Хочу уже сказать ему «нет», но Гермес швыряет тюбик, и Хайдес ловит его на лету. Аполлон, шагах в нескольких, стоит как вкопанный и смотрит в никуда. Афродита подвинется на шезлонге и гладит его по щеке — от этого жеста у меня в груди всё тает.

— Давай, Хейвен, у меня не весь день, — окликает Хайдес.

Вздыхаю и поднимаюсь.

— Ладно.

Но он уже идёт к кромке воды с кремом в руке.

— Куда это ты?

— Идём — узнаешь!

Я не решаюсь смотреть на оставшихся Лайвли — и бегом догоняю Хайдеса, пока его длиннющие ноги не сделали дистанцию неприличной. Он всё идёт и идёт по линии прибоя, всё дальше от места, где Афина читает.

Оглядывается на меня и усмехается, когда видит. Сбавляет шаг, чтобы мы шли рядом и мне не приходилось надрываться.

— Спасибо, — вырывается у меня.

Он подкидывает тюбик и ловит снова.

— За что?

— Ты всегда подстраиваешь шаг, чтобы я не отставала.

Крем на этот раз кружится в воздухе и… не попадает к нему в ладонь. Плюхается к ногам.

— Ты заметила?

— Конечно.

Он идёт дальше, хмурясь, и вдруг останавливается. Его братья — уже крошечные точки вдали. Обводит меня взглядом с головы до пят и открывает флакон.

— Раздевайся, — приказывает.

Я разеваю рот.

Он фыркает:

— Платье очень милое, но, чтобы намазать тебя кремом, надо хотя бы остаться в купальнике, как считаешь?

Я не даю ему удовольствия увидеть моё смущение. Стягиваю платье, не отводя взгляда, и бросаю слева на песок. Хайдес даже не пытается скрыть: осматривает меня сантиметр за сантиметром, столько раз, что приходится щёлкнуть пальцами — алло, сюда.

Он подзывает меня пальцем и разворачивает спиной. Начинает мазать плечи — движения как у массажиста. Я закрываю глаза и изо всех сил не издаю звуков, пока его руки скользят по моей спине, будто созданы, чтобы касаться именно меня.

— Кажется, крем уже распределён более чем, — подкалываю, потому что он уже добрую вечность «застрял» у меня на спине.

Он не даёт мне договорить. Кладёт ладонь на мой бок, проводит вперёд — обнимает живот. Притягивает к себе: моя спина упирается в его пресс. Я затаиваю дыхание.

— А я вот думаю, что дальше ты справишься сама. Спереди ты вполне достанешь.

— Думаю, да, — прикусываю губу.

Его губы касаются моего уха.

— Думаешь или уверена?

— Возможно, тебе всё же стоит помочь.

— М-хм.

Подушечки его пальцев вычерчивают на моём животе воображаемые узоры. Я чувствую, как его нос прячется в ямке у шеи, и он глубоко вдыхает.