И снова им помешали: бурьян в углу двора зашевелился и оттуда показалась рыжая собачья морда.
— Наконец-то ты здесь, Ждан Ярославич, — проскулила Жужка.
— Что случилось? — встревожился Ждан.
— У тиуна твоего в доме странные вещи творятся.
— Да, говори ты уже точнее! Чего тянешь?
— Помнишь, говорила я, что кобелей у него двое во дворе?
— Ну?
— Не нукай, убили обоих.
— Зачем ещё?
— А за тем, что выть они начали, без перебоя, будто покойника чуяли. Да и вообще я тебе так скажу, последнюю седмицу в окольном городе собак вообще не жалуют. Чуть ли не всех моих знакомых, кого утопили, кому палкой хребет перебили… Меня саму едва порешили, пока сюда бежала.
— И кто?
— А кто их знает. Рыскают всякие… подманят поближе и по голове палкой!
— Что случилось? — спросила Цветава. — Ты скулить начал, будто пёс.
— Жужка говорит, что на дворе тиуна Акима что-то неладное творится.
— А нам-то что с этого?
— А кто, думаешь, колдунов твоих укрывает?
— Он?! Так чего же мы тут сидим?
— Потому что я так ничего точно и не узнал. Может, он просто чудной и ни о каких колдунах сдыхом не слыхивал.
— Так, может пробраться к нему? Разведать, точно ли он ни причём.
— Мы уже разведали, так что, еле от благодарностей отмылись. Тебе не хватило?
— И что теперь? Изменники никуда не делись. Толку с того, что мы княжну домой вернули, если её через несколько дней нечисть на куски порвёт?
— Не кричи. Утро вечера мудренее, сейчас у меня ни одной дельной мысли нет, а торопиться я больше не хочу.
— А если потом поздно будет?
— Голодными да грязными мы много не навоюем. Ты иди мойся, а я ещё подумаю. Может придёт что на ум.
Цветава зашипела словно кошка, но в баню ушла.
— Злая она, — тявкнула Жужка.
— Тебя не спросил, — огрызнулся Ждан. — Станешь тут добрым, когда такое творится.
— Так что дальше делать?
— Тут пока сиди. Не хватало ещё, чтобы тебя в окольном городе прибили. Завтра сами туда сходим, осмотримся.
Ничего дельного в голову так и не пришло. Он дождался, пока помоется Цветава, попарился сам. Потом они ели показавшуюся невероятно вкусной после походной сухомятки стряпню Сияны, говорили, смеялись, обсуждали что-то, но Ждана не отпускала мысль, будто он упустил что-то важное. Когда посиделки закончились, и он улёгся спать, то долго смотрел в потолок, с полосой сияния самосветного камня.
Утро не задалось, хотя поначалу, всё было, как всегда: Ждан вскочил пораньше, облился водой из колодца, растолкал Цветаву, которая спала мертвецким сном, и они вдвоём зашагали к сотнику.
Военег встретил их хмуро, орать не стал, а напротив, уставился, будто бы они прошлой ночью снова украли княжну, причём, обманув самого сотника.
— Ну, — произнёс он наконец. — Что думаете о своём самовольстве?
— Виноваты мы, господин сотник, — ответил Ждан. — Только ведь не для себя старались.
— Так и есть, — вторила Цветава.
— Да? — заломил бровь Военег. — А я по-другому вот думаю. Думаю, что старались вы только для себя, и о других не думали. Не думали, как возвращаться будете, как объяснять, почему никому ничего не сказали. Возмнили вы себя героями, а других в остолбени записали. Разве не так?
— Господин сотник…
— Вот именно! Господин сотник! Это значит, что в сотне командую я, а не десятник над отроками! Это ясно?
— Ясно, господин сотник.
— А если ясно, то как получилось так, что ты командира своего обманул, товарищей, пусть и паршивых, и предавших, но товарищей, под смерть подвёл?
— Я думал…
— Думал? Тебе не думать надо было, а докладывать! Если бы ты доложил о том, что Уйка просто сбежал, а бумагу княжескую кто-то подделал, то совсем всё по-другому бы вышло.
— Не думаю, господин сотник, ведь звери…
— Опять не думаешь, — вздохнул Военег. — Опять с командиром споришь. Снова ты самый умный и задумал что-то. А долго ли сотня в живых простоит, если в ней сто командиров будет?
— Недолго, господин сотник.
— Правильно. Только у тебя видно своё мнение об этом. И меня ты ни во что не ставишь, и товарищей своих. Можно ли с тобой в одном строю стоять после этого? Не могу я такого человека в десятниках держать. Рано или поздно и сам пропадёшь, и людей загубишь.
— Но, господин сотник…
— Я всё сказал. Гривну снимай, не десятник ты больше.
— Гривна мне князем жалована.
— А ты думаешь, что выгонять тебя — это я сам придумал, пока ночь не спал?
— Значит…
— Княжьим повелением, ты больше не десятник, Ждан. Вот положенное жалование и добавка в благодарность от князя.
Сотник выложил на стол тяжело звякнувший мешочек.
Ждану будто молотом кто-то по голове ударил. Как это его выгоняют из сотни? За что? Вот, значит, как ему отплатили за верность и желание найти изменников! Он почувствовал, как к горлу подкатил комок, а в глазах потемнело от ярости и обиды. Словно в тумане он стоял перед сотником, не понимая, что теперь делать, то ли проситься обратно, клянясь в верности, то ли плюнуть бывшему командиру в лицо и уйти куда глаза глядят. Будто через подушку или толстую дверь до него донёсся едва слышный голос Цветавы:
— А что мне делать, господин сотник?
— Тебе в течение седмицы поручено вернуться в Вежу, — ответил Военег. — Надо ещё разобраться, кого наказывать.
— Как это кого? Уйка же во всём сознался.
Военег при упоминании о своём бывшем десятнике отчего-то смутился.
— Тут такое дело, — крякнув протянул он. — Сбежал Уйка из поруба.
— Сбежал?
— Помог ему кто-то. Ночью зарезали стражников, да и умыкнули сыночка боярского. А Баташу язык вырезали, а после горло перехватили ножом. Так что вам теперь с оглядкой ходить надо. Мало ли…
— Вот уж спасибо, — ответил Ждан. — Хоть сказали, чего бояться. Вовек не забудем доброты.
