Наагатинские и Салейские хроники (СИ) - Гичко Екатерина

– Ты кто такой? – Ссеверасс попятился.

– Ты старику Темашу нравишься, если прямо спросишь, думаю, сам расскажет. Врут тебе, нет никакой войны. А раненые… Всякое случается, привозят сюда смертных, которым другие помочь не смогли, платят огромные деньжищи… знаешь, что такое деньги? Ты их лечишь, а им потом память затирают, чтобы они не помнили, кто им на самом деле помог. Та женщина, она тебя уже не помнит.

– Ты не брат… – дух прижался к стене. – Ты… ты… из врагов. Что ты сделал с Темашем? Стой! Не подходи!

Но Зразый, не обращая внимания на крики, спустился вниз и, схватив кувшин, направился к окну.

– Нет, не смей! – дух бросился к нему, распластавшись в воздухе туманом, но парень успел метнуть кувшин.

В стороны полетели осколки, черепки, хлынула вода… А Ссеверасс остановился и оторопело уставился на кирпичную стену в раме ощеренных иглами сколов стекла, в котором продолжала идти битва. Зразый отступил, раздавливая сапогом осколок и плюющихся огнём драконов в нём.

– Я оставлю дверь открытой, – тихо произнёс оборотень.

Уже на лестнице до его слуха донёсся звон разбиваемого стекла.

В голове билась злая мысль, что зря он рассказал всё духу. Вдруг тот скажет обо всём настоятелю, а потом укажет на него… Всё дело пойдёт коту под хвост. Но Зразый представил себе, каково это, когда совсем ребёнок два с половиной века живёт в кошмарном мире, который для него придумали другие, и в нём проснулся стыд за смертных.

До дровяного сарайчика Зразый добирался около получаса. По пути завернул в нужник, сбросил в выгребную яму все оставшиеся амулеты и снадобья и пополз дальше к сараю. Там он закопал глубоко в сугроб белый плащ – дай боги, если по весне найдут – и, осторожно пробравшись внутрь, заменил собой посапывающую обманку.

Эх, успеть бы утром выехать за дровами… Да нет, успеть хотя бы посланника с портками украдкой отправить. За привратника Зразый не переживал. Незабудка своё дело сделает, и старик не вспомнит, что ночью творилось. Но вот дух… Стыд утих, и ему на смену пришла обеспокоенность.

Нет, всё же дурак! Чего ему стоило обождать? Потом бы, когда разворошили это гнездо, выпустили бы и эту мелкую наивняху.

Или не выпустили. Всё же такие способности… Большой соблазн!

Нет, всё правильно. Зразый натянул козью шкуру до носа и закрыл глаза. Что-то подсказывало, что Ссеверасс никому про него не расскажет. Испугается напрямую требовать правды у настоятеля, но насторожится и будет присматриваться ко всем его действиям. И про него, Зразыя, побоится говорить. Ведь если он не соврал, то как поступит настоятель?

Оборотень уже почти себя успокоил и уговорил немного поспать, когда к его спине вдруг прижалось что-то дрожащее и… шмыгающее носом. Внутри аж всё оборвалось. Зразый медленно повернул голову и уставился в заплаканные голубые глаза.

– Ты что здесь делаешь?! – почти не разжимая губ, зашипел парень.

– Я боюсь…

– Если тебя увидят рядом со мной, мне конец! – Зразый обеспокоенно посмотрел на спящих деда Цыбая и послушников.

– Меня никто, кроме тебя, не видит.

– Ну так выбирайся отсюда!

– Мне страшно одному, пожалуйста, не прогоняй меня, – тонкие руки обхватили оборотня, и дух заплакал ему в спину.

Боги, что он натворил… Зразый ошеломлённо захлопал глазами, представив, что произойдёт утром, когда обнаружат пропажу духа. Ой, что начнётся… Тёмные, да тут такое… такое будет! Парень глухо застонал. Твою ж мать, чем он думал? Какой к Хрибному стыд?! Башку бы лучше заимел! Что сделают типишцы с больными, когда обнаружат пропажу духа?

– Мне страшно… помоги мне… – всхлипывал дух.

– Ты! Писать умеешь? По-салейски, – торопливо прошипел Зразый.

За спиной озадаченно шмыгнули.

– Д-да…

– Тогда обратно в часовню, залезь в алтарь и…

– Мне страшно! – тонкие руки клещами вцепились в бока.

– Если хочешь остаться, дуй в часовню! И чтоб незаметно! Давай, яйца в кулак и…

– Яйца? – растерялся дух.

Зразый беззвучно перечислил все вариации упоминания причиндалов Хрибного и, малость успокоившись, повернулся к духу.

– Слушай внимательно. От твоего побега зависит множество жизней. Поэтому валишь в часовню, берёшь бумаги из алтаря, пишешь на них то, что скажу, и возвращаешься сюда. Ко мне под бок!

– Ты не оставишь меня? – испуганно пролепетал Ссеверасс.

– Я буду здесь греть тебе место. А теперь слушай…

[1] Высшие – в мире богов и духов редко называют кого-то «богом» или «духом». Это понятия смертных.

[2] У оборотней тела умерших сжигают, пепел зарывают в землю и сажают в него семена деревьев.

Обманщик. Глава 10. Тревога в осином гнезде

Дверь в часовню грохнула, и внутрь влетел запыхавшийся помощник настоятеля.

– Ворота закрыты, – прошептал побледневший от страха Ер.

Мастюня через плечо бросил на него прищуренный холодный взгляд. Колкий, промораживающий, зрачки от ярости дрожат. На бычьей шее вздулись вены.

– Какие ворота, идиот? – сквозь зубы процедил оборотень. – Он дух. Что ему твои ворота?

И без того растерянный и перепуганный Ер жалобно заморгал и отступил к двери.

Исчезновение главной ценности монастыря обнаружил сам Мастюня, когда утром пришёл проведать привезённую ночью сестру. До сестры он так и не дошёл. По привычке первым делом направился к лестнице, чтобы посмотреть на дверь в обиталище духа, и замер, прошибленный ужасом.

Из-под неплотно прикрытой двери пробивалась тусклая полоса света.

Мастюня до последнего надеялся, что пьяный Темаш просто заходил внутрь и не закрыл за собой дверь. Но войдя и увидев повсюду на полу осколки разбитых окон, едва не опустился на колени. Холодный пот проступил на спине, а в груди, вокруг сердца, напротив, всколыхнулась удушающая волна жара.

– Ничего не помню… не помню…

Настоятель с ненавистью уставился на привратника, который сидел на скамье в зале проповедей и раскачивался, схватившись обеими руками за голову. По распухшему лицу текли слёзы, щёки раскраснелись от ударов – Мастюня никак не мог разбудить пьяницу. Глядя на него, Мастюня ощущал, как внутри зреет и зреет желание прибить тварь.

Так бы и поступил, но…

Во рту пересохло, когда настоятель представил реакцию истинных хозяев монастыря. Мало того что без Ссеверасса останутся только доходы с земель, что пожаловали ордену, и от больных, жизнь которых продолжали обеспечивать родственники. В ордене, конечно, много хороших лекарей, но ни один из них никогда не сравнится со знаниями и силой бессмертного духа.

Но не это самое страшное. Хотя для него, Мастюни, и других братьев потеря денег очень неприятно. А для истинных хозяев самое ужасное – раскрытие истины, где орден никакое не собрание благочестивых последователей, а Типиш вовсе не так благороден. Семьи тех, кого удерживают в стенах монастыря, разорвут их на части. Репутация разбогатевших на Ссеверассе родов будет уничтожена. Денег-то у них теперь достаточно, чтобы восстановить дела и не зависеть от успехов и проблем ордена. Но правда может уничтожить всё.

И реакцию хозяев предсказать несложно.

Первым делом они захотят убрать всех знающих братьев. Мастюня промокнул вспотевший лоб. А потом… может быть… устроить катастрофу, несчастный случай, который унесёт жизни остальных и уничтожит орден. Какое несчастье и горе! Тупица Темаш подвёл их всех к смерти! Мастюня бы убил его, и рука бы не дрогнула. Но…

Пальцы сжались на свитке.

Первым делом после обнаружения пропажи Ссеверасса настоятель кинулся в зал проповедей, опасаясь, что вторая главная ценность монастыря тоже исчезла. Но бумаги с печатью забвения были на месте. Только на оборотной стороне свитка неровными буквами было оставлено послание. От самого Ссеверасса.

«Я всё узнал! Все эти годы вы, презренные смертные, смели пользоваться моей добротой и врали мне. Мне! Духу! Ради какого-то жалкого металла, названия которого я и не помню. Так же, как любил вас, теперь буду ненавидеть! Буду ненавидеть самой жуткой яростью и растирать в пыль любого из вас, кто посмеет подумать, что всё ещё может меня обмануть. И я буду ждать, когда вы попытаетесь! Я рядом и буду рядом, пока последний из вас не умрёт. Я буду здесь, среди братьев и сестёр, смотреть на вас их глазами и играть с вами так, как вы играли со мной. Сможете ли теперь безнаказанно обмануть бессмертного духа, жалкие смертные?»