Князь: Попал по самые помидоры (СИ) - Фокс Гарри

Лира и Элиана переглянулись еще раз, и на их лицах вдруг появилось странное, понимающее выражение. Они синхронно, как кивнувшие головы тех самых кошек, закивали.

— Угу! — одобрительно и в унисон прозвучало из их губ.

Я мог только закатить глаза к небесам, в которых уже слышался отдаленный, но неумолимо приближающийся гул тысяч вражеских шагов. Господи, какая же это была катастрофа.

Я посмотрел на своих девочек, на их обиженные, но отчего-то пылающие азартом лица, и понял, что обычными уговорами тут не справиться. Нужно бить по больному. По самому больному.

— Из шатра — ни шагу! — провозгласил я, тыча в них пальцем. — Кто выйдет, тот останется без секса на полгода! И каждый раз, когда я буду с кем-то спать из вас, другая будет голодная и полная желания смотреть на это. Уяснили⁈

Эффект был мгновенным. Три пары глаз расширились в унисон. Лира фыркнула, как разъяренная кошка, Ирис издала звук, похожий на шипение кипятка, а Элиана просто сглотнула, и по ее лицу пробежала судорога. Это была пытка, против которой не мог устоять ни один из них. Молча, с убийственным видом, они плюхнулись на ковер, образовав тесный, заговорщицкий круг. Их головы сблизились, и тут же зашептались — зло, быстро и таинственно.

Я не хотел даже знать, что именно они там обсуждали. Планируют ли побег, или решают, кому из них достанется мое внимание в первую очередь после гипотетической победы. Не до их капризов было.

Я выскочил из шатра и направился к Годфрику, который уже орал на рыцарей, выстраивая их в подобие боевого порядка. Рядом с ним, словно тень из плоти и ярости, стоял командир кошколюдов — Тыгтыгович.

Тыгтыгович был громаден. Почти как отец Лиры, но другой, дикой породы. Его тело, покрытое густой темно-рыжей шерстью с черными полосами, было сплошной горой перекатывающихся мышц. Морда больше звериная, чем человечья, с огромными клыками, торчащими из-под губы, и пронзительными желтыми глазами-щелками, в которых светился холодный, расчетливый ум старого хищника. У одного уха зияла старая зазубренная рана. Он носил лишь набедренную повязку и легкие кожаные доспехи, на которые были навешаны десятки трофейных шевронов и амулетов эрнгардских солдат. В его лапах он с небрежной легкостью вертел огромную алебарду с крюком.

Кошколюды не хотели подчиняться Годфрику, выстраиваясь в отдельный, гибкий и смертоносный клин под молчаливым взором своего вожака. Рыцари же, под командой моего капитана, укрепили подступы к лагерю частоколом из повозок и выставили вперед небольшой, но гордый отряд из пятидесяти человек — явную приманку.

Я не силен был в стратегии, потому просто наблюдал, как они, вероятно, грамотно всё расставляли. Кошколюды напоминали затаившихся тигров перед прыжком, а рыцари стояли непоколебимой скалой.

— Каков план? — спросил я, подойдя к своим командирам.

— Разъебать их, — бодро, как о предстоящем пикнике, ответил Годфрик.

— Это и так понятно! — взорвался я. — В какой момент мне выходить и показать им мощь огня⁈

Тыгтыгович повернул ко мне свою морду. Его голос был низким, хриплым, словим перекатывающиеся камни.

— Не нужно. Мы сами справимся.

— Нет! — закачал головой я, чувствуя, как драконья кровь начинает петь в жилах, требуя выхода. — Мне нужно омыться кровью врага, чтобы расслабиться!

Не слушая больше их возражений, я сделал решительный шаг. Забрался на самую высокую точку лагеря — на крышу своей же повозки, возвышавшуюся над полем. Сердце колотилось. Я вдохнул полной грудью, чтобы выкрикнуть самую пламенную, самую воодушевляющую речь…

И не успел.

«Щелчок» тетивы прозвучал как хлопок набата. Что-то огненное и острое впилось мне в плечо, с силой пнув вперед. Мир опрокинулся, завертелся, и я со всего маху пизданулся с повозки на землю, захлебываясь от внезапной, ослепляющей боли.

Боль была адской. Горячий, пульсирующий гвоздь, вбитый глубоко в мышцу, от которого по всему телу разливалась огненная волна тошноты и слабости. Воздух вырвался из легких со стоном.

А моя армия, видя, как ее князь пал, сраженный стрелой, восприняла это как самый лучший призыв к бою.

— В БОООЙ! — проревел Годфрик.

— МЯУРРРРРРРРРРРР! — взвыли кошколюды Тыгтыговича.

И вся эта лавина из стали, когтей и ярости ринулась на приближающиеся ряды врага.

— Вот же сука… — выругался я, валяясь в пыли и пытаясь другой рукой нащупать древко стрелы, горячее и липкое от крови.

С трудом поднявшись на ноги, я схватился за торчащее из плеча древко. Мысль была одна, тупая и животная: вырвать эту гадость. Я стиснул зубы, зажмурился и рванул что есть мочи.

Раздался влажный, отвратительный хруст. Боль, казалось, взорвала мне половину туловища, белая вспышка на миг ослепила сознание. Я завыл, высоко и по-звериному, глядя на окровавленную стрелу в своей дрожащей руке.

А потом до меня дошло.

— Бляяяя, нахуя я это сделал⁈ — новый стон, уже отчаяния, вырвался из моей глотки. Я почувствовал, как по спине и груди, теплой и стремительной волной, потекла кровь. Я бросил взгляд на плечо — из рваной дыры в коже и мышцах хлестал алый фонтан, с каждым ударом сердца становясь все сильнее. Куртка моментально пропиталась и почернела.

— Пиздец, — прошептал я, чувствуя, как земля уплывает из-под ног. Голова закружилась. — Вот и повоевал…

Передо мной встал выбор, простой и жуткий. Идти к медсестре — значит, признать себя раненым, слабым, уйти с поля боя в самом его начале. Спасовать. А потом слушать, как кошколюды Тыгтыговича перешептываются и кидают на меня взгляды, полные презрительного хихиканья. «Наш Дракон-господин, а стрелы боится. Ссаный попаданец».

Но идти в бой? С такой дырой? Я просто истеку кровью и свалюсь замертво к первым же трупам эрнгардцев. Какой нахуй бой? Я даже меч нормально держать не смогу!

Паника сдавила горло. Что делать? Что⁈

И тут меня осенило. Идея была до безумия рискованной, болезненной и абсолютно, абсолютно идиотской. Но другой не было.

Собрав последние силы, я прислонился к колесу повозки, судорожно сжал зубы и прижал ладонь к ране. Не чтобы остановить кровь. А чтобы… разжечь ее.

Я сосредоточился. Не на огне в руке, не на пламени вокруг. Я обратился внутрь себя, к той самой бушующей, дикой магии Драконьей Крови, что требовала выхода. Я представил ее не взрывом, а паяльной лампой. Точечным, адским жаром, направленным прямо в рану.

Сначала была просто невыносимая боль, в тысячу раз хуже, чем от стрелы. Я закричал, и из моего рта повалил дым. Пахло паленым мясом. Моим мясом. Сквозь туман в глазах я увидел, как из-под моей ладони повалил едкий сизый дым, а яростное багровое свечение пробилось сквозь пальцы.

Я чувствовал, как плоть на моем плече обугливается, спекается, плавится. Я прижигал рану. Собственной магией. Изнутри.

Кровотечение прекратилось почти мгновенно, сменившись нестерпимым жжением. Я отдернул руку, едва не теряя сознание от шока и боли. На месте раны теперь был ужасный, обугленный шрам, но кровь больше не текла.

Дрожа всем телом, обливаясь холодным потом, я сделал шаг. Потом другой. Боль была чудовищной, но я был жив. И более-менее цел.

Теперь можно было и повоевать. С новым, яростным гневом я повернулся к полю боя.

— Ну, выродки эрнгардские, — просипел я, и из горла вырвался клубок дыма. — Теперь вы сгорите в моем гневе. Воу-воу…что-то меня повело…слабость…я мать его дракон. Дааа…I’m a DRAGON.

ArtiDragoshok — I’m a Dragon.

(Звучит нарастающий электронный бит с тяжелым басом. Камера резко выезжает на Артура, идущего по полю боя с обугленным плечом. Лицо решительное, в глазах — маниакальный блеск. Он срывает с себя окровавленную куртку, оставаясь в порванной рубашке. Сзади — эпичная замедленная съемка: рыцари Драконхейма сталкиваются с эрнгардцами в клубах пыли.)

Кадр 1:

Артур идет уверенной походкой, не обращая внимания на хаос вокруг. Из высокой травы, как призраки, выскакивают кошколюды Тыгтыговича. В замедленной съемке видно, как их когти рассекают доспехи врагов, а гибкие тела уворачиваются от ударов. Это идеально синхронизированный, жестокий танец.