Караси и щуки. Юмористические рассказы - Лейкин Николай Александрович

– Да вы рассердитесь, ежели я скажу. Ну, побожитесь, что не рассердитесь.

– Фу ты, какая несносная! Даю тебе слово, что не рассержусь.

– Бессрочно отпускному рядовому Макару Данилову – вот кому, – разразилась ответом кухарка.

– Это, верно, тому солдату, которого мы из кухни все выгоняли? – спросила барыня.

– Ему, подлецу, сударыня. Только вы, бога ради, не сердитесь.

– Изволь, напишу.

Барыня села писать письмо. Кухарка стала около нее. Из глаз ее капали слезы.

– О чем ты?

– Да так, взгрустнулось. Ведь подлец-то какой он, сударыня! Поехал со сродственниками повидаться. «К Покрову, – говорит, – вернусь». И вот полгода ни слуху ни духу. Пятнадцать рублев денег у меня взял.

– Как его звать-то?

– Макар Данилыч. Только уж вы как-нибудь пожалостнее.

– Ну а именовать-то его как в письме? Милостивым государем, добрым другом или просто любезным? Ведь надо как-нибудь начать-то. «Любезный Макар Данилыч»… Так?

– Да пишите просто: «Подлец, мол, ты и бесстыжие твои глаза».

– Тогда уж это совсем будет не жалостно. Да так и нельзя писать.

– Да ведь какой аспид-то! Был у меня шугай беличий… Взял этот шугай и заложил за два рубля.

– Все равно, в письме ругаться нельзя.

– Ну, так уж пишите, как знаете.

– Я напишу: «Любезный Макар Данилыч».

– Не стоит он этих слов, мерзавец.

– Ну, можно «милостивый государь Макар Данилыч». Хорошо так будет?

Кухарка отерла глаза и высморкалась.

– Пишите уж лучше «дражайший друг сердца моего», – сказала она, подумав.

– Ага! Сердце-то – не камень, – поддразнила ее барыня и спросила: – Ну, о чем же писать-то?

– Да уж вы лучше знаете, сударыня, вы ученые…

– Как же я могу знать то, что ты хочешь ему сообщить? Ну, что ты хочешь ему сообщить?

– А то, что вот кланяюсь ему. Не стоит он, пес, и поклона-то, ну да уж Бог с ним. А потом: «И как, мол, тебе, подлецу, не стыдно»…

– Ругательных слов я не буду писать.

– Да как же, сударыня, не писать, ежели он и на самом деле подлец? Ведь денег-то пятнадцать рублей, шугай беличий тоже рублей пятнадцать стоит.

– «В первых сих строках посылаю тебе мой низкий поклон», – прочитала барыня.

– «Низкий поклон от неба и до земли с любовию», – прибавила кухарка.

– Можно и это прибавить. А дальше-то что?

– А то, что все это от Настасьи Васильевой. Вы так и напишите, что от меня.

– Внизу под письмом будет же подпись, так он и поймет, что это от тебя.

– А вы так: «Низкий поклон с любовию от Настасьи Васильевой».

– Изволь. Ну, что еще?

– Да что хотите, то и пишите, только почувствительнее. Хотел, подлец, все мне отписать, как он приехал, как с родственниками своими обо мне разговаривал, и хоть бы одно письмо!..

– «О себе скажу, что я, слава Богу, здорова и благополучна. Но что значит, что об тебе нет никаких вестей и отчего ты не сдержал слова и не написал мне ни строчки?» Хорошо так будет?

– Хорошо-то хорошо… – замялась кухарка. – Напишите уж, сударыня, что у него бесстыжие глаза, а я сирота… «Слезами, мол, горючими обливаюсь, ни днем ни ночью покоя не знаю, а ты пятнадцать рублев у сироты взял»…

– Ты что же хочешь-то? Хочешь, чтоб он тебе эти деньги прислал?

– Пес с ним. Пусть его подавится. А только бы отписал, жив ли он, и здоров ли, и когда в Питер приедет?

Барыня потерла себе лоб, подумала и написала.

– Он на тебе жениться обещался, что ли?

– Всяких тут от него обещаниев было! – махнула рукой кухарка. – И жениться обещался, и сапоги сшить обещался. Вы пишите так: «Слезно, мол, прошу тебя уведомить: жив ли ты?»

Барыня написала и прочла.

– Больше ничего? – спросила она.

– А еще вот что: «И ежели у тебя на дорогу денег нет, то пять рублей я тебе вышлю на дорогу, только отпиши насчет твоих обещаниев, про которые ты говорил».

– Еще хочешь денег посылать? Вот так любовь!

– Не любовь это, сударыня, а так уж… Пусть только поласковее отпишет-то он мне. Ну да пишите, что знаете!

Письмо было готово. Барыня прочла его.

– Довольна ты теперь? Все тут, что ты хотела сказать? – спросила она.

– Все-то все, а только…

– Что «только»?

– Да насчет подлеца-то и бесстыжих глаз нельзя ли прибавить?

– Нет, нет! Этого я не стану писать.

– Ну, благодарю покорно, – сказала кухарка, взяв от барыни письмо и поцеловав ее в плечо, прибавила: – А насчет подлеца и бесстыжих глаз, я как пойду в лавку марку покупать, то мелочного лавочника попрошу приписать. Нельзя, сударыня, без этого. Жалостно не будет. Без этого он не прочувствуется.

Во время танцев

Женился купец средней руки. Свадебный пир справлялся у кухмистера. Обед состоял из целого десятка блюд. За обедом басистый официант провозглашал бесчисленное множество тостов за здоровье разных дядюшек и тетушек. Гости кричали «ура», били в тарелки вилками и ножами, музыканты играли туш, причем особенно надсаживалась труба. Большинство гостей состояло из серого купечества. Фраков было очень немного, но мелькали сибирки и длиннополые сюртуки. От некоторых сибирок пахло дегтем и керосином. Впрочем, на обеде присутствовал и генерал в ленте, ничего ни с кем не говоривший и очень много евший. Пока не садились еще за стол, купцы подводили к генералу своих дочерей в белых и розовых платьях и рекомендовали их. Генерал при этом тоже ничего не говорил, а только испускал звук «хмы» и при этом кланялся.

После стола полотеры вымели пол от объедков, и в зале начались танцы. Сначала все пошли польским. Две сибирки, до сего времени обнимавшиеся, влетели в круг и хотели плясать русскую, но шафера вывели их из зала. Начался кадриль.

В первой паре танцевал с белокудренькой девицей в розовом платье маленький брюнетик, поверх белой перчатки которого красовался на указательном пальце большой бриллиантовый перстень. Брюнетик был в белом галстуке, но в сюртуке. Волосы на голове его были завиты бараном, усы закручены в шпильку. От него отдавало самыми крепкими духами. Пока устанавливались пары, брюнетик попробовал занять разговором танцующую с ним девицу. Он долго думал, о чем начать разговор, и наконец спросил:

– Капусту изволили рубить?

– Это в каких же смыслах? – недоумевала девица.

– А в тех смыслах, что теперь самое настоящее капустное время. Ежели к Покрову не срубят, то уж аминь… Сейчас она в такую цену вкатит, что и рубить не сходно.

– Мы капустой не занимаемся. Я в гимназии училась и даже по-французски говорю, – обидчиво произнесла девица. – Мы совсем другого образования.

– Пардон-с. Я про вашего папеньку с маменькой, так как у них есть же хозяйство.

– Хозяйство есть, но мы к нему не причинны. Рубили ли они капусту или не рубили – мы внимания на это не обращаем.

– Так-с. Но может быть, мельком слышали? Ваш папашенька по какой части?

– Они ломовых извозчиков держат. Есть и подряды по мусорной части.

– В таком разе, значит, капусту рубили, потому иначе чем же рабочий народ кормить?

– Могут и вовсе не рубить, а в мелочной лавочке покупать.

– Для обстоятельного купца несходно-с. Мы теперь почем фунт-то продаем? Шесть копеек. Ежели и бочкой на Сенной купить, то дешевле пяти копеек с провозом не обойдется. Поверьте совести, мы это дело очень хорошо знаем, так как сами мелочные лавочники. Семь мелочных лавок у нас.

– Что вам вздумалось про капусту меня спрашивать?

– Какое дело на уме, про такое и спрашиваешь. Мы, почитай, прямо от капусты и на свадьбу-то сюда приехали. Сегодня у нас такой день, что мы гнет на бочки с капустой клали и в подвалы их спущали. Мы на Сдвиженье пять тысяч голов вырубили.

– Все-таки капустный разговор к танцам совсем не идет.

– Очень даже идет и, можно сказать, прямо в центру… Теперича ежели со стороны посмотреть, то эта самая кадрель совсем с рубкой капусты вровень. Все кавалеры и дамы при танцах точь-в-точь будто бы капусту рубят.