Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Он смотрит краешком глаза, приподнимает бровь:

— В смысле?

— Хочешь сказать, за этой одержимостью нет истории? Правда? Кто вообще встаёт так рано просто ради него?

— Тот, кто знает, что каждый рассвет — другой, и не хочет упустить ни одного.

Его ладонь сползает на внутреннюю сторону моего бедра и замирает там, подушечками пальцев вдавливаясь в кожу. Другой рукой он обнимает меня за плечи и притягивает ближе — так нежно, так тепло, что сердце готово сдаться.

Я кладу затылок ему на плечо, устраиваюсь поудобнее и пытаюсь не отрывать взгляда от неба. Мы ведь за этим здесь.

— Полагаю, историю ты мне всё равно не расскажешь.

Он молчит. Шум воды убаюкивает, веки тяжелеют на секунду. Тепло его тела прячет лёгкий бриз. И, несмотря на солёный запах моря, я различаю в нём аромат Хайдеса — свежий, чистый.

— Я родился на рассвете, — бормочет он так тихо, что мне приходится ловить звук. — На рассвете семнадцатого ноября я появился на свет. Много лет я думал, что рассвет — мой враг, потому что никто не хотел, чтобы я родился. Думал, что я — проклятие. А потом начал смотреть иначе. Рассвет — напоминание, что я справился. Несмотря на попытки избавиться от меня до рождения и на то, что меня оставили через несколько часов, рассвет снова и снова говорит: я жив. Он напоминает: пусть меня никогда не ждали — я жив, Хейвен.

Он избегает моего взгляда, но я всё равно улыбаюсь ему. Пальцами касаюсь его щеки — той, где пролегает шрам.

— Как ты его получил?

Он напрягается, и я боюсь, что испортила момент неправильным вопросом. Он склоняет голову, и чёрные пряди закрывают лицо.

— Мои родители.

— Биологические или…

— Кронос и Рея, — уточняет.

Я замираю. Подступающая тошнота накатывает так сильно, что хочется согнуться и вывернуть всё, что во мне есть.

— Как?

Рука, застывшая на моём бедре, снова двигается. Рисует на коже воображаемые узоры и изредка исчезает под его худи — дразнит безо всякого второго дна.

— Кронос и Рея не усыновляют, чтобы «совершить добро», — рассказывает он дрожащим голосом. — Они не ходят в детдом и не тычут наугад в ребёнка. Им нужны самые многообещающие. Дети, которые как-то доказывают особый ум и стойкость к ударам жизни. Мы с братьями как раз из таких.

— И как это происходит? Как они понимают, кого «надо» взять?

Он отворачивает голову влево. Я возвращаю её к себе, подцепив пальцем за подбородок. Две серые радужки прибивают меня на месте — в них блеск и крупные слёзы, готовые сорваться.

— Чтобы доказать, что ты достоин быть их сыном, достоин роскоши и богатств, ты должен выиграть игру. Игру Лабиринта Минотавра.

Я раскрываю рот. Тот самый лабиринт, который бросился мне в глаза в первый же день. Больше всего поражает другое: когда я увидела план сверху, подумала, что выбраться невозможно. А Хайдес сейчас говорит, что он, Афина, Афродита, Гермес и Аполлон справились.

— Я вышел, — продолжает он. — Но вышел со шрамом.

Я уже собираюсь что-то сказать, но он мягко прижимает мне палец к губам и с тёплой улыбкой кивает на рассвет. Небо действительно меняется. Две крошечные розовые тучки лениво висят почти у самой воды. Море розовеет, отражая небо, и местами вспыхивает оранжевым — у меня нет слов. В жизни я видела немного рассветов, но такого не помню. Может, он самый красивый. А может, он такой, потому что рядом Хайдес.

— Хейвен, встань у кромки, передо мной, — шепчет он в ухо.

— Что?

— Сделай.

— Но…

— Без вопросов. Иди.

Я поднимаюсь, вся в сомнениях, и иду до самой воды, пока волны не омывают ступни. Скрещиваю руки на груди и смотрю на Хайдеса, ожидая.

— Ну?

Он роется в кармане, достаёт телефон. Пару секунд возится — и наводит на меня. Я всё понимаю.

— Убери эту кислую мину и улыбнись. Хочу фото самой красивой вещи, что видел сегодня.

Этой фразы хватает, чтобы я улыбнулась.

— Меня?

— Нет, рассвета. Постарайся его сильно не заслонять.

Он издевается, но с такой серьёзной миной, что я начинаю сомневаться в собственном чувстве юмора. Он взрывается смехом — видимо, у меня очень обиженная и комичная физиономия. Я не умею скрывать реакций.

— Идиот, — огрызаюсь я.

— Улыбнись, Хейвен, — мягко говорит он. Его лицо выглядывает из-за телефона, и у меня перехватывает дыхание — до чего же он красив. — Улыбнись для меня и покажи рассвету, что сегодня у него есть конкуренция.

Я улыбаюсь автоматически. Настоящей улыбкой — от уха до уха. Не знаю, сколько кадров он делает; я меняю позы и корчу рожицы. Плескаю по воде носком, стараясь забрызгать Хайдеса, но до него ни одна капля не долетает.

И когда украдкой гляжу на него, рассвет уходит на второй план. Да, цвета в небе чудесные, но то, как Хайдес на них смотрит, — ещё прекраснее. Я бы сфотографировала его и показала: он способен любить, он прекрасно знает, что это. Лучше многих. И ещё — спросила бы, так ли он смотрит на рассвет… или на меня.

Он не сводит с меня глаз, пока я возвращаюсь и устраиваюсь у него на коленях, по одну ногу с каждой стороны его бёдер. Он усмехается, довольный новой позой.

— Нравится, — шепчет, и его руки ныряют под худи, ложатся мне на талию. — Очень нравится.

Я обвиваю его шею, нависаю совсем чуть-чуть — он поднимает кверху лицо, молча прося поцелуй. Я не заставляю ждать. Едва касаюсь его нижней губы.

— Хайдес, — зову. Он сразу смотрит. — Ты когда-нибудь занимался любовью?

Он морщит лоб:

— Да, я…

— Нет, — перебиваю. — Я спрашиваю не про секс. Я про любовь.

Его кадык дёргается.

— Нет.

Я прикусываю губу — щёки уже пылают от того, что собираюсь сказать.

— Я могу показать?

Одна его ладонь срывается с моей талии и ложится под подбородок, приподнимая, чтоб я встретила его взгляд. Он изучает меня с любопытством.

— Ты хочешь показать?

Я киваю.

Он не двигается. Ждёт. Похоже, хочет, чтобы я взяла инициативу. Лишь вытаскивает из кармана презерватив. Рвёт зубами, но я забираю у него. Мы приподнимаемся ровно настолько, чтобы стянуть его боксёры и надеть.

Я снова устраиваюсь сверху и не тяну ни секунды: одним плавным движением впускаю его в себя. Мы одновременно запрокидываем головы. Я прихожу в себя первой, тянусь ближе и прижимаю лоб к его лбу.

— Смотри на меня, — шепчу.

Хайдес повинуется. И как только он поднимает веки, я начинаю двигаться — медленно, глубоко, впуская его до самого конца. Он то и дело тянется к поцелую, но вынужден прерываться, чтобы громко застонать; его стоны и шёпот волн сливаются в невероятную мелодию. Я не перехватываю их поцелуями — хочу слышать всё удовольствие, которое дарю. Оно иное, чем несколько часов назад в комнате. Потому что мы не перестаём смотреть друг другу в глаза. Мы не говорим. Мы дышим и встречаем движения друг друга, идём навстречу к оргазму.

Хайдес стягивает с меня худи — я остаюсь совсем голая. Но когда наши животы соприкасаются, я больше не чувствую себя обнажённой. Моя кожа трётся о его, и я вынуждена прикусить ему плечо, чтобы не закричать. Песок под коленями болезненно колет, по мере того как движения становятся быстрее и ровнее.

Хайдес полностью отдаёт мне рычаги. Подстраивается под мой темп. Но касается — всегда. Его ладони нигде не задерживаются надолго: он гладит меня, как святыню. Прикасается с уважением — я это чувствую, не схожу с ума. Даже когда его ладони накрывают мою грудь и пальцы скользят по соскам, это почтительно. Круговые движения сводят меня окончательно. Я пытаюсь спрятать лицо в его шее, но он не даёт. Тогда запрокидываю голову и стону в голос. Вписываюсь в его стоны и шум моря. Мы — одна мелодия, полнее и прекрасней прежней.

Мы кончаем вместе. В один и тот же миг. И застываем, глядя друг на друга, без дыхания. В его взгляде туман эмоций, которым я не нахожу названия. Моё сердце гремит в груди, как часы, отсчитывающие каждую секунду счастья.

Я счастлива. Сокрушена этим невероятным мужчиной, который смотрит на меня как на богиню. Который поклоняется мне, как своей религии. Который читает каждую мою эмоцию, словно священный текст. Который поёт моё имя небу, среди стонов, будто учит этому ангелов.