Предатель (ЛП) - Райан Энтони

Инстинкт предостерегал меня от того, чтобы рассказывать ему что-либо важное. Хотя я не мог назвать его врагом, было бы столь же абсурдно называть его другом. Тем не менее, здесь явно отсутствовала какая-либо другая душа, которая могла бы пролить свет на смысл моего виде́ния.

— Она показала мне что-то, — сказал я. — То, что ещё только произойдёт. По крайней мере, я так думаю. Ваэрит ведь может такое, да? Поместить виде́ния в голову тех, кто не обладает вашей… — я неопределённо помахал рукой в его сторону, — … силой.

— Может, — сказал он. — Хотя причину часто сложно отследить. Что ты видел в этом виде́нии?

— События, которые ещё только случатся, или могут однажды случиться. Доэнлишь сказала мне однажды, что подобные вещи изменчивы. Она была права?

— Будущее это её вотчина, а не моя. — Я заметил, как его губы дёрнулись от негодования, а сам он продолжал осматривать деревья. — Покамест моя ваэрит считает нужным не делиться со мной такими прозрениями. Но решила сделать это для тебя.

Я озадаченно покосился на него.

— Но… Лилат. Ты же знал её судьбу прежде, чем отправил на поиски Доэнлишь.

Его широкие губы снова дёрнулись, на этот раз от сдерживаемого гнева.

— Я знал только, что её мейлах требует, чтобы она пошла с тобой. И что охота, на которую я её отправляю, важна, и даже жизненно важна. Я знал, что отправляю её навстречу серьёзнейшей опасности, поскольку ваши земли — жестокое место. Я не знал, что это её убьёт. — Он снова повернулся ко мне, его лицо посуровело. — Обмен, Элвин Писарь. Расскажи мне своё виде́ние целиком.

— Мой сын, — сказал я. — Сын, который ещё только родится. Я видел его взрослым, воином, который прошёл много битв. Возможно даже своего рода королём. Это было виде́ние войны, завоевания. Там, в том времени он стал тем, кем его хочет видеть мать. И всё же, я тоже был там, рядом с ним. И он любил меня.

Эйтлишь тихо и понимающе проворчал:

— Мой ваэрит открыл твой мейлах, или один из его аспектов. Судьба подобна нити, проходящей сквозь время: она скручивается, заворачивается, иногда рвётся. И изредка она разделяется. Считай это виде́ние последствием неудачи.

— Ты говоришь о ваэрит так, словно у неё есть свой разум.

— Разум? Нет. Но у неё есть воля, цель. Разгадка этой цели была делом всей моей жизни, и я знаю, что наверняка уйду с этой земли, так и не поняв её полностью.

Он замолчал и опустил руку, чтобы загрести ладонью почву.

— Ты спрашивал о причинах моего страха, — продолжил он, растирая крупными пальцами рыхлую землю в мелкую пыль. — Они здесь, в самой сути этого места. Смотришь на него и видишь только смерть, великое вымирание, которое охватило когда-то эту землю. Но то, что умирает, не всегда покидает эту реальность. Иногда оно задерживается. Чаще всего в потаённых трещинах мира, которые мы мельком замечаем во снах или в бреду. Но в таком месте, как это, жалкие остатки жизни всё ещё цепляются за существование и не всегда скрыты.

— Призраки? — спросил я, и с моих губ слетел слабый смешок. По хмурому виду Эйтлиша я понял, что этого альбермайнского слова он не знал. — Духи мёртвых, — объяснил я. — Ты веришь, что этот лес населён привидениями.

— Нет, я верю, что он проклят. И чтобы получить каменное перо, тебе придётся носить это проклятье. — Он открыл ладонь, дав измельчённой почве упасть. — У меня нет привязанности к тебе, Элвин Писарь. Но знай, по крайней мере, мне тебя жалко.

После этого он больше ничего не сказал, а я не чувствовал желания и дальше задавать вопросы. То ли от скуки, то ли от простой усталости Джалайна уснула во время нашего разговора. Я натянул ей на голову капюшон её плаща и присел рядом с ней, ища тепла и сна, который, как я знал, не придёт.

Моё предсказание оказалось удручающе точным, поскольку я пережил ночь нервного возбуждения, которое лишь немного смягчила теплота Джалайны. Наконец, ближе к рассвету, от изнеможения я впал в бессмысленное оцепенение, но вскоре меня разбудил грубый приказ Эйтлиша вставать. Большую часть дня я плёлся в хвосте нашего отряда, с затуманенной от усталости головой, и лишь смутно осознавал, как постепенно меняется местность.

После полудня я, наконец, заметил, что деревья становятся тоньше. Теперь мы проходили по широким полянам. Землю усеивали большие валуны странной формы. За сотни лет ветра́ сгладили их, превратив в абстракции, но там, где они соприкасались с землёй, я заметил в их форме закономерность.

— Это работа каменщика, — сказал я во время полуденного отдыха. Присев рядом с одним из валунов, я соскрёб почву у его подножия, обнажив твёрдый край, который мог быть только результатом работы умелых рук. Глубже край становился неровным, а камень покрылся паутиной трещин. — Как будто его раскололи. — Я оглянулся по сторонам на многочисленные валуны, усеивавшие пейзаж. — Что-то очень большое упало здесь давным-давно.

— Не упало, — сказал Эйтлишь. — Взорвалось. И целый город вмиг превратился в булыжник.

— Землетрясение? — задалась вопросом Джалайна. — Или извержение огненной горы?

— Нет. — Наш проводник, настороженный, очевидно, не меньше, чем прошлой ночью, повернулся и возобновил свой марш, ссутулив плечи и постоянно стреляя глазами по сторонам.

Джалайна, которая шла возле меня, пробормотала, тоже заметив это:

— Он испуган. Мне это не нравится.

— Он говорит, что эта земля населена призраками. — Я сказал это с нарочитой легкомысленностью, которая никак не развеяла страхи Джалайны.

— Призраками кого? — спросила она гораздо более встревоженно.

— Он не сказал. Но, с учётом того, что мы идём, видимо, по останкам целого города, рискну предположить, что если какие-то заблудшие души всё ещё и слоняются здесь, то это бывшие жители. Если они действительно решат появиться, то, надеюсь, будут более откровенны, чем он.

— Это не смешно. — Она ткнула локтем мне по руке и бросила настороженный взгляд на окружавшие нас редкие, мёртвые земли. — В этом месте… мне не по себе. Нечто подобное мне уже приходилось испытывать раньше. Если посетить достаточное количество святилищ, то уже начинаешь такое чуять. Большинство из них — просто старые здания, набитые старыми костями. Но есть такие, где страдания мученика остаются, словно дурной запах. Мы в таких местах никогда надолго не задерживались.

Со своей стороны, я чувствовал лишь стойкое беспокойство, усугубляемое неопределённостью нашей конечной цели. И только когда мы остановились на ночь, я начал понимать беспокойство Джалайны. К вечеру постепенно стал появляться уклон вверх, последние окаменелые деревья остались позади, и мы проходили через всё более густой лабиринт выветренных булыжников. Останки разрушенного города здесь выглядели более узнаваемыми — близкое расположение друг к другу защищало их от постоянного разрушения стихией. Когда мы разбили лагерь с подветренной стороны особенно большого куска камня, я обнаружил блёклый, но различимый рельеф, вырезанный на поверхности. Фигуры были расплывчатыми, но все же явно человеческими. Там тоже виднелись надписи, но настолько выветренные, что невозможно было сказать, насколько они напоминали каэритскую письменность.

Я почувствовал это, проводя пальцами по глифам — знакомый зуд и инстинктивное напряжение, которое возникает, когда за человеком наблюдают. Это чувство было моим верным стражем с первых лет пребывания в лесу, и я знал, что ему можно доверять. Схватив рукоять меча, я поднялся, осматривая неровный каменный лабиринт. Джалайна заметила мою тревогу и подошла ко мне, подняв боевой молот. Отсутствие огня одновременно и мешало, и помогало. Яркость пламени не позволила бы нам увидеть всё, что находится за пределами его досягаемости. Но густые тени обеспечивали достаточное укрытие для любого нападавшего, и казались неестественно глубокими.

— Оружие не поможет, — сказал нам Эйтлишь. Он остался сидеть, глядя во мрак с жёсткой гримасой ожидания, которая не совсем скрывала страх в его глазах. — Мёртвых не убить.