Предатель (ЛП) - Райан Энтони

Около полудня мы остановились у подножия горы, где от берега лагуны поднимался узкий уступ и исчезал в падающей воде. Благодаря каким-то любопытным особенностям ландшафта, рёв здесь уменьшился до громкого, но терпимого грохота, что позволило нам услышать мрачный, но решительный голос Эйтлиша, когда он повернулся к нам и заговорил:

— Впереди лежит путь, известный лишь немногим каэритам, — сказал он. — И до сего дня ни одному чужаку его не показывали. Прежде чем мы пойдём дальше, я требую от вас искренних обещаний, что вы никогда не будете говорить об этом и не приведёте в это место ни одну живую душу.

— Тогда ты их получил, — ответил я и направился к утёсу, но резко остановился, когда Эйтлишь сбросил свою накидку и перегородил мне путь. Его тело пугающе знакомо раздулось, он поднял руку размером с тарелку и быстро, что я не смог уклониться, положил её мне на голову.

— Тут одних слов не хватит, Элвин Писарь, — сказал он. Из-за увеличившихся мышц, стягивающих шею, его голос превратился в напряжённое ворчание. Его пальцы сильно сдавили мой череп, но я знал, что лучше не сопротивляться. Джалайна, хотя и была явно потрясена первым взглядом на неприкрытое тело Эйтлиша, подняла свой молот и приняла боевую стойку.

— Отпусти его, — сказала она.

— Всё в порядке, — сказал я, подняв руку, чтобы она остановилась. Сглотнув, я спросил Эйтлиша: — Что тогда нужно?

— Чтобы я не почувствовал лжи, — ответил он, а потом протянул руку и к Джалайне. — От вас обоих.

— А если почувствуешь… — Я замолчал, застонав от непреклонной хватки на черепе. — Ты нас обоих убьёшь, верно?

— Да.

— Как я понимаю, это и решил совет? Это их условие того, что ты проводишь нас к каменному перу.

— Да. — Тон Эйтлиша чуть смягчился, когда он обратился к Джалайне. — Ты можешь идти назад. Никто не поднимет на тебя руку. Но если откажешься от этого испытания, то твоя роль в этом путешествии оканчивается здесь.

— Всё что мне нужно, это просто не лгать? — спросила она. Когда он кивнул, Джалайна пожала плечами, опустив боевой молот. — Ладно…

— Не соглашайся так беспечно, — прервал её Эйтлишь. — Я чувствую, что ты ценнее вот этого… — он чуть сжал руку, отчего с моих губ сорвался новый стон, — но некоторая ложь бывает скрыта. Она таится внутри нас, ожидая подходящего момента, и расцветает, когда их поливает жадность или похоть. Моя ваэрит обыщет твой разум, пробуждая всё, что ты скрывала от себя. Будет больно.

Я бы не стал винить её, если бы она ушла в этот момент — несомненно, её скверное прошлое сделало это испытание устрашающей перспективой. Но, хотя страх проявился во внезапной бледности лица Джалайны, она не дрогнула. Медленно опустила оружие и подошла ближе, склонив голову. Эйтлишь неохотно зарычал, а затем мягко положил руку ей на голову.

Целую минуту или около того ничего не происходило. Мы втроём стояли в этом странном виде и молчали, что всегда давалось мне трудно.

— А мы должны это произнести?.. — начал я, но голос тут же замер, когда рука Эйтлиша на моём черепе сдвинулась, и мир исчез в кромешной черноте.

Я не видел и не слышал ничего, но чувствовал ужасную дезориентацию, словно падал с огромной высоты, постоянно ожидая костедробильного удара, который так и не случился. Я кувыркался в пустоте, борясь с тошнотой и страхом, которые затем поглотила волна откровенного ужаса, когда вокруг меня расцвёл огненный шар. Сильный жар обжёг мне кожу и лизнул волосы, в ноздри ударила вонь моей горелой плоти. Огонь змеился над головой, проникая в глаза, уши, ноздри, прожигая путь глубоко в мой разум. Я знал, что это Эйтлишь, его сила, его ваэрит, врезается мне в душу в поисках обмана. Сопротивление ему было, разумеется, невозможно и, казалось только усиливало мою боль. И всё же я сопротивлялся, возмущённый этим насилием. Я извивался и корчился в его колдовской хватке, мой испуг изливался потоком бессвязных ругательств, а вспышки агонии пронзали всё моё существо. Потом прекратились…

Вместо огня теперь я чувствовал под собой мягкую землю, и потрясённо дёрнулся от того, как резко пропала боль. Я лежал на клочке грязной земли, и вся одежда перепачкалась от влажной почвы. В воздухе веяло прохладой поздней осени, а небо над головой было тёмно-серым, как мокрый сланец. Я слышал звуки голосов неподалёку, к которым примешивались знакомые скрежет и грохот. Поднявшись, я увидел группу людей, занимавшихся обслуживанием осадной машины. По конструкции она была похожа на те, что строил мастер Аурент Вассиер на осаде Хайсала, только намного больше. Для работы самой мощной из машин Вассиера требовалась группа из десяти человек. Вокруг той, что сейчас стояла передо мной, трудились, по меньшей мере, два десятка человек. Деревянно-железная корзина, составлявшая противовес, была размером со скромный дом, а огромное метательное плечо поднималось почти на пятьдесят футов. Дюжина рабочих с трудом заталкивала круглый камень такой же высоты, как они сами, на пращу размером с парус. Невероятно, но эта невозможная машина была тут не одна. Рядом с ней выстроилась ещё дюжина, и каждая со своей небольшой армией сопровождающих.

Я смотрел, как одна из дальних машин пустила свой снаряд — плечо взметнулось вверх, взмахнуло пращой и отправило массивный валун по высокой дуге. Я проследил за ним по серому небу и увидел, как он упал на стены города. Грохот удара заглушили звуки другой машины, метнувшей свой смертоносный груз. Этот попал почти в то же самое место, усилив поднимающийся клуб пыли. Брешь, которую они создавали, уже выглядела как глубокий, рваный след укуса в стене, один из нескольких по всей её длине. Ещё две машины выстрелили — на этот раз не камнями, а огненными шарами, которые, оставляя за собой уродливый чёрный след, унеслись за стену, породив на улицах за ней высокие сгустки пламени.

— Отец, ты упал?

Я вздрогнул от голоса, хотя в нём звучала нотка беспокойства, пускай и окрашенная каплей снисходительного юмора. Подняв глаза, я обнаружил, что надо мной стоит высокий мужчина в чёрных доспехах и протягивает руку. Он был, по меньшей мере, на десять лет старше меня — волосы на висках уже седели. Его лицо многие назвали бы красивым, несмотря на морщины и обветренность, которые говорили о далеко не избалованной жизни. Я смотрел на него, и меня затопила волна узнавания, хотя я был уверен, что никогда прежде его не видел.

— Вставай, — сказал он, наклоняясь, чтобы схватить меня за руку. — Не будешь же ты валяться в грязи на виду у всей Блаженной когорты?

Я позволил поднять себя, всё ещё разглядывая черты его лица, и злился на свою память, которая никак не могла рассказать мне, кто он такой. В фундаментальном смысле я знал его, и всё же понятия не имел, кто это.

— Нашёл кого-то с запасом хорошей выпивки, да? — спросил он, изгибая бровь. — Ты же не собираешься вот так закончить свою книгу?

Добродушно рассмеявшись, он похлопал меня по плечу и пошёл на гребень небольшой возвышенности, на которой мы стояли.

— Теперь уже недолго, — сказал он, немного посмотрев на город. Пока он говорил, на стены и улицы обрушился очередной залп камней и огненных шаров. Я не знал этого города, его архитектура была мне незнакома, а пустая равнина окружающего ландшафта не была похожа ни на одно из тех мест, где я когда-либо бывал.

— Вот бы мама была здесь и посмотрела на это, — сказал этот безумно знакомый незнакомец, обернувшись ко мне с печальной улыбкой на лице. Улыбка всё и решила. Форма его губ, и как они расплылись, и как разом прищурились его глаза, превращая смутное узнавание в неприятное, почти тошнотворное знание. Хуже того была эмблема, красовавшаяся на его кирасе — белая роза, идентичная по форме, но не по цвету, тому узору, который некогда украшал знамёна дома Курлайн.

— Что… — начал я, и слова царапали пересохшее горло. Я провёл языком по рту и ощутил мерзость недавнего злоупотребления, а ещё почувствовал боль в голове и конечностях, как у человека, только что очнувшегося от запоя. С последствиями выпивки я был знаком, но сейчас похмелье ощущалось намного хуже, чем любое предыдущее. Кроме того, я почувствовал пульсирующую боль в бедре и спине, а также помутнение зрения. Моргнув, я поднял руку перед лицом и увидел корявую, в старческих пятнах и в чернилах лапу старого писаря.