Он смотрит на меня с жалостью, будто видит перед собой не человека, а сломанный ненужный предмет.
– Вы говорите, женщины увядают. Позвольте узнать, откуда вам это известно? Вы – лекарь? Исследователь? Вы держали в руках хотя бы один отчёт о здоровье? Нет. Всё, что у вас есть – это удобная легенда. Придуманная, чтобы оправдать рабство.
В зале повисает тяжёлая тишина. Седовласый чеканит, насупившись:
– Этот факт известен всем!
– Я могу разговаривать с вами предметно, могу предоставить вам отчёты о здоровье старых дев, могу пригласить лекаря, который подтвердит мои слова. Вы можете поехать со мной в земли безмужних и поговорить с женщинами, можете присутствовать на осмотре и диагностике их лекарем.
Я вижу, как коробит седовласого. Как он оскорблён тем, что женщина не просто ввязалась с ним в спор, но ещё и предлагает вести диалог говорит предметно, на языке доказательств.
– Я сам запрошу отчёты, если пожелаю, – бросает он, садясь на своё место.
– Вы называете нас увядшими, но в землях безмужних увядает от горя лишь сердце. Со здоровьем у старых дев всё хорошо, пока его не начинает подрывать работа на фабрике, – я обвожу взглядом остальных, а затем тоже сажусь.
Орм громко и демонстративно хмыкает.
– За перемены, – Рагнар поднимает свой кубок с невозмутимым лицом.
Остальные кубки взлетают в воздух. Не все, но большинство.
Думаю, не будь Рагнара, седовласый был бы куда более жёстким, и кто-нибудь ещё ввязался бы в спор. Но я хотя бы показала, что у нас есть голос. Мы не бессловесные рабыни. Может быть, после слов Рагнара и моих, прорастёт зерно сомнения.
Но преодолеть эту замшелость будет тяжело.
Спустя пару минут разговоры возобновляются. Мужчины обсуждают, как добывать больше руды, где сеять пшеницу в следующем сезоне, как обезопасить караваны, и стоит ли пересмотреть налог на перевозку через западный перевал. Всё снова скатывается в привычную канву: дела, цифры, ресурсы.
Я замечаю, что Рагнар смотрит на меня. Поворачиваю голову, и мы встречаемся взглядами.
– И часто у вас так делают? – я касаюсь рукой руны на шее. – Часто дарят её?
Норд отрицательно качает головой.
– Нет, это большое обязательство. Не каждая жена получает руну.
Значит, он не лгал. На всю жизнь…
Я вглядываюсь в Рагнара, пытаясь понять о чём он вообще думал? Безумец.
– На моей памяти лишь мой отец дарил такую Люсин, - продолжает он. - Больше никто.
– Люсин? Твоя… мачеха? – уточняю я.
– Моя мать.
– Но почему ты зовёшь свою мать по имени?
Глава 25. Рисунок
Рагнар усмехается, но как-то мрачно. В его глазах появляется что-то тяжёлое.
– Я не зову её матерью, потому что она ею не была. Была женщиной, которая меня родила. Не более.
– Почему ты так говоришь?
– Она тоже была иномирянкой, – говорит Рагнар, поворачивая ко мне голову.
Его пронзительный взгляд встречается с настороженным моим.
– Иномирянка? Как интересно. А что она сделала? Забирала игрушки? Не давала сладости в детстве? – я слегка улыбаюсь, пытаясь смягчить напряжение, но князь не отвечает улыбкой. Только смотрит на меня долго, даже не моргая.
Я вдруг понимаю, что вокруг столько людей, а я безраздельно завладела вниманием Рагнара. Мы сидим, склонившись друг к другу и негромко беседуем, будто заговорщики.
Поворачиваю голову и смотрю на беседующих вокруг нас мужчин. Они уже захмелели и едва обращают на нас внимание. Орм зевает, он явно хотел бы сейчас быть с Есенией.
Рагнар вдруг встаёт:
– Пошли, покажу тебе кое-что.
Я поднимаюсь следом за ним, чувствуя лёгкую тревогу. Сейчас мы среди людей… но идти с драконом, значит остаться с ним наедине.
– Хорошо, – соглашаюсь я, решаясь.
Мы проходим мимо длинного стола, мимо разомлевших от вина и медовухи гостей. Голоса, музыка, звон кубков растворяются за спиной, едва за нами закрывается боковая дверь.
Мы молча поднимаемся по узкой винтовой лестнице, освещённой светом факелов. Вокруг тишина, слышны только наши шаги – глухие, тяжёлые. И моё сердце будто стучит им в унисон.
Рагнар открывает тяжёлую деревянную дверь и отступает, пропуская меня вперёд.
Я вхожу… и замираю.
Передо мной – круглая комната с высокими арочными окнами без стёкол. Потолок теряется в темноте, а на полу выложена мозаика из разноцветного камня, изображающая причудливые сцены древних легенд с волками.
Рагнар опускает мне на плечи тёплый шерстяной плащ – тот самый, в который он сам был завернут, когда мы покидали зал.
– Ты замёрзнешь, – глухо говорит он.
Я не противлюсь, лишь киваю, а потом ноги сами несут вперёд. Я выхожу на круглый выступ и замираю второй раз.
Передо мной – бескрайняя панорама.
Ночь опустилась на Мраколесье, но с высоты башни Волчьего Стяга всё видно. Ниже раскинулся город, похожий на ожившую гравюру: сотни крошечных огней, дым из труб, редкие всполохи огня. Дальше – тёмные дремучие леса, скованные снегом, и далекие огни сторожевых башен на горизонте. А над всем этим – звёзды, настолько яркие и близкие, что хочется протянуть руку.
– Этот край чужой и тебе, и мне. Но есть в нём что-то завораживающее, – произносит дракон.
– Он живой, – вырывается у меня. – Я чувствую это. Он будто дышит.
И хранит свои многовековые тайны.
Рагнар подходит ближе. Я чувствую, как тёплое дыхание касается моей шеи. Он не прикасается – и это напряжение между нами, почти физическое, становится острее любого прикосновения.
– Расскажи про Люсин, – напоминаю я, лишь бы избежать этого странного момента щемящей близости.
– Она попала в наш мир, когда ей было четырнадцать.
– Какой ужас… – выдыхаю я.
– Она попала в своём теле, раньше её звали по-другому. Такое тоже бывает. До двадцати двух лет Люсин прожила на дальнем севере, пока отец не захватил их деревушку и не женился на ней.
Я поворачиваю голову, ожидая продолжения. Ситуация странная, вряд ли брак для Люсин был желанным.
– Она жила в доме отца, родила ему троих сыновей, я был старшим, – тихо продолжает Рагнар, его голос низкий, ровный. – Но всё это время она ненавидела его. За то, что он сжёг её деревню. За то, что женился на ней. И ненавидела нас.
